Шторм

      …Но которое все прочитают XD       Не знаю, как другие авторы, а я частенько думаю: вот если бы у меня взяли интервью, и я такая вся в макияже и пальто белом сидела бы перед камерой и отвечала умные вещи на умные вопросы… Ух, как я была бы красноречива и загадочна, крута и вообще! Но интервью у меня так никто и не взял, а язык рассказать о том, как создавался этот долгострой от задумки до финала, все-таки чешется (иначе штормить меня не перестанет, и гештальт останется незакрытым). Так что кому интересно заглянуть на писательскую кухню — you are welcome.       Я В ШТОРМЕ И ШТОРМ ВО МНЕ       На самом деле «Шторм» изначально назывался совсем не «Шторм», а «What if the storm ends», пока умные люди не вправили мне мозги на тему того, что англоязычные названия в русскоязычных текстах — моветон.       А еще раньше, когда он и вовсе не имел названия и жил в локальном вордовском черновике, все начиналось с вопроса: что, если Гаррус Вакариан оказался в окружении наемников уже после того, как вынесли его отряд? Ведь после прохождения второй части игры в 12 году (она попала ко мне в руки раньше первой), у меня в связи с Вакарианом было ровно две мысли. Первая: ООО, ГОРЯЧИЙ ПАРЕНЬ, ЗАВЕРНИТЕ! И вторая, чуть более адекватная: если бы наемники хотели его грохнуть прямо на базе, то покрыли бы ее ровным слоем гранат и не заморачивались. Не шло бы речи о нескольких днях штурма и заваливанием базы Архангела горой живого пехотного мяса, как в старые добрые времена Первой мировой. Буквально: в момент, когда постелили его команду, его самого на базе быть не должно.       Мне захотелось закрыть эту смысловую брешь и повзаимодействовать с персонажем, а сделать это можно было только через другого персонажа. Кто вероятнее всего мог оказаться с Гаррусом подальше от Омеги, в спокойной обстановке? С кем бы он не рискнул спорить? Кто бы органично вписался в сеттинг Масс Эффекта с его заговорами, нелегальными экспериментами и всем тем, что мы так любим? Так на сцену вышла врач и исследователь, доктор Анайя Ритт (как мы с ней знакомились ближе — в части, ей посвященной).       Изначально Гаррус должен был получить ранение, попасть на «Галахад», неделю приходить в себя и болтать о том, о сём, а под конец — устроить горячую сцену и уйти самоубиваться об наемников до прихода Шепард. Но я решила, что писать пейринг Вакариан/ОЖП как-то слишком банально, слишком похоже на незатейливую сублимацию (а мне же подавай затейливую). Тем более, когда в руках оказалась ОЖП, способная вести сюжет даже в одно лицо, ограничить ее «курортным романом» для турианца означало забивать микроскопом гвозди. И тогда «Шторм» начал расти в объеме, ветвиться сюжетом и углубляться персонажами второго и третьего плана… Поддавшись харизме доктора Ритт, автор вошел во вкус, всерьез и надолго.       А еще позже оказалось, что мир «Шторма» — как слоистый пирог из композита, космического вакуума, звездного света, запахов антисептика и расчлененки, аккуратно расфасованной в холодильник с препаратами. И каждая новая глава открывала новые смыслы и уровни, о которых я не догадывалась до (и магия эта работала до самого Эпилога) и требовала бездну знаний, чтобы выглядеть более-менее правдоподобно хотя бы в фактологической части…       Реальная жизнь, кстати, тоже не стояла на месте. За время изучения «Шторма» я успела уйти от тогдашнего парня (он ревновал меня к Вакариану, я не шучу), познакомиться с будущим бывшим мужем, выйти замуж, развестись, получить одно гражданство, один диплом — и развестись, получить другое гражданство, освоить специальность, не связанную с дипломом, и снова выйти замуж. Несколько раз я укладывала «Шторм» в стол почти на год, не видя смысла продолжать на ранее взятой ноте, и каждый раз он не давал мне покоя. Я доставала его, прочитывала от начала, редактировала — и продолжала писать, уже с новым пониманием того, как должен выглядеть текст.       «Шторм» стал испытательным полигоном, на котором я совершила кучу ошибок, пока поняла, как хочу писать, как хочу строить сюжеты. Какие детали важны для истории, какие части общей сцены «выхватить в кадр». И наточка языка и стиля — тоже часть процесса: «Шторм» сознательно написан в лексике переводной фантастики, без единого чисто русского, обыденного слова типа «ядреный», «забористый» или около того. Иначе его атмосферу не выдержать.       Создавать правильную атмосферу и стилистику сильно помогало и использование терминологии. Если кому интересно, откуда в «Шторме» такое количество деталей, срываю покровы: по первому образованию я — фельдшер-акушер (по факту — операционная медсестра), а по второму — бакалавр корпоративного права, а работаю — инженером контроля качества программного обеспечения (QA по-простому). Плюс страйкбол по молодости: два года беготни по полигонам в полном военном обвесе, с винтовкой в руках. Так что когда Анайя обследует рану или вертит в руках винтовку — я очень хорошо себе представляю ее движения, практически на уровне мышечной памяти.       «Шторм» писался долго, вдумчиво, почти кровью. Я почти буквально проживала все, что происходило с персонажами, вживаясь в их шкуры практически по системе Станиславского: то есть, взращивая в себе автономные личностные модули, если угодно. Я — Анайя Ритт, я — Гаррус Вакариан, я — Лорик Киин… Пока голос персонажа не начинал звучать в голове, я не могла выдавить из себя ни строчки, зато иногда их было не заткнуть.       Они появлялись не сразу: сначала я смотрела на них будто со стороны, и пускали они меня только на маленькую полянку актуального момента и состояния. Но со временем, как это бывает с хорошими друзьями, мы знакомились все ближе. Прорабатывая историю, ведя с ними внутренние диалоги, я узнавала их вкусы в еде, фетиши в постели, ассоциативные ряды, физическое состояние — то, что и формирует призму восприятия мира, сознательную и бессознательную. За фасадом открывалась глубина, и я ныряла в нее, влезая в чужую шкуру и чужую голову, ощущая, как чужое лицо (иногда — пластинчатое) прорастает поверх моего собственного.       