***
Они вернулись домой уставшие и опустошенные. Может, со временем станет легче? Артем не знал. Ему не было грустно; в груди только трепыхалось что-то волнительно-непонятное. Может, это — его скорбь, боль и обида? Да, ему обидно. Потому что Родион предпочел смерть просьбе о помощи; потому что перед Родионом могли открыться столькие двери, у него было невероятно много возможностей. Где только он — они, вместе! — мог побывать, но никогда не взглянет даже на фотографию. Когда через две недели Артем понял, что в нерешительности стоит перед комнатой младшего, он не удивился. В конце концов, он сделал бы так рано или поздно. Потому что теснящее грудь чувство не унималось. А еще хотелось понять — почему; неужели есть какой-то повод? Он зашел. Огляделся, неловко замерев на пороге. Несмотря на толстый слой пыли, комната оказалась очень уютной. В ней чувствовался Родя — его вещи на спинке стула, цветы — уже, правда, засохшие — на подоконнике и что-то такое… атмосфера. Казалось, здесь даже пахло по-особенному — Родей. Сюда не заходили со дня похорон. Никто еще не готов к этому. Даже пятно крови не оттерли, и оно превратилось в коричневую корку. Артем вздохнул. В вещах брата рыться не хотелось, но он понимал — по-другому никак. Да и если он заберет какую-нибудь родионову вещь, то всегда будет о нем помнить. А помнить о брате хотелось — несмотря на ругань и порой драки, он оставил после себя только светлое. Весь его образ был светлым, в какой-то степени больным даже: копна кудрявых пшеничных волос (они постоянно путались, а Артем и Маша любили их расчесывать), много-много веснушек — и на лице, и на плечах, и даже на руках местами, и светлые глаза, словно прозрачные. Именно глаза в Родионе были невероятней всего. Блестящий на солнце лед, бескрайние волны и чистое небо — вот чем они были. Федоров-младший достаточно высок, но не внушителен и слегка нескладен. И сутулится постоянно. Физические нагрузки не производили на него никакого эффекта, и оставался он просто худ. — Почему ты это сделал? Я ведь… мы ведь могли тебе помочь, выслушать, так почему? Артем нахмурился. Ему вдруг захотелось заплакать, словно для одного брата, не делясь слезами ни с кем больше. Он проигнорировал этот порыв и подошел к столу. Какие-то тетради и учебники, валяются карандаши и ручки. Ни одной полезной вещи. Он вновь вздохнул и, подумав, заглянул под кровать. Ну, а что? Возможно, Родя так сильно боялся, что его чувства обнаружат. Под кроватью ничего не оказалось, зато под матрасом Артем нашел… тетрадь? Записную книжку? Сложно сказать, но эта вещь служила брату дневником. Федоров сел на кровать, положив на колени подушку, и открыл первую страницу. Аккуратный, витиеватый почерк брата вызывал непроизвольную улыбку, будто он сейчас будет проверять его сочинение или контрольную.«01.07.20
Меня зовут Родион Федоров, и я хочу умереть. Это слишком эгоистично, да, дневник? Я знаю, но… неужели кому-то будет дело до такой мелочи, как чья-то жизнь? Родион Федоров — простой, ничего не значащий подросток. Есть он или его нет, какая разница, если он всего лишь незначительная частичка этого мира? Возможно, никто в этом мире не важен по-настоящему. Хотя… звучит глупо. Порой мне кажется, что все мои мысли и слова — несусветная чушь. Я будто неудачник-философ, совсем не разбирающийся в философии. Мне часто говорили, что я красноречив. Не знаю, правда это или нет, но я хотел бы стать писателем. Только не могу. Отец выбрал меня правопреемником, несмотря на то, что я самый младший. Так странно; но это значит, что у меня нет права выбора. Не хочу отказываться и подводить отца — он столько сил в меня вложил. «Исполнение своей мечты — не такая большая жертва для отцовского