Эта трудная жизнь

Это только в кино хватает пары мгновений, чтобы жертва, надышавшись хлороформом, впала в счастливое беспамятство на несколько часов. В жизни же Полу приходится минуты две удерживать свою вырывающуюся отчаянно добычу, задыхающуюся под гнетом чужой руки и мокрой тряпки с невыносимым запахом, пока Меркьюри не обмякает наконец безвольно в его руках, закатив жутко полуприкрытые глаза. Игра определённо не стоит свеч, потому что Фредди в итоге приходит в себя очень быстро, так быстро, что Пол в сопровождении толпы своих озабоченных дружков не успевает даже дотащить его до одной из гостевых спален на втором этаже особняка. Его даже не несут на руках, как положено, а именно что волокут, крепко перехватив поперек тела, и пока лестница не остается наконец позади, Фредди «пересчитывает» тощими ногами в тяжелых ботильонах ступени. Это ему кажется почему-то даже забавным. Он живой, а они словно несут уже окоченевший труп… Сопротивляться совершенно бесполезно, да и себе дороже, это понял бы и полный идиот, но сейчас почему-то хочется бороться до последнего, и Меркьюри, едва очнувшись, затылком бьет Пола в лицо, судя по раздающемуся в этот момент характерному хрусту, ломая ему нос, а ногой, извернувшись и используя ненавистного любовника, как опору, пинает стоящего рядом рыжебородого жлоба в живот. Ноги у Фредди длинные и, хотя и худые, но сильные, да и растяжка отличная (шутка ли, столько часов провести у балетного станка), достаточная для того, чтобы вторым ударом попасть уже выше — прямо в кадык. Драться он умеет, да еще как; увлечение йогой, танцами и гимнастикой тоже зря не прошли; массивные шипованные ботильоны на высоком каблуке, подбитом железом, бьют куда как больнее, чем какие-нибудь легкие кеды с резиновой подошвой; длинными накрашенными ногтями можно вцепиться кому-нибудь в лицо и расцарапать до крови; да и силы возвращаются внезапно так кстати (и где только были минут пятнадцать назад?!), еще бы противников было меньше раза в три, и он бы имел все шансы выйти из этой ситуации победителем. Но чудес не бывает, по крайней мере не с ним. В реальности руки ему заламывают грубо за спиной — не вырвешься, в реальности его бьют кулаком прямо в солнечное сплетение, тянут за волосы, потом проходятся и по лицу, хлесткой пощечиной обжигают скулу, несколько раз прилетает куда-то по почкам, по рёбрам, бьют по ногам, пытаясь заставить упасть на колени. Фредди продолжает трепыхаться, как дикий зверек, попавший в капкан. Он сам себе делает этим хуже, но даже мысль о том, чтобы смиренно принять свою участь, невыносима. Лицо его мокрое от холодного липкого пота и крови, которая стекает бодро по подбородку из разбитого носа и рассеченной ударом губы. Он бы хотел расплакаться от боли, страха и обиды, но не получается почему-то, только сухие глаза горят так, словно в них насыпали песка. От спазма Фредди не может даже разогнуться, не то что ударить в ответ, только хрипит задушено и хватает распахнутым широко ртом короткие жадные глотки воздуха, пока кто-то не вырубает его самым действенным способом — ударом чего-то тяжёлого, кажется, любимой японской вазы, по затылку, и омега не валиться безвольно на пол. В сознание Фредди приходит в этот раз не скоро и, очнувшись, обнаруживает себя лежащим на кровати. Из одежды на нем только чулки, длинные кожаные перчатки и золотые массивные украшения на шее. Металл неприятно обжигает обнаженную кожу холодом, тело бьет лихорадочной дрожью, так сильно, что даже зубы стучат. Пристегнутые наручниками к изголовью кровати запястья болят. Пальцы уже онемели, он едва может пошевелить ими. Приподняв с трудом голову, омега замечает здоровенные, бордовые пока еще пятна гематом на своем теле. Чего еще он, по понятным причинам, увидеть не может, так это того, что под головой его растекается сейчас, склеивая длинные кудри цвета горького шоколада и пачкая шелковую белую наволочку подушки, алое пятно. В углу Пол в компании еще пятерых своих дружков избивает ногами того самого рыжего бородача и двух других альф, которых Фредди не запомнил. Из носа его торчат окровавленные ватные жгуты, и он кричит громко и раздраженно: — Я запрещал его бить! Какие именно слова в моем запрете для вас остались