Совсем волшебством было то, как в жизни преломлялись описываемые события: текст эхом, кругами по воде дотягивался до окружающей меня реальности. Например, когда я писала 55ю главу (где Анайя меняет кожу), меня поцарапала кошка, и в ранку попала инфекция. Анайя плавала в формалине в физрастворе, а я каждые пару часов меняла повязки на руке, где мокла и кровоточила язва размером с пару пятирублевых монет, отчаянно не желавшая заживать (пока я не начала пить антибиотики и присыпать ее банеоцидом).       И дописывать работу мне было очень страшно. Я прокрастинировала, как последняя тварь — во многом потому, что не могла найти в себе силы расстаться с теми, кто за много лет стал мне ближе иных знакомых; кого я могу назвать друзьями, хоть мы никогда и не виделись. Но, помимо прочего, я понимала, что чем ближе концовка — тем выше цена авторской ошибки. Сводить линии в одно и дергать за развешенные ружья было интересно, но не просто. Теперь я понимаю: это стоило каждой минуты, проведенной мыслями в тексте. И особенно — с его персонажами.       ПРО ПЕРСОНАЖЕЙ       Гаррус Вакариан: история любви       Мы познакомились, когда в 12 году на глаза мне попалась стрелялка Mass Effect 2. Посмотрев на древнюю первую часть, я решила сразу начать с новья — и провалилась туда с головой. Комп зарос мемами и артами, была пройдена предыстория (скрипя зубами — управление нервировало, неторопливый темп повествования — тем более), а вторая — перепройдена снова, и снова, и снова… Гаррус стал любимым сопартейцем: очаровательный, немного нуарный, но без лишних соплей, он выгодно отличался на фоне остальных. А голос… Турианцы — это мой эстетический оргазм со своими хищными телами, острыми обводами и ГОЛОСАМИ, которые можно слушать вечно.       С Гаррусом хотелось проводить больше времени и дать ему ярче раскрыться, вывести на первый план. Причем, если изначально я выписывала его, опираясь в первую очередь на канон и с мыслью хотя бы в строках завалить в постель и просмаковать детали, которых нам всем не додали в игре («ну хоть лбом стукнемся»), то со временем победило мое личное восприятие персонажа: с двойственной моралью, ПТСР и некоторой социопатичностью. Я поняла, что Гаррус — это не просто хороший парень, который несет в мир добро и справедливость. В нем нашлась глубина, куда интересно заглядывать.       По характеру Гаррус оказался больше ведомым, и максимально комфортное для него положение — «right behind you», быть исполнителем, не совершать моральных выборов и не нести за них ответственность. Потому по ходу сюжета он больше движется по течению, следом за сильной женской фигурой: похоже на импринтинг у птиц, только когда вылупился Вакариан — перед глазами оказалась Шепард…       Но при этом Гарруса выперли из СБЦ за пытки подозреваемых. Он убивал разумных без суда и следствия — просто потому, что лично приговорил к смерти. Он, не задавая лишних вопросов, стрелял туда, куда указывала Шепард, и именно рядом с ней он высвобождал потенциал на полную катушку, потому тяжелее других членов команды переживал ее гибель. И после — оставался довольно жестоким и непримиримым, социально опасным элементом, без указующей руки впадающим чуть ли не в психоз от неприкаянности. Где-то на стыке всего этого и получился его штормовой образ, далекий от приторного скромняги в белом плаще, который обычно выписывают фикрайтеры.       Гаррусу здесь 29, когда я начала его писать — мне самой было 24, и он казался мне крутым и взрослым. Сейчас мне 33, и Господи, какой же он мальчишка… Но в этом — большая часть его очарования: в непосредственности и юношеском максимализме. Гаррус — самый говорливый из всех персонажей, его чистого текста в полтора раза больше по объему, чем у Анайи. Он — аватара читателя, которая может без стыда задать глупый вопрос, чтобы прояснить сложное, наша надежная и предсказуемая зона комфорта, в которую так приятно возвращаться из раза в раз. Родной еще с канона, честный и открытый, именно он берет читателя за руку и вводит в историю. Потому его глазами мы и наблюдаем за доктором Ритт и в итоге очаровываемся ее образом.       А если раскладывать по архетипам, то Гаррус — это чуть более зубастый Иван Дурак из сказки, пустившийся в приключения, из которых обязательно вынесет меч-кладенец и прочие полезности. Но сначала ему придется побегать.       Анайя Ритт: одна нога здесь, другая там       Доктор Ритт пришла, как ответ на вопрос «кого вживить в мир Масс Эффекта, чтобы поговорить с Вакарианом», а по ходу дела стала осью сюжета, тем самым восемнадцатым верблюдом из притчи (не поленитесь — погуглите, притча нетривиальная и поучительная), без которого картинка не складывается.       Она, любопытная и лишенная ханжества и строгой морали, могла беспристрастно рассматривать турианца со всех сторон, удовлетворяя авторский (и читательский) интерес по полной программе, а не это ли — идеальная оптика?       Но что сформировало ее такой?       Изначально Анайя вырисовывалась, как антагонист Гарруса: где у него была МОРАЛЬ — у нее любопытство; где у него была гордость военного — у нее позор дезертира; столкновение милитаристского пафоса с чувством вины, стремления к справедливости любой ценой — со способностью рассматривать одно и то же явление с разных сторон. Если мир Гарруса был черно-белым, то мир Анайи состоял из оттенков, и не обязательно серого.       Благодаря этим чертам она, как вода, заполняла лакуны сюжета. Вода — это суть ее природы: в каждой более-менее значимой сцене с участием Анайи участвует и вода. После смерти Объекта дознания она идет по потоку воды к дому. Когда начинается штурм «Галахада» — Анайя принимает душ. Лорик принимает решение ей помочь — она смотрит на снег, а когда Миранда вербует ее на проект «Лазарь» — сравнивает ее кровь с дождевой водой. Цингус вылавливает ее из болота, а Гаррус — выносит мокрой из Убежища. При этом вода, темнота и смерть — лейтмотивы, на которых танцует ее образ, и они отсылают к чему-то Лавкрафтианскому, создавая Анайе хтонический флёр. Она жуткая. Но очень красивая и потрясающе органичная.       