Запах крови

Ночной воздух темный и плотный настолько, что его едва может прорезать узкий луч фонарного света. Тесно уставленные дома, красивые лица-фасады смотрят на яркую проезжую часть, а их облупленные спины, смыкаются в городской лабиринт. Петляющие переулки, где так легко зайти в тупик. Стены, граффити, угловатые тени. Все так и норовит обмануть, особенно, если бежать со всех ног, не глядя, повинуясь лишь интуиции. Так убежать могут лишь городские крысы — отребье, выросшее в этих дворах, и те, чьи инстинкты намного острее обычных и отдают бесовской удачей. Поворот, второй, десятый. Круги, пересеченные стрелами и линиями. Черная машина без номеров, перегородившая путь. — Едем, — Коцит влетает на переднее сиденье с разбега, навалившись плечом на сидящего за рулем Стикса. Сзади его преследует торопливый стук шагов и ропот множества голосов. Каменные стены эхом отражают каждый звук, так что понять, как далеко догоняющие, невозможно. Черный остроносый ботинок выжимает педаль газа. — Что пошло не так? — машина трогается с места плавно и набирает скорость в считанные секунды, едва выезжает из двора на дорогу. Незакрытая дверца резко захлопывается, но недостаточно плотно, заставляя воздух со свистом наполнять салон кадиллака. — Заявились доблестные служители правопорядка, — громко, перекрывая стоны ветра, начинает объяснять Коцит, ерзая на сиденье, пока его ноги не оказываются на бардачке, а он сам не сползает почти наполовину, утопая в мягкой обивке кресла. — Я уже закончил практически. Минут пять, не более, и все было бы в лучшем виде. Тихая, мирная поножовщина, в таких несчастливых квартирах обычное дело. Оставалось буквально пара штрихов, как эти вдруг начали ломиться в дверь. Его рука, со сбитыми костяшками, тянется к музыкальной панели. К какофонии звуков прибавляется голоса радиостанций, которые переключаются одна за другой, не замирая ни на секунду. Пальцы дергаются, соскальзывают, и ручка прокручивается до конца, злобно шипя белым шумом. — Черт, — Коцит на секунду морщится, сжимая пальцы в кулак, и тут же возвращает прежнее выражение, торопливо продолжая: — Так что пришлось воспользоваться крышами. Неудобно и муторно, да и тебя, мой дорогой Стикс, я заставил ждать. Совсем не хорошо вышло. Теперь он тянется левой рукой, останавливаясь на первой станции, которая транслирует музыку. Правая прижата к телу и будто небрежно покоится на животе. Глаза Стикса следят за чужими движениями, и на его бесцветное лицо падает тень. Треск сменяется веселым ритмом группы Уматурман. — Так-то лучше. Главное ведь, что мы закончили. Чин по чину, как договаривались… — Что с-с-с тобой? — тихий шелестящий голос вопреки здравому смыслу звучит поверх всего остального. Стикс больше не смотрит на дорогу, повернув голову к пассажирскому креслу. Крылья носа едва заметно раздуваются, как у хищника, ловящего след. В салоне отчетливо чувствуется запах крови. — Ничего, о чем стоило бы беспокоиться. Сущие пустяки, — заверяет Коцит, елейно улыбаясь. Ложь из его уст, звучит точно так же как правда, идентичные интонации, в которых невозможно различить подвох. Его ладонь ведет по лацкану чужого сюртука в успокаивающем жесте. — Мы и так задержались. Нас ждут, помнишь? Металлические нотки запаха в воздухе становятся все отчетливее. Уже не тонкий едва слышный аромат, а резкий, колющий, заполняющий пространство вокруг. — Ты ранен. — От тебя ничего не укроется, мой друг. Но это сущая царапина, право слово. А мы действительно весьма опаздываем. Уже скоро рассвет. Видишь какое небо? Сумеречный час. Лучше смотри за дорогой, а то сегодня Фортуна не благоволит нам. Взгляд Стикса медленно скользит по телу Коцита. Правая рука лежит будто в ней не осталось жизни. Бледные пальцы, виднеющийся манжет алый насквозь, ткань рукава топорщится острыми углами. Стикс отворачивается обратно к дороге, где уже