Ядовитый поцелуй

      Ким приезжает домой только поздно ночью. Проведя вечер в томительном ожидании судмедэкспертизы, выпивая эспрессо порцию за порцией, она не могла выбросить из головы последний разговор с Джейком. Цветы, аккуратно стоявшие в вазе в её кабинете, мозолили глаза, напротив которых и располагались. Ким с тщательным усердием переставляла их с места на место, неистово злясь. На себя, на Джейка, на дело, которое всё никак не может закрыться. Она устала, так, что боль, перманентная, давящая, стала единственной поддержкой, оплотом стабильности в её маленьком мире, сузившемся до одной цели: поймать бесчеловечного урода, что с леденящей жестокостью убивал ни в чём не повинных девушек.          Один тип. Один способ убийства. Сначала яд, парализующий тело, затем другой, обостряющий боль до предела. А затем… Ким содрогается. Одно воспоминание об изуродованных телах вызывает тошноту. Переломанные, дроблёные конечности скорее напоминали заготовки для мясной лавки, чем тело человека.          Сдержав подступивший к горлу позыв, Ким чувствует, как слёзы безжалостно прорываются наружу, то ли из-за тошноты, то ли обрамлённые горечью и жалостью по отношению к несчастным девушкам. Когда наконец приходят результаты предварительной экспертизы, Ким полулежит в чёрном офисном кресле, обитом искусственной кожей. Майкл понимающе кивает головой и сообщает, что сегодняшняя жертва с вероятностью в почти сто процентов, является делом рук всё того же человека. Разумно ли называть это существо человеком? Ким давно определила, что убийства, скорее всего, являются результатом некой психологической травмы, настолько тяжёлой, что её обладатель изобрёл столь изощрённый метод.          Кроме того, это был, безусловно, выдающийся специалист в химии и биологии, обычный человек никогда в жизни не выведет формулу яда, действующего таким образом.          «Я уезжаю, Ким. Далеко, в Техас. Говорят, там один из лучших факультетов химии.»          «Я уже давно подтянул её. Занимался ночами, нагнал всю школьную программу и выучил даже больше за последние два года.»          Нет, об этом даже думать до боли страшно. Сердце безжалостно разрывается при мысли о том, что этот монстр может оказаться Джейком. Но химия, травма, состояние Джейка в последнее время. Холодные мурашки пробегают по тонким, но крепким рукам. На языке ‒ солёная горечь отчаяния и нежелания принимать во внимание этот вариант. Ким ещё долго остаётся одна в кабинете, не двигаясь с места, взглядом буравя осточертевший до ужаса букет, который в конце концов вернулся на небольшой деревянный стол.          ‒ Да пошло оно всё к черту! ‒ выкрикивает Ким, и неконтролируемая ярость рвётся из груди, выгрызая нежную плоть, вливаясь кипящей лавой в бурлящую кровь, заставляя страдать, дрожать в нестерпимой боли и наконец схватить эту ненавистную стеклянную вазу и разбить о дальнюю стену кабинета. Ким тяжело дышит, до глубоких следов от ногтей сжимая ладони в кулак.          Она ненавидит одну только мысль о том, что её близкий человек может оказаться безжалостным монстром. Человек, некогда бывший тем маленьким островком в её бескрайнем чёрном океане, полном опасностей, что освещал её путь и вёл за собой. И любил? Ким никогда не любила зудящее чувство неопределённости, когда непонятно было даже, что она ощущает и чего хочет. Аккуратный, упорядоченный образ её жизни никогда не предполагал колебаний, и каждый раз, когда на пути появлялась развилка, ведущая в неизвестность, это раздражало, до скрипящих зубов, до искусанных до крови губ.          И сейчас, когда Джейк снова ворвался в её жизнь, бесцеремонно, нагло, что было присуще его характеру, Ким видит перед собой неосвещённую тропинку с густой и высокой травой по бокам. Только ступишь ‒ окажешься в ловушке, попытаешься выйти снова на комфортную и защищённую дорогу ‒ никогда не сможешь найти путь назад. Потеряешься, сгинешь навеки, и никто не узнает о той боли, что взрывалась тяжёлыми ударами в груди.          ‒ Ладно. Хватит, ‒ отрывисто шепчет девушка. Ноги затекли от длительного стояния в одной позе, а глаза слипались, не поддерживаемые очередной порцией крепкого, горького и дешёвого кофе из автомата. Нужно домой. Спать, забыв хотя бы на одну ночь о мыслях, пожирающих изнутри.

