Где мы сейчас?

Вечер уходящего лета жадно затягивается наступающими сумерками, тлеющими в пасмурной тишине в противовес ярким, оранжевым закатным тонам, постепенно тускнеющим и теряющим свою насыщенность. Их уже не пятеро, а шестеро, сменилось время года и обстоятельства их встречи, но место было то же самое. Тот же проулок, те же мусорные мешки, и «домашний скот» Панны, которого она подкармливает бумажками, обертками и веточками – обязательный участник каждого их собрания. В этот раз не произносится ритуальных речевок-присказок, спертая из алкомаркета бутылка с волколакским варевом не идет по кругу. Сегодня их собрал здесь не обряд посвящения. Они пришли сюда, чтобы вспомнить и чтобы попрощаться. – Ну что, ребята, – Мстислав Раскольников, в прошлом Охотник на нечисть и находящийся среди этой самой нечисти сейчас, подается вперед. Его лицо освещено неровным светом костерка. – Все, в школу завтра? – Я не иду в школу, – говорит Дядя Федор, накидывая на голову капюшон своего безразмерного худи. Упырица снова по привычке имитирует дискомфорт, причиняемый вечерней прохладой, что вызывает невольную улыбку всех присутствующих. – Я пойду в колледж, а потом поступлю на дизайн. Скорее всего, в реставрационную шарагу. Вот уж где-где, а там я еще никогда не училась. – Восстанавливать такие же старые развалины, как и ты сама? – беззлобно спросил молодой человек и взъерошил свою угольную копну волнистых волос. Ответом на поставленный вопрос был привычный гневный взгляд вампирши, которым она одаривала, наверное, каждого за почти что всякую реплику. Взгляд этот был красноречивее каких-либо слов. – Я бы попросила, – в голосе Дяди Федора, к удивлению Раскольникова и остальных, зазвучала задетая гордость. – Мне, между прочим, всего лишь сто пятьдесят три года… А может и сто пятьдесят пять… Короче, не развалина я! Улыбка озарила лицо Раскольникова, и тот со смехом начал извиняться перед упырицей. Обмороженный Майор приобнял подругу за плечи и лишь согласно покивал. – Я тоже не иду в школу в этом учебном году. Пойду в колледж. Поступать, наверное, в Москве буду. Иногда полезно сменить обстановку, знаете ли. Особенно когда полтора века живешь в одном и том же городе, – зрачки Обмороженного Майора были расфокусированы на языках пламени, будто бы находя отдохновение в их хаотичном танце. – И ты тоже уходишь? – Мстислав в удивлении посмотрел на вампира, тот кивнул. – Насовсем? – Не знаю, наверное, нет. Потом я планирую попутешествовать, но вернусь сюда, естественно, – Обмороженный Майор усмехнулся, встретив взгляд бывшего уже Охотника. – Только для вас, людей, пройдет слишком много времени. Век нежити очень долог, а потому вы с Рентгеном и Ведьмой не застанете меня. Встрепенувшаяся неожиданно Панна подкинула в костер очередную бумажную обертку и поворошила в огне палкой: – Тоже хотела сказать, ну, вдруг кому интересно, – она несмело улыбнулась и задумчиво пожевала прядь волос, упавшую прямо ей на лицо, – Мы с сестрами возвращаемся в Украину. Завтра отправляемся. Получили весточку от своих, мол, Охотники прекратили набеги и преследования. Наконец вернусь домой, представляете? – Рад за тебя, милая Пани, – раздался мягкий голос молчавшего до тех пор Товарища Рентгена. Он почесал бритый затылок и посмотрел прямо в немигающие глаза мавки. – Нам будет тебя не хватать. Панна в ответ громко всхлипнула и пробормотала нечто нечленораздельное, что могло в равной степени интерпретироваться и как «мне вас тоже», и как «спасибо». Дядя Федор приобняла хнычущую мавку за плечи и принялась успокаивать. Глядя на то, как Панна ухитрялась плакать и пожевывать всю ту же многострадальную прядь волос, Товарищ Рентген улыбнулся, в этот раз невольно растрогавшись. На Товарище Рентгене, как и, казалось, целую вечность назад, была синяя истрепанная куртка, узоры