***
За столом собралась вся семья — привычно улыбчивая Маша, Азамат, Иван и сам Артем, только что вернувшийся из родиной школы. Все они учились в разных местах. Возможно, это обуславливалось успеваемостью и потенциалом — Родион всегда был круглым отличником, поэтому с переводом в элитную школу почти не возникло проблем; Азамат не заинтересован в хорошей учебе — родная мать обещала ему неплохую должность в Казахстане, откуда он родом; Маша же, несмотря на то, что тоже была отличницей, училась в обычной общеобразовательной. Сам Артем никогда не стремился к идеальному табелю, не понимая, чем он мог помочь. Он хорошо сдал экзамены и поступил в неплохой ВУЗ. Несмотря на тишину, никто не мог бы сказать, что испытывает напряжение. После смерти младшего брата все привыкли к молчанию — обычно именно Родион начинал болтать за столом и не затыкался, даже если получал ложкой в лоб от отца. Артем только сейчас понял, что его брат, несмотря на свое состояние, приносил в семью… любовь? Нет, они и сейчас любят друг друга. Сплоченность? Пожалуй. — Пап, — Артем неуверенно глянул на Ивана, — я хочу… переехать в комнату Роди. Иван нахмурился. Сложно понять, что именно он чувствует, потому что эмоции мужчина проявляет редко и своеобразно, но очевидно, что решением сына он недоволен. Как и упоминанием самого младшего. Эта рана только начала заживать и будет болеть еще долгие годы. В конце концов, не один Артем водрузил вину себе на плечи — это вина общая, для всех, кто знаком с Родионом. Повисло напряженное молчание. Маша нервно мяла край скатерти, а взгляд ее метался от одного лица к другому — сначала на Ивана, потом на Артема, а напоследок и на притихшего Азамата, будто в поисках поддержки. Девушка наверняка не хотела ссоры. Никто ее не хотел, потому что и без того тяжело или, возможно, из-за того, что мирил всех в основном Родион. Он больше всех ненавидел ссоры, и конфликты возникали у него только с Темой. — Делай, что хочешь, — произносит наконец Иван угрюмо и хмурится только сильнее. — Я возлагал на вашего брата слишком много надежд, а в итоге он не справился. Артем вздохнул, прикрывая глаза. Брата хотелось защитить, отстоять хотя бы его память, но слепо кидаться в драку не самый дальновидный поступок. Особенно на отца, в два раза более широкого и угрожающего, чем ты сам. Федоров ушел из кухни. Аппетит как-то совсем пропал. Возможно, потерю родного человека он воспринял слишком близко к сердцу. Брат с сестрой и отец, кажется, не настолько уже расстроены. Тогда почему он не может отпустить брата и просто убедить себя в том, что Родиона больше нет? Что никто не забежит к нему в спальню в слезах из-за приснившегося кошмара; никто не попросит проверить сочинение, не врежет кулаком по лицу, разозлившись; что он не сможет перебирать родины кудри, заплетать из них короткие косички, не сможет посмотреть на мягкие черты лица, невероятно красивые глаза и на добрую, слегка уставшую улыбку. Образ младшего брата вдруг стал поразительно прекрасным. Вся его внешность, манера речи и какие-то мелочи вроде привычки запускать пальцы в волосы во время волнения вызывали в груди мягкое тепло — так… Артем так сильно любит это все! Как несправедливо забирать у него брата, такого великолепного и волнительно прекрасного! Не честно. Родион не заслуживал всего того, что имел на душе — горечи, печали и осознания, что жить просто не хочется. Почему он боялся открыться хотя бы ему, Артему? Что такого он сделал, где ошибся? «Ничего. Я ничего не сделал, » — напомнил себе, садясь на кровать. Пыль с полок и пятно крови на полу были стерты. Возможно, Тема спал бы тут и без отцовского разрешения — слишком греет душу эта комната. Она, кажется, все еще пахнет Родей — чем-то теплым, домашним, и слегка отдающим хвоей. Он, Федоров-младший, всегда таким был. Образ его строился из множества мелочей — он любил выпечку, поэтому постоянно от него пахло свежими булками и хлебом; постоянно сдирал колени и локти в кровь — не зависило это даже от возраста — и ходил, весь облепленный цветными пластырями, которые специально купила для младшего брата Машка. Даже одежда Родиона была какой-то особенной. Футболки его, слишком большие и похожие на неказистые мешки, вызывали на лице мягкую улыбку — как нелепо и забавно он в них выглядел! Но в основном Родион носил водолазки. Сказать, что они ему не идут, — нагло соврать. Артем не уверен, что его брата можно называть сексуальным, учитывая его манеру поведения, исключающую на сексуальность любой намек, но он точно был красив. Чертовски красив, особенно если укладывал волосы — выпрямлял и убирал назад. Не будь они братьями, Артем, пожалуй, добавил бы себя в список родионовых воздыхателей. Хотя, сидя в его старом любимом свитере, думать о подобном как-то… неловко. Да и не стоит, пожалуй. Дневник лежал около подушки, обложка его зазывающе поблескивала в пробивающемся через занавески свете, она игриво подмигивала, будто говорила — давай, Артем, не трусь и узнай брата чуть сильнее. В конце концов, Родион этого заслуживал.«10.07.20