Нечеловечности и даже (как я узнала позже) загробности ей добавляют и желтые глаза. Она изначально появилась у меня в голове именно такой: с желтыми глазами и серыми волосами, и бледной, почти прозрачной кожей. Через пару лет я нашла лекции по литературоведению, где разбирался символизм сказок, и там прозвучал интересный тезис: в сказке персонажей, пришедших к живым с того света, выделяет как раз золотая часть тела (волосы, руки, ноги, глаза и так далее) и необычный и/или ускоренный способ прихода в мир (например, родиться из грецкого орешка).       Где-то в середине работы над текстом, в главе про восстановление Шепард, в снах Анайи я вдруг ощутила глубокий раскол, одна часть которого — врач с комплексом вины, а другая — сущность, куда она долгое время вытесняла все базовые инстинкты. Так появилась Темная: агрессивная и крайне живучая, в критических ситуациях перехватывающая управление на себя (как это произошло в 39 главе). Темная в зеркале выглядит, как Анайя в свою худшую линьку, до сих пор не имеет голоса и говорит только внутри головы, но это — не классическое раздвоение личности (хотя правильно его называть расстройство идентификации). У Анайи и Темной — общая память, и пока Темная перехватывает штурвал, Анайя сидит в углу сознания, зажмурившись в страхе, оставляя монстру грязную работу.       Но помимо обозначенного выше, в Анайе есть и еще одно «расслоение»: на вербальное и невербальное. Вещи, которые она говорит — серьезные, обстоятельные, правильные, в диалогах она обычно придерживается взвешенной и спокойной риторики. Но на невербальном уровне, в жестах и пластике, видно другое: Анайя сидит на кушетке, болтая туфелькой; за столом с Лориком — забралась на стул с ногами; укушавшись мартини, тычет фак в корабельный потолок. В каком-то смысле Анайя — вечная 16-летняя девочка, нигилист и бунтарь, свободный от предрассудков и не признающий авторитеты. Именно это и дает ей настолько смелые и нетривиальные подходы в работе, и это же роднит ее с Гаррусом.       Доктор Анайя Ритт — строгое божество неопределимого возраста, стоящее на границе миров, но не принадлежащее, не исчерпывающееся ни одним из них: может и в печь сунуть, и артефактами одарить. Кстати, броню, в которой Гаррус бегает всю вторую часть, и которую не хочет менять даже после попадания ракеты, в штормовой версии событий он получает именно от Анайи.       Лорик Киин: невооруженный переворот       Лорик Киин приходит в историю, как скучающий пижон, а завершает ее — как герой. Эпизодический персонаж канона, он запомнился мне парой реплик о людях, и акцентом на том, что люди ему симпатичны: это стало хорошей отправной точкой для его проработки. Как и то, что он становится следующим Администратором Новерии, если в миссии на Новерии отдать ему добытое в офисе Синтетик Инсайтс.       Но чтобы стало совсем хорошо, Лорика нужно было докрутить, и для начала — организовать эффектный вход в историю: впервые он появляется в кадре 14 главе, когда раздерганная нервами Анайя пытается позвонить на Новерию и вспоминает «красные отблески в глазах хозяина дома». В этой картинке Лорик описан как что-то хищное и нечеловеческое, как монстр из кино, притаившийся во тьме, и это создает вокруг него интригу и играет на контрасте с уютным вступлением 22 главы.       Лорику нужно было создать и экосистему, проработать принципы организации работы исследовательских центров Новерии, где всем управляет Совет Инвесторов, и куда не попасть, не имея или собственности в порту или резиденстсва в лабораториях.       В штормовой версии событий, чтобы стать Администратором, Лорик заручился поддержкой службы безопасности и ее главы Саады Сикари (которой в каноне не было, а жаль), выкупил акции клиники, как наиболее доступные, перспективные и не сильно рисковые, а дальше — начал рыть компромат под Анолеиса, не брезгуя провокациями. Одной из них стал слух о том, что компромат лежит в офисе Синтетик Инсайтс. Нет, я не хочу верить, что глава компании, занимающейся искусственным интеллектом, забыл на столе флешку и не держит важные данные в нескольких экземплярах на защищенных хранилищах.       Дальше оставалось дождаться нападения силовиков Анолеиса на офис, чтоб тех взяли на горячем, а Анолеиса — на превышении полномочий и преступном приказе. И когда все уже почти сложилось, в порту появилась Шепард. И Лорик такой «хмммм, почему бы мне не сыграть дурака и не познакомиться с первым человеческим Спектром? А вдруг пригодится?» — и сыграл. Это мы видели со стороны в первой части канона.       Берем известное событие — и помещаем в новый контекст. Шик.       Если рассматривать Лорика, как личность, то от канона он ушел чуть больше, чем полностью, став практически авторским персонажем. Его основная черта — умение управлять процессами, держа дистанцию. Иначе говоря — точечно действовать на косвенные факторы, работать на тонких социальных взаимодействиях, при этом не марая рук и всегда имея возможность безопасно выйти из игры. Лорик — стратег, на Земле его бы называли хитрым лисом, но власть для него — не самоцель, а всего лишь зона комфорта, где не достают детские обиды, где можно не бояться, что завтра кто-то другой примет неверное решение, а страдать придется всем. И потому он — control freak, и потому часто переутомляется и страдает бессонницей и мигренями. Спасает только музыка и виски. И тишина.       Помимо этого, Лорик — наблюдательный интроверт, склонный к глубокой рефлексии и самоанализу, и всю жизнь занимается ИИшниками: создает искусственные личности и построил себе на этом карьеру. Жить среди своих понятных «питомцев» с возможностью копаться у них в головах ему удобно, а вот с окружающими (и противоположным полом в том числе) у него отношения в лучшем случае партнерские, с минимальным личным вовлечением (исключение — старый друг Эрфе Ферльге). Настолько, что даже спать с Ириссой за выгодный контракт с Иллиумом для него не проблема, пока дело касается его тела, а не его личности.       