непонятными, уроды?! «Какая забота, боже мой! Как трогательно!» — думает Фредди, и хриплый истерический смех пробивает все его существо. Пол оборачивается и смотрит на него странным долгим взглядом. В чудеса Фредди Меркьюри не верит, но сейчас ему вдруг отчаянно хочется, чтобы этот мужчина — его альфа вступился за него и защитил, так, словно они действительно любят друг друга, и между ними есть нечто большее, чем контракт, потраченные впустую друг на друга, будто выброшенные в мусорный бак шесть лет жизни и скучный секс. «А будь здесь моя взбалмошная Лиззи, — думает Фредди вдруг, — он просто разорвал бы всех на кусочки. Он всегда приходит в ярость, когда мне делают больно… Где же ты, Роджер? Роджер, помоги мне! Роджер, пожалуйста! — в отчаянии зовёт он мысленно. Они с Роджером соулмейты, их связь крепче даже, чем у близнецов, Тейлор не может просто не чувствовать того, что его родственная душа в беде сейчас. Наверняка он уже мчится ему на помощь и… Фредди обрывает себя резко. — Нет, — думает он обречённо, — Роджер мне не поможет. Роджер ненавидит меня теперь, после этой идиотской ссоры. Конечно, он наверняка простит мне все, когда узнает, что произошло, но к тому времени меня уже убьют, наверное. Бедная Лиззи, ему будет тяжело справиться с этим…» — забавно, что сейчас, думая о смерти, Фредди жалеет не себя, а Роджера, потому что знает его слишком хорошо и не сомневается даже в том, что Роджер сожрёт себя чувством вины, если с ним случиться беда. И это слишком опасно, потому что Роджер опять может вернуться к бессмысленному саморазрушению, от которого они с ребятами едва спасли его. Воспоминания о тех ужасных днях и ночах, когда Роджер сходил с ума от ломки и, приходя в себя, убеждал их в том, что с ним все конечно, умоляя отречься от него, о тех днях, когда все трое они прятали под одеждой синяки, чтобы не ранить друга осознанием того, что он опять причинил им боль, тот навеки запечатавшийся в сознании Фредди миг, когда Роджер, рыдая иступленно, клялся исправится и просил у него прощения, целуя его изуродованное побоями лицо и хрупкие запястья с черными следами от хватки чужих рук на них, все это воскресает в памяти так ярко, так невыносимо живо. Страх за Роджера бьёт по сердцу ножом и, дав волю дурным предчувствиям, Фредди наконец позволяет себе расплакаться. Пол подходит ближе, присаживается рядом на кровать. Пол думает, что Фредди плачет сейчас от страха за свою жизнь, и опять принимается его вроде как успокаивать, уговаривая не сопротивляться, чтобы не сделать себе хуже. В руке у него шприц с чем-то прозрачным. Он чуть приспускает перчатку и подносит иглу к бугрящейся отчётливо на сгибе чужого локтя вене, но сделать укол пока не решается. Фредди поклясться готов, что видит тень сомнения в его глазах. — Помоги мне! — просит омега, цепляясь за попытку воззвать к чужой совести, как утопающий за соломинку. — Не делай этого! Не отдавай меня им! Я знаю тебя. — шепчет Фредди едва слышно. — Ты ведь вовсе не плохой человек. Ты не такой, каким хочешь казаться. Вспомни, как ты добивался меня, когда между нами все только начиналось: как украдкой приносил в мою комнату цветы, пока я спал, как учил кататься на коньках, как подарил на день рождения раскладной мольберт и большой набор красок, о которых я мечтал, но не мог их тогда себе позволить. Вспомни, как ты говорил, что любишь меня, только меня и больше никого на свете, и никогда и никому не позволишь причинить мне боль! Ты помнишь?! Пол в смятении. Его руки дрожат от волнения. Он отводит глаза, хмурится. На мгновение во взгляде мужчины проскальзывает что-то болезненное, очень похожее на сожаление, и Фредди уже почти готов вздохнуть с облегчением, но альфа вдруг начинает говорить. — О да, — цедит он холодно, — я помню. Я помню, как ты бежал ко мне каждый раз, когда тебя обижали друзья, и отворачивался от меня, едва вы мирились. Я помню, как ты всегда пренебрегал мной в пользу Роджера, Мэри, кого-нибудь ещё… Как относился ко мне, словно к слуге, как не воспринимал всерьез меня и мои чувства. Как подчёркивал каждый раз, что у нас с тобой не отношения, а только секс, как не говорил никогда, что любишь меня, как оттолкнул в тот день, когда я поцеловал тебя, когда