Все-таки не стоило есть мороженное, пока мокнешь под ливнем. Ладно, такая авантюра и на словах звучит глупо, я, в общем-то, заранее знал, что наверняка заболею, но… Мне просто захотелось. Я же не обязан оправдываться, а, дневник? Ммм, пожалуй, я просто нашел в этом какую-то романтику (все же оправдываюсь, ой, хаха). Нет, не ту романтику из сопливых мелодрам, которые смотрит Машка. Другую. Сказал бы, что другая романтика на одного. Она в глупых, символичных поступках, в мелочах и пустяках, в том, как ты проводишь время. Это как стиль жизни или философия (я понятия не имею, в чем между ними разница). Этим не делятся. Хотя если очень захотеть… Я бы поделился своей романтикой с Артемом. Он вызывает в груди какой-то трепет — будто бабочки туда-сюда летают. И так тепло-тепло становится, когда на него смотришь — на выражение лица, на поведение и манеру речи. Он очень гордый. И раздражительный слишком, за что я его иногда терпеть не могу, но Тема все-таки не плохой. Я уже писал вроде, что не могу назвать его хорошим старшим братом, но так хочется довериться ему! Мне никогда не было знакомо это чувство — щекочети волнительно-приятно, что хочется улыбаться. Всегда так, когда на Тему смотришь. Он очень красивый. Может, не будь мы братьями…» — Родя, Боже, — произнес как-то укоризненно-ласково, не в силах сдержать улыбки. Глаза, как часто бывало при чтении других записей, не слезились сами по себе, да и плакать не хотелось вовсе. Его, Артема, брат такой до невозможного милый и по-детски усердный в вещах, которыми он дорожит. Пожалуй, из Роди вышел бы действительно неплохой писатель — так красиво он переносит свои чувства на бумагу! И, черт возьми, у них… похожие мысли. Восхищение и любовь друг к другу, безграничная и, пожалуй, чуточку больше, чем платоническая. Но это разве плохо? Артем думает — нет, не плохо. Ведь кому они причинят вред, став счастливей? Толпе родиных воздыхателей? У них было столько времени! Да и разве счастье того, кого любишь, — не самое главное? — Я скучаю, знаешь? — произнес, поднимая глаза к потолку — будто мог увидеть там мягкие черты родионова лица. Как жаль, что Артем понял все только сейчас. Он вернулся к дневнику — несколько записей в нем были подозрительно короткими и то и дело бросались в глаза.«11.07.20
Вчера я так и не закончил запись. Пошел ссориться с отцом, уважительная причина бросить какое-то занятие, а? Ну, это не страшно — папа часто кричит. Это в его характере (который я, кстати, так и не смог разгадать), да и я заслуживаю. Надо стараться больше. Превзойти отцовские ожидания и доказать, что я не обуза. Идеал. Идеал. Идеал. Идеал. Идеал. Не помню, о чем именно кричал папа — голова болела чертовски сильно. Она и сейчас болит, но это ничего. Мне учиться надо, в следующем году экзамены. Я ведь отличник, учеба — в приоритете. Времени совсем не хватает. Чувствую, будто меня что-то душит, с каждым днем давит на шею все сильнее. Страшно!»«13.07.20
Устал. Я невероятно устал. Не знаю, от чего больше — учебы и обязанностей или от жизни и своих мыслей. Понимаю — умереть хочется все сильнее и сильнее. И я бы с радостью, только вот… А расстроится ли кто-нибудь? Оливер, Оскар, Драган или хотя бы Артем? Значу ли я что-то для дорогих мне людей? Думаю, нет — в конце концов, кто я? Всего лишь человек, не добившись ничего. Есть я или меня нет — никто и не заметит. Спать хочется. Но не могу — надо учиться. Папа дал огромную папку с какими-то документами, сказав, что я должен в них разобраться. Не лучший способ обучения, но от него, отца, ожидать чего-то другого было бы глупо. Голова раскалывается. Думаю, у меня температура поднялась. Я не сказал, что заболел (боюсь, прилетит за это), поэтому приходится сидеть и терпеть. Ну, ничего — само пройдет.»«16.07.20
Позавчера я упал в обморок. Не знаю, кто принес меня в комнату, но проснулся я на кровати минут десять назад. Вставать не хочется. Думаю, будет лучше, если бы я вообще не просыпался. Умереть во сне приятней всего — никакой боли, никто тебя не остановит и не помешает. Хотя сейчас я чувствую, что умру — по голове словно молотком бьют, глаза то и дело слезятся, как будто в них песка насыпали. И холодно — даже одеяло не помогает. Писать тяжело. Руки дрожат и не слушаются. Но мне надо учиться — папа будет недоволен.» Артем вздохнул. Его младший брат всегда таким был. Другие люди и их мнение всегда оставались для Родиона в приоритете. Только потом — он сам и его чувства. Возможно, думай он о себе чуть больше, они могли бы лежать вместе сейчас. Мысль об этом как-то болезненно тепло грела душу. Федоров даже представил: они валяются на этой самой кровати, обнимаются и дарят друг другу ленивые поцелуи невпопад — в нос, щеки или подбородок — все мимо губ, но это и не будет казаться важным. Артем зарывается пальцами в мягкие родины кудри, щекочет дыханием шею, а Родион — тихо смеется, солнечно улыбаясь — по особенному, как он улыбался одному Артему. Больно.