Из пула главных героев телесные фиксации у Лорика вообще выражены сильнее всех. Так, в конце 3 части, попав в квартиру Анайи, Лорик мастурбирует в ее постели. Сцена кажется многим странной, но именно в ней Лорик впервые искренен и открыт перед читателем, именно так он переживает эмоциональный срыв. Начиная с этого эпизода с него и облетает шелуха и окалина, под которой в конце обнаруживается настоящий Дракон.       Манерный, немного лиричный позер, делец и любитель манипуляций, Лорик — самый «сжатый» в тексте из главных героев, суммарно у него всего 24 страницы, и я вообще изначально не планировала делать его одним из главгероев, но… КАК же он тащит на себя одеяло сюжета! Администратор есть Администратор: захватывает власть исподволь, незаметно и бесповоротно, даже если это — власть над событиями «Шторма», вниманием автора и читателя. Никого не спрашивая, он выходит на первый план истории, и ничего с ним не сделать: потому что жизнь его — в игле, игла — в яйце, ну, а дальше вы и сами знаете…       Яркие эпизодники       Хорошие эпизодные персонажи — это яркие акценты на полотне истории: их присутствия не должно быть много, но они задают ритм и направление взгляда.       Забавно, что первые три части «Шторма» начинаются с речи героев, далее вообще не участвующих в сюжете, своеобразный эффект «отложенного вступления» для главных действующих лиц, отрицательного пространства, в котором следом проявляются главные герои, ложась в уже подготовленный в мозгу читателя слот. Как разогревка на рок-концерте.       Эпизодники делятся здесь на больших (две и более главы — это Эрфе, Миранда и Лерия) и малых, которым отдано по одной главке. Иногда они даже раскрывают общую тему: например, Миранда, Эрфе и Сидонис — воплощенные стадии предательства (намерение, последствия и процесс). Причем, Миранда готовит предательство, разочаровываясь в Призраке и Цербере, — обстоятельно и продуманно, на холодную голову и имея веские мотивы (реализует — убежав с Шепард/ом). Сидонис совершает предательство под пытками. Что до мотива Эрфе, то там — самая интересная палитра, где в равной степени смешивается ревность и зависть к Лорику. Ревность — при появлении Анайи, которой Лорик начинает уделять много внимания и ресурсов, да еще и заставляет Эрфе устроить ее в клинику. Зависть — к власти, статусу, деньгам, репутации и образованию… В общем, всему, что выводит Лорика в победители и вечно держит Эрфе на вторых ролях. И аж бесит.       Рекс родился из моей любви к этому крогану и желании «дать стиля», к тому же он довольно контрастен Гаррусу и мог о нем рассказать в динамике развития.       Шепард, появляющаяся в кульминации, приходит, чтобы подсветить лиричные и романтические заблуждения Гарруса на свой счет, а своими «перерождениями» в коме — создать смысловую рифму с той красотой и драмой, которая была у Анайи в 55 главе, а заодно — пробросить мостик к событиям второй части игры, дать читателю точку отсчета относительно знакомого таймлайна канона.       Прейтор Гаворн приходит, чтобы показать: даже на Омеге убийства — это все-таки убийства, а не просто кучка подстреленных статистов, которых тут же выкинули из кадра в биореактор. А Лерия — чтобы дать Гаррусу возможность показать сексуальность и зубы, скрытые за привычкой все-таки быть хорошим мальчиком. И — проиллюстрировать, как устроена подковерная политика на Омеге, как Ария использует Архангела через третьи руки для удержания власти.       Объект Дознания 02-41, Волшебник Оз — ода антивоенному пафосу, щемящие и зримые, какие-то даже ремарковские, рассказывают предысторию Анайи со стороны, в связке с Альянсом и побегом, а еще — сообщают, что даже в XXII веке на фронте борьбы с «людоедской системой» (тм) все еще без перемен. Когда-то в отзыве мне сказали, что история ОД отдает симмонсовским пониманием любви, и так я узнала про великолепные «Гиперионы» Дэна Симмонса. Только теперь, прочитав их, я понимаю, насколько же это большой комплимент.       И немного про именования. Брат и сестра из 15 главы, Цингус и Либра, за скромную плату помогающие людям дезертировать из Альянса — чернокожие. При этом их имена — это названия созвездий Лебедя (Cyngus) и Весов (Libra); а еще в экономике есть теория «Чёрный лебедь», рассматривающая труднопрогнозируемые и редкие события, которые имеют значительные последствия. Так автор выпендрился пасхалкой на ровном месте, а вы и не заметили.       Динамика развития и взаимодействие главной тройки       Главная тройка по ходу сюжета меняется в двух разных временах. Анайя — в прошлом относительно точки настоящего времени (точка настоящего в «Шторме» — момент, когда Гаррус просыпается на «Галахаде»). По основному сюжету Анайя идет ровно, реализуя уже имеющиеся черты, а развитие ее всплывает в главах-флешбеках и дневниках. На ее динамику общение с Лориком или Гаррусом влияет довольно незначительно, но на химии с Лориком хочу остановиться чуть подробнее.       Лорик Анайе понравился ровно в тот момент, когда она его увидела вживую (до личной встречи она считала его выскочкой и ушлым позером). Но из-за своих менталок и комплексов она уверена, что ценить ее могут исключительно как специалиста, и потому инициативы со стороны Лорика воспринимает исключительно как проявления власти и желания контролировать, а иногда — даже как насмешку: кто захочет танцевать с изуродованной женщиной?       Впрочем, для самого Лорика все эти отчеты, саммиты и прочее — привычный modus operandi, принятый в деловых кругах: он одновременно позволяет быть ближе к Анайе и иметь «алиби» в виде официального повода. До крушения «Галахада» эта пара больше похожа на двух дикообразов, один из которых не верит в саму возможность личной симпатии со стороны, а второй — не хочет ее признавать и патологически не умеет проявлять. Даже когда Гаррус спрашивает, почему Анайя уверена, что за ними на Ауру прилетят, она отвечает «в меня вложено много средств», но хочет верить в совсем другой мотив. Хочет — но очень боится ошибки.       