на груди бежали красно-белыми зигзагами-молниями. Горная Ведьма, до сих пор не проронившая ни слова, смерила волколака изучающим взглядом: что бы ни происходило, Товарищ Рентген всегда казался ей одним и тем же – бесконечно родным и важным, наставником и другом, но вместе с тем и невообразимо одиноким и далеким. Девушка тасует без всякой цели сделанные ими вдвоем из подручных материалов карты Таро (напитанные энергией ведьмы карты говорят определеннее, сказал Товарищ Рентген тогда), и ей кажется, что до скончания времен волколак останется таким, какой он сейчас, в этот их последний вечер вместе. Гарантия грядущему, единственно верная константа, вечно молодой, вечно улыбающийся волчонок с ранеными лапами. Тишину заполнил треск костра, всхлипы Панны и шуршание тасуемых Таро, вырезанных из старой картонки и отделанных с помощью детского набора для аппликации. С первого взгляда это просто смешные и несуразные картежки, да только через них струится сила будущей могущественной колдуньи. Снова пауза. Никто не решается заговорить, даже напускной словоохотливости молчаливого по натуре Мстислава поубавилось. Товарищ Рентген вытянул ноги и зевнул, обнажив слегка заостренные зубы: – Ну а я поеду в Румынию. Автостопом. Там община перевертышей, одна из самых многочисленных, и все мы понемногу сбиваемся в кучу. Возрождаем былую Стаю. – Валахия по вам плачет, – не удержалась от комментария Дядя Федор и хохотнула. – Да кто бы говорила, прояви уважение к почившему дедушке Владу, – беззлобно ответствовал волколак и взглянул на упырицу исподлобья. – Может, это мой шанс найти таких же, как и я. Жить с теми, кто понимает и действительно может помочь в моих поисках исцеления. Все равно Горную Ведьму я почти всему обучил, – в этот момент вышеупомянутая ловит заботливый взгляд говорившего, – Меня ничего не держит здесь. Горная Ведьма улыбается волколаку одними глазами – своими невероятными глазами абсолютной изумрудной зелени – и продолжает тасовать карты, ни на минуту не выпуская их из рук. Они лежат так, что девушка видит все значения, рубашкой назад. В голове проносится вихрь из названий. Или это все-таки имена? Чьи? Шестерка Мечей, Смерть, Двойка Динариев, Отшельник, Тройка Жезлов… Горная Ведьма чувствует осадок удивления в самой ротовой полости – неужели ее энергия мощна настолько, что даже в беспорядочном хаосе и ничтожной толике вероятности она смогла прочесть отголоски ближайшего будущего? Интересно, черт побери, любопытно. Даже очень. – Горная Ведьма! Ну ты оглохла там? – недовольный голос Дяди Федора возвращает девушку с перипетий разветвлений будущего в настоящее. – Что? – Горная Ведьма перестает тасовать карты – нет больше нужды – и запихивает их в пропахший отцовским одеколоном спортивный рюкзак. – Что-что, правда будто оглохла… Ты чем займешься? Вроде как, ты тоже уходишь из школы. Горная Ведьма несколько раз моргнула. За всей их прощальной болтовней она неизменно ощущала Что-то, до чего не могла достучаться и за что никак не могла ухватиться. Это Что-то было везде: впиталось в холодеющий с каждой секундой августовский воздух, легло опавшими листьями под ноги, отскакивало от костра жгучими искорками. И это Что-то не давало ей покоя. – Уеду, – коротко ответила она, пытаясь сердцем, разумом угнаться за этим недостижимым за всем фоновым шумом Что-то, – Уеду… В лес, в тайгу, да. – Учиться быть ведьмой? – спрашивает Мстислав, и девушка морщится. Ну что же, что же так свербит в грудине под ребрами, где это Что-то?! – Учиться быть собой, – Горная Ведьма озирается в непонятной остальным резкости. – А отец? – Я все, что надо, ему рассказала… Продумала уже до мелочей остальное. Все решено и вещи упакованы, – бормотала Горная Ведьма, отвечая на весь поток посыпавшихся вдруг на нее вопросов разом, а чувство никак не уходило. – Буду жить