душу вывернул перед тобой, признаваясь в любви. Как называл меня своим питомцем, вместе со своими дружками потешаясь надо мной. Я все это помню прекрасно, Фредди! Ты говоришь, что знаешь меня, что я не такой, что я хороший человек, но правда в том, — Пол усмехается торжествующе и заканчивает, отсылая к их давнему разговору, — что ты не знаешь меня, Фредди Меркьюри! Ты видишь то, что хочешь видеть. Больше не медля, он вводит легко иглу в вену и отстраняется, дожидаясь момента, когда омегу выгибает на кровати в мучительной конвульсии. Жгучая боль одновременно с приступом эйфории… Нюхать и курить травку — это одно, колоться — это уже куда как серьезнее. Перед глазами у Фредди темнеет, мог бы он посмотреть на себя со стороны, увидел бы, как зрачки его резко расширяются до состояния, когда почти совсем не остаётся видно радужку. Он хрипит, запрокидывает жутко голову, сжимает судорожно в кулаки руки и выгибается, пытаясь подтянуть к груди колени, чтобы свернуться в клубочек. Вокруг слишком много света, слишком много звука, Фредди дрожит, скулит в страхе, пока его не накрывает волной чувство болезненного удовольствия, похожее на ощущения во время течки, когда проводишь ее в одиночестве. Тело становится слишком чувствительным, по венам словно лава течёт, в голове ни одной не пошлой мысли… Пол гладит его едва ощутимо по голове, как ребенка. — Я правда тебя когда-то любил, — говорит он, — также сильно любил, как возненавидел потом, когда понял, что ты никогда не отдашь мне свое сердце, никогда не ответишь по-настоящему на мои чувства, никогда не станешь воспринимать мою любовь всерьез. Никогда я и рядом для тебя не стоял с твоими друзьями, в твоих глазах я в лучшие годы наших отношений не стоил и одного ногтя на руке Роджера Тейлора. Я думал, что ты будешь моим, если я оттолкну от тебя твоих друзей, но я ошибался, — Пол усмехается криво и шлепает омегу не особо больно, но унизительно по щеке. — Раньше я хотел, чтобы ты был счастлив, — подытоживает он холодно, — теперь я хочу, чтобы ты страдал. Ты это заслужил! Что-то с Фредди не так, или же это слова Пола влияют на него столь сильно, но эйфория уходит слишком быстро, и теперь наркотик вновь лишь причиняет ему боль и усиливает панику. — Завяжите ему глаза и кляпом заткните рот, чтобы не кричал! — бросает разочарованно Пол своим дружкам, матерясь после этого на поставщиков, продавших ему никчемную дурь. — Ублюдок! Ненавижу тебя! — хрипит Фредди, тратя слишком много сил на то, чтобы выплюнуть ядовито эти пару фраз. — Я тебе никогда этого не прощу! Приказ приводят в исполнение. «За что ты так со мной? Чем я это заслужил?! — добавляет Фредди уже мысленно. — Я хранил тебе верность, когда ты сам не изменял мне, а ты словно какую-то дешёвую шлюху решил пустить меня по кругу! Неужели ты обижен так сильно? Или все это лишь ради денег?! Да разве моих денег тебе уже недостаточно?!» ***** Многих бы это удивило, но слухи о многочисленных любовниках молодой и бесстыдно, провокационно красивой «королевы» рок музыки были скорее пустыми сплетнями, чем правдой. Монашкой Фредди, конечно, не жил, чего и не скрывал, но и как перчатки любовников все же не менял. Как выражался по этому поводу Брайан, Меркьюри был полигамно-моногамен. Было несколько людей, между которыми он дрейфовал, в зависимости от настроения и обстоятельств, стабильно уже несколько лет. И эти люди настолько свыклись с таким порядком вещей, что даже между собой дружили и вели совместные дела. Порой, конечно, кто-то чужой, вроде Руди Нуреева, или того смазливого качка «Супермена», на плечах которого Фред разъезжал на одном из концертов, на разок, ну или на две-три ночи скрашивал одиночество жаждущей любить и быть любимой «королевы», но случалось подобное крайне редко. Были правда ещё моменты с довольно длительными, но оборванными в одночасье раз и навсегда отношениями, в которые Фредди вступал, когда они с Полом на какой-то период расходились, живя каждый своей жизнью. Вроде тех отнюдь не самых гладких отношений с Биллом Ридом, который взял в привычку поколачивать свою пассию так часто и так усердно, что мириться с этим не стал даже обычно не имеющий привычки лезть в личную жизнь своего босса Фиби, который пригрозил