одобрения,» — говорю себе каждый день, но чувство, будто мне отрезали крылья, не дает покоя. Звучит очень пафосно. А есть во мне что-то кроме пафоса? Так ли глубоки мои переживания, или я просто драматизирую, как делают многие мои знакомые? Я не знаю. Это пугает, пожалуй. Возможно, скоро это пройдет. Просто перешагну через скопившийся во мне негатив, только не знаю, как скоро это будет. И не знаю, выдержу ли до этого момента. Мне слишком плохо. Улыбаться братьям и сестре за завтраком становится все тяжелее с каждым днем. Но они такие же невнимательные к мелочам, как папа. А может просто не знают, что такое желание умереть и как оно выглядит. Пожалуй, я просто хороший актер.» Артем неосознанно погладил страницу кончиками пальцев. Из глаз лились горячие слезы, стекая по подбородку вниз — к воротнику футболки. В груди теплилось какое-то мерзкое чувство. Жалость, горечь, обида и гнев на себя. Он мог просто быть чуточку внимательней. Уделять брату больше времени. — ...И не пришлось бы испытывать чувство, словно из моего сердца кусок вырвали. — Федоров нахмурился, закрывая глаза. Как тошно! Хочется, чтобы это все оказалось простым сном, чтобы Родя был жив. Хотелось заключить его в объятия и никуда-никуда не отпускать. В горле застрял то ли крик, то ли отчаянный вой, но Артем понимал — нельзя. Его просто перестанут пускать в комнату младшего. Да и волновать родственников, когда им так тяжело, не хотелось. Он вернулся к чтению.«03.07.20
Сегодня я подрался. Честно, не знаю, что нашло на Оливера — он всегда тих и спокоен, неэмоционален даже. Да и мы неплохо ладили. Не думаю, что дружили, но точно могли называться хорошими приятелями. А сегодня он меня ударил. Прямо в классе, на перемене. Что я сделал не так? Думаю, улыбался слишком приторно и натянуто. Оливер такое не любит. А еще сильнее не любит, когда я так делаю. Несколько раз он говорил, что мне идут только искренние улыбки и что он готов меня выслушать, если что-то случилось. Это очень мило, пусть немного неловко. Я не привык просить помощи (в конце концов, отец говорит, что ничего не делается просто так), да и тот разговор был… слишком интимным, что ли? Я не знаю. Как в романтических фильмах, наверное. Даже если я нравился Оливеру, не уверен, что из этого вышло бы что-то. Я не готов к чему-то серьезному. А еще встречаться с человеком, который думает о смерти, тяжело. И больно. Причинять боль хорошим людям не хочется. Учитывая, что я разбил Оливеру губу, звучит иронично. Но все это не так важно. Боюсь, что все заметят, что с моей улыбкой что-то не так. Стенвалль всегда внимателен к мелочам, но ведь это не значит, что моя неискренность незаметна. Особенно если я улыбаюсь слишком сильно и приторно, будто очень чему-то рад. А на деле едва сдерживаю слезы. А может… может выговориться кому-нибудь — не так плохо? Например, Теме. Мы не слишком много общаемся, чтобы я мог сказать, что он хороший старший брат, но Артем всегда казался мне… надежным человеком, всегда готовым прийти на помощь и выслушать. Но я боюсь, пожалуй. Вдруг он разочаруется во мне? Будет обидно и больно. Поэтому лучше не стоит.» Артем отложил дневник в сторону, утыкаясь лицом в подушку. Слезы все не хотели останавливаться. Глаза неприятно жгло, а в горле встал ком. От осознания того, что Родион просто побоялся довериться ему, стало совсем-свовсем плохо. Он зарыдал, не сдерживаясь. Уже все равно, придут брат с сестрой или нет. В конце концов, ему тоже больно. — Братик, ты чего? Не стоило заходить в родину комнату. Артем посмотрел на сестру. От всегда веселой и улыбчивой, слегка наивной девчушки не осталось и следа. Смерть младшего брата далась тяжело всем. Федоров покачал головой: — Я посплю здесь сегодня.