пропали панельные дома окраин Петербурга и выстроились стены деревьев. — Так что будь абсолютно спокоен, — продолжает Коцит. Его ладонь смещается выше, обводя плечо и предплечье Стикса. — Я без проблем протяну до загородного дома. Мы уже выехали на трассу, а, значит, осталось каких-то полчаса. Кадиллак резко тормозит, съезжая на обочину. В приемнике заканчивается очередная песня. Голос диктора преувеличенно радостно приветствует ночных слушателей, и Стикс одним движением выключает его. — Надо перебинтовать. Их глаза встречаются. Прозрачно-льдистый цвет и совершенно черный, за которым не различить зрачок. Омут чувств, скрытых за толщей мутной воды, и пляшущие искры под углями. Улыбка неохотно сползает с лица Коцита и возвращается вновь, совсем иная, насмешливо-едкая. Вместе с такой воздух режут подколы, ранящие глубже ножей. Потому что обладатели таких улыбок смотрят глубоко в сердце и целятся в самые слабые места, угадывая то, что заденет больней. Но вместо грубой фразы с губ срывается смешок и короткое: — Ладно. Коцит отнимает ладонь и снова начинает возиться в кресле, спуская ноги вниз. Правая рука свинцовым грузом остается лежать на сиденье, отчего движения кажутся еще более дергаными, чем обычно. — Если тебе так хочется, мой дорогой. Аптечка, которой практически никогда не пользовались, хранится в багажнике. Стикс обходит машину вокруг и, добыв старенькую коробку с красным крестом, открывает пассажирскую дверь. — И что дальше? Будешь изображать доктора? — Ес-сли нужно, — Стикс опускается на одно колено и тянет к себе неподвижную кисть. С тыльной стороны рукав разорван от запястья до локтя и насквозь пропитан кровью. В некоторых местах ткань уже намертво прилипла к коже так, что приходится разрезать ее маленькими ножницами из набора первой помощи. — Портишь костюм, — сокрушенно раздается над склоненной головой. — Итак ис-спорчен. — Что верно, то верно, — невесело усмехается Коцит. Рана вторит прорези. Длинная, рассекающая смуглую кожу, она шла так, как будто кто-то хотел разрезать вену по всей длине. Едва успевшая затянуться вместе с прилипшими кусками ткани, сейчас она снова разошлась и начала кровоточить. — Кто это с-с-сделал? — голос Стикса обманчиво спокоен, но если прислушаться, то можно заметить в нем раздражение. Если слушать достаточно внимательно, то в затянувшемся шипении можно разобрать нотки клокочущей злости. — Один из наших сегодняшних клиентов, — Коцит морщится, когда края раны смачиваются заживляющей мазью. — Муженек, который. Личность крайне маргинальная, пьянчуга и дебошир. Люмпен одним словом, в самом классическом смысле. Но... Аргх. Все-таки трое противников — это немного слишком. Особенно когда на кухне столько ножей. Болезненное жжение успокаивается мягкостью прикосновений. У Стикса очень аккуратные пальцы. Вопреки первому впечатлению, которое он может произвести, его руки очень ловкие и идеально гладкие, ни следа шершавых мозолей. Медленно, он продвигается вниз, осторожно проходясь вдоль всей длины. В горле пересыхает и требуется пару раз сглотнуть, прежде, чем вновь наполнить воздух бессмысленными словами. — Знаешь, дорогой мой Стикс, выбирая между пьяницами и старушками, я определенно отдаю предпочтения пожилым леди. Гранд-дамы хотя бы не кидаются с ножом для разделки мяса даже если их довести. Стикс поднимает свои прозрачные глаза и то, что было сокрыто глубоко внутри теперь просочилось на поверхность. Темное, угрожающее, смертельно опасное. — Он уже мертв, — небрежно добавляет Коцит, проводя здоровой рукой по холодной коже гладкой щеки. — Кое-что можно с-сделать даже с-с-с теми, кто уже мертв, — Стикс широко улыбается и тянется вперед. — Действительно. Кое-что можно. Поцелуй выходит медленным и горьким от острого запаха крови вокруг. Меж сосен завывает ветер. Его стоны удивительно сильно похожи на стенания неупокоенных душ.