***

         На губах ‒ сладкий вкус его губ, распалённый жар его поджарого тела, а внутри ‒ глупые бабочки из девчачьих сказок о любви, но таких реальных, что хотелось вывернуть кожу наизнанку, чтобы прогнать их. Ким прижимается ближе, не желая разрывать поцелуй, даже если кислорода не хватит на дальнейшее жизнеобеспечение, даже если придётся отдать свою жизнь ради прикосновения его губ к своим.          ‒ Ты прекрасна, ‒ он отстраняется от неё, пытается отдышаться, но шепчет нежные слова, где-то внутри отдающие теплом. ‒ Подобна звёздам, мерцающим где-то вдалеке, но как будто светящим одному мне. Мой путеводитель в жестоком мире, и если пропадёшь ты, сгину и я.          Она, закрыв глаза, утыкается носом в его шею, вдыхая до боли знакомый аромат его любимых духов: пряная гвоздика и сочная вишня. Бездумно гладит его по широкой спине, цепляясь за него, как за последний шанс на спасение из-под тонущих обломков корабля. Она ныряет с головой в холодящем ужасе отчаяния, а его крепкие руки поднимают её на поверхность, не позволяют погрузить в пучину грязи, неизвестности и тьмы жестокого мира.          ‒ Я всегда буду с тобой, слышишь? Сделаю всё, лишь бы ты была в безопасности. Ты ‒ моё солнце и звёзды, без которых наступит умерщвляющая, морозная тьма. Я люблю тебя, буду беречь ценой собственной жизни.          Она приоткрывает глаза, улыбаясь, но тут же в ужасе вырывается из горячих объятий, делая два больших шага назад. Его глаза, светящиеся красным в глубокой ночи, жадно и зловеще смотрят на неё, а в гортанном звуке, раздающимся вскоре, не остаётся ничего от убаюкивающего тембра его голоса, что она слышала секунду назад.          ‒ Ты будешь моей. Как они все. Я убью тебя так же, как убил их всех. Ты будешь верещать, пока твои кости будут перемалываться в моих руках. Я заставлю тебя пить твою же кровь, закусывая свежим мясом конечностей. Ты никуда от меня не уйдёшь.          Жалкое сиплое подобие голоса раздаётся из парализованной гортани, и Ким перестаёт хватать воздуха от ужаса, поглотившего её полностью. Хочет закричать, только бы кто-нибудь пришёл на помощь; хочет вцепиться острыми ногтями в его неживую, до тошноты противную кожу, которую не может носить ни один человек, считающий себя таковым. Но Ким парализует резкий страх, тысячами кинжалов впившийся в хрупкое, израненное тело.          ‒ Прошу, не надо. Отпусти меня, ‒ шепчет она, еле слышно, на последнем издыхании, потому что чувствует, что вот-вот потеряет сознание. Ощущает лишь цепкую крепкую хватку на своём запястье.          «Синяки останутся», ‒ проносится в последний момент в голове, а дальше тьма.

***

         Ким подрывается на смятой влажной простыни, трясётся, рвано и жадно глотает воздух. Острые ногти впиваются в мягкую кожу, царапая, царапая и царапая, пока руки не становятся едва ли не бордовыми и не начинают нестерпимо жечь. Хочется стереть с себя грязь привидевшегося кошмара, который ощущался донельзя реально. Слишком реально.          ‒ Так, всё. Хватит. Это всё лишь сон. Сон, Ким, ‒ лихорадочно шепчет девушка, уткнувшись лицом во влажные, всё ещё трясущиеся ладони. ‒ Ты дома, у себя дома, в полной безопасности.