Гаррус же меняется в настоящем времени: проходит путь от циничного и самоуверенного линчевателя — к сомневающемуся и напуганному расплатой за жестокость, и — к финальному разочарованию в своей старой жизненной парадигме. По ходу сюжета Анайя напитывает его гуманизмом (как ни странно), а Лорик наносит последний удар по старым взглядам, жестко осаживая Гарруса после эвакуации с Ауры. Именно после разговора с ним Гаррус в глубине души решает, что просрал все полимеры (работу в СБЦ, Шепард, свою команду, а теперь еще и Анайю), и теперь остается только красиво самовыпилиться чужими руками, напоследок раздраконив все три группировки наемников (и обеспечив Шепард миссией на Омеге). Но мы-то с вами знаем, что скоро у парня начнется совсем другая жизнь (не загробная)…       У Лорика с развитием еще интереснее. Анайя для него — долгожданная уникальность, и ему хватает чутья разглядеть в ней и большой потенциал специалиста, и нетривиальную во всех отношениях личность (а приходит она к нему изуродованной и в потертом скафандре, разглядеть в ней красоту — реально нужно чутье; этим же чутьем он ощущает двойственность ее личности, хотя мозг ему отрисовывает это через привычный орган чувство — обоняние). Получив свой триггер, Лорик начинает эмоционально вовлекаться в ситуацию, чем дальше — тем больше, хотя сначала даже не очень это понимает и не может управлять, что его нервирует.       Все меняет катастрофа «Галахада». Лорик ВДРУГ понимает, какую роль играла Анайя в его жизни, и что он потенциально потерял, включая возможности дальнейшего развития отношений. Одновременно у него появляется место для подвига за пределами его прямых обязанностей, полномочий и выгоды. Не полететь лично на место крушения означает для него так остаться в глазах Анайи (да и в своих собственных) всего лишь трусливым бюрократом. И еще он летит на Ауру, чтобы увидеть и понять мир Анайи, и тем — лучше понять ее саму, даже если к тому моменту уже поздно пить Боржоми.       Уже на месте Лорик приносит кровавую жертву и буквально сбрасывает свой статус вместе с дорогим пиджаком, замарав руки в прямом смысле слова, возвращаясь к старой форме инженера, обретя нового себя отдельно от внешних титулов и рамок. А еще он единственный из команды высадки дышит на Ауре открытым носом, а не через респиратор шлема, как его силовики и инженеры. В этой детали я реально ощущаю смысл, будто вдохнув аурианские туманы, он вынес оттуда что-то внутри себя. Завершает же его трансформацию Эпилог, где он уже не чурается оружия, готовый буквально убивать за ту, которую, кхм…. все-таки пора себе признаться: ЛЮБИТ.       Ну и собственно вопрос, который мучил добрую половину читателей: с кем же все-таки останется доктор Ритт и почему? С Гаррусом или Лориком? Для меня ответ очевиден, а чтоб его понять, достаточно посмотреть в шапку и не найти тег AU подумать о следующем: мог ли Гаррус дать Анайе ресурсы для исследований и развития? Чем бы она занималась рядом с ним, пожертвовав до того всем ради профессиональной реализации в мирном русле? Мог ли Гаррус хотя бы теоретически понять и принять ее личность до конца во всей двойственности? И как бы Анайя уживалась с Гаррусом, имея в анамнезе жесткий ценностный конфликт и видя в нем мальчишку-идеалиста, хоть и симпатичного?       То ли дело Лорик Киин… Заверните.       КАК СШИТО       Композиция: нелинейная линейность       Сразу и честно: структуру «много главок — и все от первого лица» я стащила у Питера Сойра Бигла из романа «Песня трактирщика». Короткие главки не дают читателю устать от персонажа, а быстрое переключение создает реально полифонический эффект. Плюс, такие главки быстро прочитываются, засасывая все глубже в историю, но при этом сохраняют ощущение того, что болтаешься где-то на поверхности, а в глубине под ногами происходит что-то важное, но до поры незримое. На этом эффекте и основан саспенс сюжета. Для его усиления я решила докрутить этот творческий метод и поиграть с самим сюжетом, разнеся его сразу по двум осям: не только по горизонтали (в количестве действующих лиц), но и в разных линиях времени. Потому «Шторм» написан сложно.       Настолько сложно, что уже в начале работы над его второй частью я расписала план событий до самого конца — весь сюжет с его точками напряжения, нагнетанием и развязкой. Может, кто-то и пишет по наитию (куда косая выведет), но в «Шторме» такое бы не прокатило: не получилось бы правильно выстроить композицию, создать и раскрыть интригу. А ближе к концу работы, когда встал вопрос окончательной шлифовки материала, я даже распечатала краткий синопсис каждой главы на бумаге и собрала эти «карточки» на пробковой доске, чтобы видеть все и сразу, «ярлычками» помечая нужные сюжетные детали. И да, это напоминало доску в отделе расследования…       Композиционно «Шторм» разделен на классические три акта: знакомство с персонажами и завязка — в первой части; развитие истории — во второй и третьей; эндшпиль (кульминация и развязка) — в четвертой. И каждая часть — по сути капсульная, вещь в себе, имеющая свою внутреннюю механику, идею, стиль и даже жанр. А жанры в «Шторме» сгущаются по нарастающей: первая часть — ближе к экшену и приключениям, вторая — к драме, в третьей — уже триллер, а четвертая раскрывается настоящим хтоническим хоррором. При этом в нем четко виден «экватор» между второй и третьей частями: когда Миранда получает приказ ликвидации, становится понятно, что шутки кончились.       То есть, по сути, перед нами - сходящаяся спираль, где в первой части виден только участок кривой линии, во второй уже проступает нужный изгиб, в третьей заметен знакомый паттерн, но только в четвертой глазам открывается точка, куда все ведет, и откуда все изначально развернулось.       