в хибаре за городской чертой и дышать лесом, думать лесом, колдовать Лесом… Стану той, кто сможет помочь двум нашим мирам ужиться. Вопросы кончаются, разговор перетекает в иное русло: Панна слезно обещает, что обязательно будет слать письма, Обмороженный Майор говорит, что тоже обязательно что-нибудь напишет мавке в ответ, Товарищ Рентген слушает о планах Мстислава вернуться на архитектурное направление и старается игнорировать едкие вставочки Дяди Федора насчет Румынии. Она совершенно не колючая на самом деле, Дядя Федор, и шутки у нее совсем не злые, у нее пусть и не живое, но искрящееся и яркое сердце, думает вдруг Горная Ведьма, не переставая ощущать свербящее присутствие Чего-то. А Панна, милая Панна, Пани, Панянка, не такая уж она и глупенькая простушка, которая на русском только половину слов и знает, а то и еще меньше, ее любовь к родине, к сестрам, она сильнее всего на свете… И Мстислав Раскольников не такой уж и молчаливый шкаф, каким кажется на первый взгляд, ведь у него хватило сил, чтобы настолько сильно измениться, чтобы пойти против традиций и системы, господи, да ведь чтоб решиться на такое многим и жизни бы не хватило, ну а Обмороженный Майор, родной, невероятный Майор с этой его полуулыбочкой-полуоскальчиком, словно он знает что-то, чего другим не понять ни за что и никогда! Его глаза искрятся радостным спокойствием, хоть и ноша его тяжела, ведь век нежити очень, очень долог… Милые, дорогие лица, которые Горной Ведьме больше не суждено увидеть! А это треклятое Что-то уже размывает их образ пред глазами, уже колет иголками в носу, душит и забирается в самое горло, да что же, черт побери, происходит, почему девушке никак не понять и не постигнуть это дурацкое, пропитавшее все вокруг Что-то?! – Лин…Ты плачешь, Лин? – нерешительно сказала, как подумала Горная Ведьма, Панна, но то заговорила Олеся, переставшая ворошить палкой свой костер. – Ну ты чего, Ангела, будет тебе, – голос Фредерики Вадаш звучит откуда-то справа, мягкая, но холодная рука Цыдыпа опускается на плечо. Горную Ведьму трясет, она не понимает, почему вдруг Мстислав ободряюще улыбается, почему все говорят ей слова утешения, она все пытается тянуться к этому Что-то, не слушая никого, как вдруг… – Ты не замечаешь, что плачешь? Спокойный взгляд мудрых не по годам карих глаз мальчишки по имени Сашка встретились с невероятной зеленью. Уже не Горная Ведьма, а кто-то иная громко всхлипнула, как давече это делала Олеся, замерла на мгновение, и вдруг разрыдалась, громко, по-настоящему. Ведьмы не плачут, ворожеи не льют слез, но пока на месте будущей великой колдуньи просто шестнадцатилетняя Ангелина Резникова, которая так и не научилась прощаться, плакать можно. – Просто лето… Кончилось… – всхлипывает Лина, размазывая слезы и подводку. Душившее ее до этого неразъяснимое Что-то медленно рассасывалось под сплошной черепной костью. Дышать стало легче. Все пятеро друзей вдруг встали со своих мест и, подойдя к Ангелине, обняли ее. Резникова уткнулась в сплетенные вместе руки. Очень сильно пахло костром. – Да, лето кончилось. После череды долгих разговоров они снова замолкают, потому что сейчас каждый прокручивал на видеокассете под самым черепом пережитое ими за этот неполный год. Вглядывались в лица друг друга, запоминали едва заметные черты, цеплялись за каждую впадинку, складку, родинку, выбившиеся из-за ушей пряди волос. Все эти детали врезаются в долговечную память с удивительной острой ясностью. Еще столь многое хотелось сказать, но никто не произносит ни слова, позволяя мыслям оставаться невыраженными. У каждого было свое на уме. И правда об этом лете была у каждого своя. Тлеют последние закатные краски, тлеют угольки затухающего костра, а шесть дорог, переплетающиеся и шедшие параллельно, разделяются наконец на шесть отдельных направлений.