в какой-то момент Биллу судом, если тот немедленно не свалит. Но нельзя, впрочем, сказать и то, что слухи возникали совсем уж на пустом месте. Пола просто возбуждало, когда к его омеге прикасались чужие мужчины, ему нравилось смотреть на своего идола, купающегося в лучах безумного обожания толпы. Нравилось чувствовать себя богом и самому Фредди. Конечно же все эти страстные поцелуи и объятия с незнакомцами не могли в итоге не стать добычей жадных до сенсаций ушлых журналистов, из чьих статей потом и расползались байки о жизни лидера легендарной группы одна страшнее другой. Никто и не догадывался, что инициатором безумных кокаиновых вечеринок с оргиями был вовсе не экспрессивный Фредди — человек скандал, а его на вид тихий и скромный помощник, который между делом незаметно для всех успел подсадить своего босса на наркоту. ***** Если бы весь этот бред с таблетками, подкинутыми в шампанское, наркотой, привязыванием к кровати, хлороформом и принуждением к сексу происходил чисто между ним и Полом, Меркьюри бы, возможно, даже и сам получил удовольствие от этой странной игры, ведь по натуре своей (в моменты, когда вместо стеснительного и уязвимого до крайности мальчика Фаруха из Занзибара главенство над его разумом переходило к образу истеричной королевы — маски, за которой скрывались тщательно робость, страх, комплексы и невыносимая боль от одиночества) он склонен был к разного рода безумным авантюрам, но когда речь шла о толпе совершенно потерявших рассудок от наркоты, алкоголя и возбуждения альф, никакого удовольствия тут и быть не могло ни при каких условиях. Остался только тупой животный страх, стыд и застрявшие комом в горле слезы обиды и бессильной злости. Как Фредди и предполагал, нежничать с ним никто не собирался. Желающих развлечься было много, а времени мало, и если первые три человека, а если точнее, то три чертовых ублюдка, забывших о том, что они вообще-то люди, а не животные, еще действовали относительно аккуратно, не причиняя ему лишней боли, то дальше, что называется, понеслось… Ему бы сейчас раздвинуть добровольно шире ноги и попытаться получить удовольствие, но вместо этого Фредди сделал самое худшее, что только можно было сделать в его ситуации…он зажался намертво, и даже слабые толчки среднего по размеру члена превратились для него теперь в пытку. Столько всего нового в плане интима омега до этого дня не узнал за всю свою жизнь, и этому опыту явно был не рад. Да и кто бы радовался тому, что его вертят, выгибая во всех немыслимых позах, словно гуттаперчевого мальчика, делая это так грубо и резко, словно он не живой человек, а резиновая кукла?! Кому бы в здравом уме понравилось, как огромный мужик, от которого невыносимо несет перегаром и сигаретным дымом, втрахивает его в кровать, в пьяном угаре то и дело наваливаясь на партнера всем своим немалым весом и грозясь его раздавить, как бабочку на лобовом стекле автомобиля?! Ощутить, каково это, когда какой-то обдолбанный криворукий урод сует в тебя холодное скользкое горлышко бутылки из-под шампанского, с азартом средневекового палача пытаясь пропихнуть ее как можно глубже, или когда сразу двое решают вставить тебе одновременно, явно не входило в перечень самых сокровенных мечтаний несчастного музыканта. Несколько раз за эту кошмарную ночь Фредди терял сознание, но насильники либо не замечали этого, либо им было абсолютно плевать, потому что как-то приводить его в чувства, ну или хоть приостановить на время процесс никто из них нужным не считал, ну хотя бы резинку надевать, вроде бы, не забывали, и на том спасибо. Пол, видимо, следил за этим строго. Полом в итоге все вообщем-то и закончилось. Конечно повязка закрывала ему глаза, но уж этот запах и прикосновения этих рук не узнать Фредди ну никак не мог, даже будучи в таком паршивом состоянии, как сейчас. А уж когда на ухо ему тихонько шепнули: — Еще немного потерпи, детка! Скоро все кончится. — сомнений у него не осталось никаких. Смешно, но по всей видимости он все еще инстинктивно верил своему альфе, потому что после его слов перестал биться в судорожных рыданиях и замер, наконец расслабляясь и позволяя беспамятству поглотить его с головой, как поглощает водоворот выбившегося из сил пловца.