Но если смотреть на то, как «Шторм» решен в целом, сразу видно две его особенности: нелинейная структура и «детектив без детектива».       Нелинейность структуры, обращение к одним и тем же событиям с разных точек, постоянные «отскоки» в прошлое персонажей потребовалась для того, чтобы раскрывать мотивы и контексты поступков не в том виде, в котором они происходили, а в том, в котором читателю нужно о них узнавать. Порядок подчинен логике работы с основной интригой текста, а это — «что случилось с доктором Ритт и как она дошла до жизни такой».       Интрига эта формируется в три этапа: когда читатель знакомиться с Анайей, когда видит некую рыжую женщину, которую привозят в колонию Путь Свободы в 15 главе, и окончательно — с началом Новерийской ветки, где Анайя приходит в кабинет Лорика, изуродованная собственными манипуляциями с телом. Так, будучи в сюжете одновременно в трех лицах, доктор Ритт становится его осью, соединяющей все повороты и разные временнЫе линии.       Из загадки ее личности и прошлого вырастает детективный нарратив и даже некоторая нуарность стилистики. Хотя здесь нет убийства и нет расследования с уликами или списком подозреваемых, это — та самая загадка, которую расследует читатель.       Повлиявшей на композицию деталью стали и лейтмотивы: главы разных персонажей последовательно раскрывают одну и ту же тему, косвенно перекликаясь по смыслу. Особенно ярко это видно в кульминации, с 54 по 57 главу, когда Гаррус начинает тему смерти и удушья. Потом мы видим, как «перерождалась» Анайя, на контрасте с ней — как «перерождалась» Шепард, и снова возвращаемся к Гаррусу. Здесь впечатление строится на двойном контрасте: лиричной и смиренной Анайи и жестокой Шепард, читательском восприятии их разницы — и их же целостности в голове Гарруса. Но подробнее о лейтмотивах я буду говорить в части образного кода.       Еще одной особенностью «монтажа» стало то, что по эмоциональному напряжению все части выстроены, как «прибой», где волны перемежаются со временем сокращающимися спадами, а каждая волна — выше предыдущей. Это как если бы родовые схватки визуализировали в виде графика, более точной аналогии я подобрать не могу. И эта структура, такая естественная и красивая, рождает ощущение неясной тревоги: когда описываются на первый взгляд несвязанные между собой события, но за их чередой мерещится что-то неуловимое, неуправляемое и оттого опасное. Провернуть это помогли «скачки» между временами и сюжетными линиями и отсутствие авторской речи, как общего знаменателя происходящего, но развернуто об этом — чуть позже.       Ну, а краеугольный камушек читательской тревожности — глава 26, где Анайя прямым текстом рассуждает об определении Чудовищ. Эта глава по сути напоминает таблетку из матрицы, обернутую в оболочку трех вопросов каждой жизненной формы, не содержащую в себе событий и потому не очень понятную в контексте фабулы. Кажется, она нужна для отдыха читателя, но на самом деле — для того, чтобы все дальнейшие события происходили в ее контексте. И для правильного эффекта стоять она должна как раз на вылете из первой трети сюжета, превращая все, что после, в триллер, заставляя читателя следить, как сама Анайя в дальнейшем превращается в Чудовище: бессловесное (теряя голос), безликое (теряя кожу) и бессмертное (после возвращения на Новерию).       И по поводу структуры развязки, главы 58-60. Мне самой очень нравится, как события сначала перетекают от Новерии к Ауре — через Лорика; от Ауры к Омеге — через Гарруса; и через Анайю — от Омеги на Новерию. В этих «салочках» я вижу изящество и динамику, а еще — щемящую грусть. Вот Анайя в глубокой коме, и не понятно — живая ли, отправляется с Ауры на Новерию; а вот Анайя за два года до того, обновленная и полная надежд, отправляется на все ту же Новерию с Омеги. И хотя мы уже знаем, куда приведет ее этот полет, а событийный круг замыкается, «Шторм» заканчивается на высокой, звенящей и чистой ноте.       Локации: гений места       Помимо приключений жанра, в каждой части есть своя преобладающая локация. В первой — «Галахад», во второй — Омега, в третьей — Новерия, и в четвертой — Аура. Такое разделение тоже работало на композиционное обособление происходящих в сюжете событий, помогая расставлять нужные акценты на сцене (а «Шторм» на самом деле капец, как театрален).       Первым делом мы видим Омегу: с нее нам вещает Прейтор Гаворн. Омега в «Шторме» — не просто нуарный нижний город вечной ночи, неона и преступников. В «Шторме» мне хотелось показать, что Омега — это еще и интересные закоулочки, антикварная лавка Лерии, гражданские районы с больницами и жилыми секторами, закусочные… Бары и черные рынки мы видели в игре, хотелось расширить географию.       Потом попадаем на «Галахад». Между прочим, изначально «Галахад» назывался «Калипсо», потому что автор в детстве очень много смотрел документалок от Жака Ифа Кусто, а на чем еще нырять поглубже, если не на судне с таким названием? Но затем как-то во мне поднялась тема рыцарства, а рыцарь Галахад — как раз тот парень из-за круглого стола Артура, который в итоге и нашел Святой Грааль.       «Галахад» — камерное пространство, где очень удобно «сталкивать» персонажей, и при этом — можно разводить их по каютам для рефлексии и созерцания Космоса. Ну и какая же фантастика без космических кораблей, да?       А потом летим на Новерию. Вообще-то из всех локаций первой части игры мне больше всего запомнился Феррос, но притащить туда сюжет «Шторма» не получалось. А вот Новерия с ее раскиданными по горам лабораториями и интриганом Киином во главе подошла просто идеально: там доктор Ритт вписалась, как родная. К тому же, я сама очень люблю зиму, но не в праздничном ее изводе, а именно снега и льды, рассветы и закаты, холод в лицо и все то, от чего страдают нормальные люди. И Лорик любит ее вместе со мной, и признайтесь, что вы тоже ее полюбили чуть больше. Как там у Бродского? «Если это время года и не всегда усмиряет нервы, то оно подчиняет их инстинктам: красота при низких температурах — настоящая красота»       В тексте Новерия представлена двумя локациями: портом Хань-Шань с его терминалом прибытия, офисом Киина и квартирой Анайи — и апартаментами Лорика Киина. И если с портовым пространством все более-менее стандартно, то апартаменты на Вершине 22 моя любимая изюминка.       