***

         ‒ Это дело сводит меня с ума, Шелли. Я так не могу больше, мы должны поймать ублюдка, прежде чем, во-первых, пострадает кто-то ещё, а во-вторых, окончательно разрушится моя психика. Стрессоустойчивость, конечно, одна из главных компетенций сотрудника ФБР, но всё это становится просто невыносимым.          Днём Ким решает встретиться с подругой в кофейне неподалёку от дома. Не выдерживает долгого нахождения дома, где четыре стены давят, не дают вздохнуть полной грудью, словно настойчиво требуют раскрыть дело. Или предупреждают об опасности?          ‒ Ты слишком близко воспринимаешь это, Ким. Так нельзя. Может показаться, что я нагнетаю, но ты представляешь, сколько ещё таких дел тебе предстоит увидеть за свою карьеру? ‒ Шелли аккуратно накрывает руку подруги шершавой ладонью, большим пальцем поглаживая бледную кожу.          ‒ Нет, таких дел мне больше не доведётся увидеть, поверь мне. Подобные деяния совершаются раз в столетие. Это отродье, мерзкий монстр ‒ гений в своём роде. Зверь, но гений. Было бы глупо утверждать обратное. Именно поэтому мы, возможно, никогда его и не поймаем. А девушки продолжат погибать жесточайшим образом. Невинные, никому не причинившие вред.          ‒ И никаких догадок? ‒ Шелли с надеждой заглядывает в глаза подруги. Боится, понимает Ким. Хотя и храбро держит лицо, пытаясь поддержать, но до ужаса боится стать очередной сводкой новостей.          ‒ Тебе не стоит переживать, Шелли. У него определённый тип, и ты под него не подходишь. Не знаю, говорили ли по новостям, но у всех убитых светлые волосы и кожа, а глаза болотного цвета. Телосложение, какие-то другие отличительные черты, судя по всему, роли не играют. Если об этом не пишут, значит, конфиденциальная информация, и ты молчи, не распространяйся.          ‒ Как раз вчера сказали в вечернем выпуске. Посвятили маньяку целые полчаса, предупреждали всех, кто подходит под типаж. Кажется, он убивает первых встречных, девушки никак не связаны друг с другом.          Ким удручённо кивает, сгорбившись над остывающей чашкой американо. Высвободив руку, она пробует кусочек мягкого, хорошо пропитанного кремом пирожного, и довольно выдыхает. Это помогает отвлечься от потока негативных мыслей, беспрерывно бушующего у неё в голове. Она знает эту кофейню уже долгое время, и планку заведение держит. Бесподобный кофе разных сортов и видов и безумно вкусные десерты. Всё что надо для того, чтобы хотя бы на время забыть обо всех проблемах.          ‒ Насчёт догадок, ‒ уже спокойно рассуждает Ким, ‒ могу сказать только, что это ‒ толковый специалист в химии, особенно что касается ядов. Наши криминалисты никогда не встречались с подобным. Понимаешь, он сам вывел формулу, сам производит, судя по всему, из того, что доступно в любой аптеке. Ну или использует контрабанду, которую можно купить в каждой подозрительной подворотне. Если бы только он совершил промах, одна неосторожная закупка хотя бы в одной аптеке города, и всё, он у нас в руках. Но нет, он чертовски предусмотрительный. И в этом вся проблема. А ещё, кажется, у него какая-то травма. Он зациклился на одной девушке, образ которой проецирует на своих жертв. Что-то она совершила такое, что подорвало его рассудок. И, скорее всего, той девушки либо нет в живых, либо она скрылась в недоступном для него месте. Иначе бы остановился на ней одной. Впрочем, я не думаю, что она когда-либо вообще попадала в его руки. Думаю, что она погибла от чего-то другого, причинив при этом невыносимую боль ему. Поэтому и не может отпустить. Могу только предположить, что это связано с его близким человеком. Может, непредумышленное убийство, может, калекой оставила, не знаю.          ‒ Джейк… ‒ тихо произносит Шелли, и Ким непроизвольно дёргается, с грохотом роняя вилку на деревянный пол.          ‒ Нет, ты же не думаешь… Почему он? ‒ обессиленно спрашивает Ким, в ту же секунду забывая о несчастной вилке.          ‒ Не знаю, просто ты так подробно описала психотип преступника, и я тут же вспомнила про Джейка. У него ведь сестра осталась парализованной после аварии. А ещё он закончил факультет химии, ты говорила мне. А вдруг?          ‒ Нет. Это не он, Шелли. Прекрати, ‒ резкий и громкий звук стука ладоней о твёрдую поверхность стола нарушает мирную тишину кофейни, а Ким подскакивает с места и выбегает на улицу. Голова кружится, а ноги и руки наливаются медью. Нет-нет-нет. Это не может быть он. Та зажигалка на месте преступления? Совпадение. Всё совпадение. Майами слишком большой город, чтобы выцепить из него одного-единственного человека, по случайности совпадающего с образом предполагаемого преступника, и винить его во всех грехах. Нет. Он не может.          Губы содрогаются в непроизвольной тряске, а глаза неприятно намокают. Ким не любит плакать. Ненавидит жгучее, всепоглощающее чувство разрастающейся боли в груди. А боли этой всё равно, что Ким её ненавидит. Она разжигается быстро, подобно мощному пламени костра, которое вспыхивает в одно мгновенье, сполна насытившись сухими ветками и бумагой.          Ким бредёт, сама не зная, куда ведут её собственные ноги. Гвалт говорящих одновременно людей создаёт лишь белый шум, на фоне которого город превращается в смазанный задний план картины. Картины, главная героиня которой ‒ потерянная, запутавшаяся девушка, вынужденная столкнуться с властной, жестокой реальностью, диктующей свои правила, которые не вписываются в планы Ким.          Она идёт и идёт, остановившись лишь для того, чтобы написать Шелли о том, что всё хорошо и она уже дома, что ей всего лишь нужно отдохнуть. А сама отчаянно борется с холодящими кровь мыслями. Бессердечное животное, забывшее о человеческой природе в угоду своему порыву мести, не нашедшее иной выход кроме совершения своих зверских преступлений. И этим животным может оказаться тот единственный человек, которого она когда-то согласилась безоговорочно и бесповоротно впустить в своё сердце? Человек, являющий собой светлый оплот её жизни, защищающий от всех невзгод?          Ким содрогается, когда понимает, как она про себя называет Джейка. Неправильно, больно, неуютно. Он предал её, растоптал всё, что они создавали вместе, а она, отвергнув его после стольких лет, где-то внутри продолжает любить, как глупая девчонка. Привязалась. Крепко, так, что не разрезать никаким ножом эту тесно связанную, толстую верёвку, густо сплетённую из тонких нитей детской влюблённости.          Глаза щиплет, а сочувственные и недоумённые взгляды прохожих намекают на заплаканное лицо Ким и жалкий вид скорби. Она злится на саму себя, в порыве ярости выхватывает телефон из кармана и набирает вызывающий трепет номер.          ‒ Джейки, привет, ‒ Ким невольно всхлипывает, чертыхаясь про себя. Ему не нужно знать, почему она ему звонит. ‒ Извини меня ещё раз, пожалуйста, за ту сцену в парке. Я очень устала, сорвалась на тебе, хотя не имела право на это.          ‒ Эй, Ким, всё хорошо, я понимаю, ‒ тихий и размеренный голос обостряет чувство вины. ‒ Ты в порядке? Плачешь там, что ли?          ‒ Нет, нет, просто прохладно тут. На работе кондиционеры работают на всю мощь.          ‒ Попроси убавить температуру. Когда на улице так жарко, простыть ‒ дело плёвое. Ты должна беречь себя.          ‒ Спасибо, Джейки. Ты всегда был заботливым. Ты не против встретиться? Я могу приехать, когда тебе удобно, ‒ в трубке слышатся шумные шуршания, звон стеклянной посуды и торопливые шаги. ‒ Джейк? Ты тут? Всё хорошо?          ‒ Эээ, да, да, всё в порядке. Просто беспорядок тут, надо прибраться. Приезжай вечером, часов в семь. Я подготовлюсь.          ‒ Хорошо, поняла, ‒ Ким не сдерживает смех, отдающий облегчением в груди после импровизационной истерики. Как этот человек может оказаться убийцей? ‒ Тогда до встречи.          ‒ До встречи, Ким. Очень жду. Пока.          Нет, он не способен на такое. Не может человек после жестокого убийства думать о том, как бы прибраться к приходу девушки.          Ким одухотворённо расплывается в улыбке. На улице светит солнце, а на душе легко и спокойно.