Квартира Лорика напоминает базу злодея из Бондианы: вырезанная в камне, роскошная в своем минимализме, с внутренним двором, позаимствованным мной из японской архитектуры традиционного дома, она задает настроение и очень круто помогает прорисовать образ своего хозяина. Лорик вообще очень крепко связан с физическим миром, и его жилище — это продолжение его личности и стиля.       И самая главная локация, где и просиходит финал — Аура. Единственная целиком авторская локация, которой не было в игре, и которая стала сценой для самой значимой, страшной и во всех смыслах глубокой части истории. Грубо говоря, Аура — это своего рода Чистилище, Лимб, куда герои попадают искупать свои грехи. Кто сильнее нагрешил — тот сильнее страдает, и если бы Анайя не вмешалась, Гаррус вполне мог покончить с собой во время одного из психоделических припадков. Для сравнения, Лорик возвращает Ауре украденные воспоминания Анайи, а сама Анайя оставляет там старую кожу, а вместе с ней — и преступления, совершенные в прошлой жизни.       Еще на Ауре есть Убежище, но про него — в разделе про символизм, так интереснее.       А еще на Ауре на самом деле живут Левиафаны, которые тут не только индоктринируют, но и управляют рельефом и видовым составом, умеют своими загадочными вибрациями перекраивать геномы и вообще — демиурги жизни в Галактике… И когда они пытаются войти с кем-то в контакт, разум мелких существ не выдерживает и заклинивает. Получилось с ними пообщаться (если это можно так назвать) только у Анайи: потому, что она прилетела туда, уже имея некоторые беды с башкой, да и в воде их услышать проще. Мне нравится теория о том, что разного рода ментальные отклонения — это линза, оптика, которую наш мозг формирует для восприятия мира. Здесь я как раз обыграла эту идею.       Остаются Земля, Путь Свободы, станция «Ахерон» и логово Призрака, но тут все очень предсказуемо и просто, да и в каноне хорошо реализовано. Пожалуй, кроме того, что Пролог я писала, подняв из головы детские воспоминания о жизни близ космодрома Байконур и ракетах, бесшумно улетавших в небо (только стекла в старых деревянных рамах дрожали).       Символизм на кончиках пальцев       Основная символьная нагрузка в «Шторме» лежит на Анайе и тем, что с ней связано: локациями Ауры и Убежища. Про Ауру я уже расписала чуть выше, теперь — про единственное рукотворное, что в ней есть: бункер. Тот самый, в форме глазного яблока, зрачком опущенного к центру планеты. Матка, в которой происходит созревание новой жизни — и перерождение с болезненным выходом наружу, попадать куда надо по длинному узкому коридору, и на входе еще влагой обдаст… Фрейдизм входит в тред. Но Убежище — это еще и пещера с большим камнем, отсылающая к христологическому мифу. А простынь, в которой Гаррус выносит Анайю — прямая аллюзия на Туринскую Плащаницу.       Почему Лорик не попал в бункер? Потому, что ему не нужно перерождаться, чтобы двигаться по жизни дальше, у него почти нет кармических долгов и страшных гештальтов. Попав в эту пещеру, он увидит только пыль, грязь, окисленный металл и брошенный Гаррусом старый скаф Анайи. В общем, реально — не надо Лорику туда.       Аура с ее океанами и бассейном в бункере, дождевая вода, вода, вода… Тут, между прочим, тонкий момент: Гаррус в 57 главе уже не очень-то в себе, и до конца не понятно, придушил он Анайю все-таки, или нет. Я склоняюсь к тому, что да, придушил, а потом опустил ее тело в наполненную водой осевую колбу, где Левиафаны совершили чудо: оживили доктора Ритт и сделали ей небольшую «пересборку» генома, после которой она стала бессмертной (без шуток, Эрфе прав) и начала линять по прилету на Новерию. Вот так абсолютно шизоидный поступок одного турианца странным образом оказывается единственно верным и в итоге спасает Анайе жизнь.       В «Шторме» есть и спирали. Спираль — знак очень старый, почти ровесник Человечества. Спираль — это квинтэссенция сюжета «Шторма», который по сути и представляет собой расходящуюся от стартовой точки циклически уложенную линию. Спираль — это и ход времени, и модель ДНК, и новый виток, на который выходит каждый из персонажей после окончания сюжета… И потому она напрямую появляется в самой ключевой главе, в самой кульминации, отрисованная на дне технического уровня бункера как основа всех проистекающих событий, и того, что Гаррус дошел в своем понимании Анайи до сути (и ненадолго отлетел кукухой, впечатленный открытием). И — в виде узоров-отпечатков пальцев на песке, в день вылета Анайи на Омегу.       Композиционно спирали тоже есть. Самая главная арка — у Гарруса: фактические повторение в 57 главе сцены выхода из наркоза, где он слышит песни, видит разный психодел и пытается придушить Анайю. Плюс — «Шторм» начинается с вылета Гарруса с Омеги, и заканчивается его возвращением.       Вторая спираль скромнее: это спираль первой части, где в начале на борт «Галахада» попадает турианец с ранением грудной клетки, а в конце — в колонию Путь Свободы привозят пациентку с почти такой же раной. Третья — спираль прибытия Анайи на Новерию: она снова попадает туда с короткой стрижкой, снова меняет там кожу и встречает утро у Лорика в доме. То есть, глобально каждый персонаж приходит в какую-то свою исходную точку, но уже с другим опытом и другим контекстом.       И в Шторме есть Темнота, Глубина и Пространство, пронизанное звездным светом (тм), как отдельные сущности. Они — то самое бессознательное, превращающее «Шторм» во что-то сродни психосказкам Урсулы Ле Гуин, разлитое по сюжету слоями, как чернила — в воде, куда персонажи ныряют за ответами при каждом удобном случае. То есть, они туда вроде как проваливаются против своей воли, но на самом деле — сознательно подходят слишком близко, чувствуя, что где-то там — ключ к разгадке, такой нужной в их положении. И в итоге оказываются правы.       Эхо реального мира       Почему «Шторм» — все-таки ближе к научной фантастике, а не к космоопере, несмотря на всю психоделику и мистичность происходящего в финале и рояль в море в виде Левиафанов? Сразу все использованные в нем научные факты и не упомнишь, да и надо ли? Так что давайте остановимся на самых значимых для сюжета.       Например, в его основу я положила явление горизонтального переноса генов (не от предка к потомку, а от одной особи к другой), докрутив его до абсолюта с переписыванием генома целого человеческого тела — кому интересно, погуглите.       А еще расписала работу с тонким редактированием генной спирали через CRISP-ножницы (в 20 году за это открытие дали Нобелевскую премию, а придумала я его да, где-то сильно раньше). Так же в тексте упоминается фонтанное кодирование: реально существующая экспериментальная технология записи информации в нуклеотидные цепочки.       Но самый шик — сцена падения «Галахада» с описанными в ней маневрами торможения об атмосферу, которые, как легко догадаться, нагуглить не получится, и пришлось придумывать на ходу. Когда уже выписав ее я увидела такие же в «Интерстелларе», а позже узнала, что Нолана на съемках консультировали реальные летчики ВВС и NASA — просто прыгала от радости.       А еще в тексте бездна культурных отсылок: тут и «Волшебник страны Оз», и кино «Запах Женщины», и музыка, и библейские цитаты… и песни. Песня, которую Анайя поет в воспоминаниях Эрфе — «Daysy, daisy» — пел компьютер HAL9000 в фильме «Космическая Одиссея» Кубрика. Песня, которую Анайя поет Гаррусу — «Шарообразность» — услышана мной в Харькове, на живом выступлении Бориса Смоляка после лекции Олдей на фестивале фантастики Звездный Мост, в далекие времена, когда он еще проводился…       И, конечно, цитаты из «Последнего Единорога», которые встречаются минимум трижды и задают нужный тон и смыслы происходящему. Сделано это потому, что мне самой очень нравится находить какие-то осколки реального мира на страницах книг, на мой вкус это придает тексту теплоту, глубину и ламповость. Если, конечно, стыкуется с культурным кодом читателя: кто не знаком с «Последним Единорогом» — почитайте, потрясающей красоты штука.       Синергия: эффект погружения       Так как все это работает вместе? Персонажи, места, смыслы и образы, и сам способ рассказывания? «Шторм» проделывает с читателем несколько когнитивных фокусов, и первый из них — сокращение дистанции. Повествование от первого лица как ни что другое заставляет читателя примерить на себя состояние персонажа и воспринять мир если не из его головы, то стоя вплотную и глядя из-за плеча.       Второй заключается в том, что здесь нет взвешенной авторской позиции, и опереться можно только на субъективное восприятие череды рассказчиков разной степени ненадежности. Самые яркие финты этого приема — линия ОД-0241, аркой охватывающая третью часть, и изменение восприятия Гарруса в кульминации 57 главы, позволившее закольцевать сюжет на самое начало (со сценой пробуждения от наркоза на «Галахаде») и создать напряжение вокруг того, что же Гаррус сделал с Анайей. И, конечно, сам ее дневник, который кажется сначала тривиальным, потом — невозможным, а потом мы узнаем историю его создания и все становится на места…       Третий фокус — сопричастность. Со временем в попытке собрать общую канву сюжета из россыпи субъективных версий от каждого участника и образуется полифония, и читатель, пропуская ее через себя, как раз и создает нарратив, сам фактически становится соавтором. И в этой технике — одна из граней очарование постмодернистских текстов.       Плюс, в «Шторме» нигде прямо не указаны эмоции персонажей (исключение — слова Гарруса в 57 главе о том, что ему страшно), все построено по классическому «показывай, а не рассказывай»: по ходу чтения достраивать эмоциональные реакции приходится из самого себя, видя их внешние, невербальные выражения. Когда у Лорика — бессонница, когда Гаррус после «выписки» из лаборатории молча смотрит на Космос, когда слезы разъедают лицо Анайи, лежащей без кожи около резервуара в Убежище… Их эмоции и состояния покупают с потрохами — ведь они и персонажам-то не принадлежат. Они — читательские, рожденные в читательской голове, и потому не вызывают отторжения и нигде не выглядят наигранными, ведь каждый строит их в естественном для себя спектре.       Читатель собирает историю так, будто это его история, будто со слов друзей похмельным утром. Читатель вкладывает в историю свои чувства, наделяя ими персонажей. И в какой-то момент в этом тексте своего, личного, читательского становится столько, что просто так вынырнуть уже не получится, и приходится проживать сюжет до финала. Самое забавное, что я понимаю это только сейчас, во время написания статьи — ведь сама купилась так же…       ИТОГО       Про что все это было?       Если совсем коротко, «Шторм» — это исследование линии слома каждой отдельно взятой психики: каждый персонаж выхвачен здесь в момент, когда его привычный мир дает трещину.       Помимо прочего, «Шторм» — про самоопределение и цену, которую нужно за него заплатить. Начиная с Лорика, цена для которого минимальна (выход из зоны комфорта, где он мог держаться от событий на безопасном расстоянии), и заканчивая Анайей, которая платит за возможность вести исследования в мирных целях практически всей собой: именем, телом, психикой, сутью.       А еще «Шторм» — про скользкую мораль и сделки с совестью, и про то, что даже если намерения самые благие, то не всегда получается оставить руки чистыми. Так, Гаррус творит справедливость (как он ее понимает) казнями без суда и следствия; Анайя получает свободу через убийство и дезертирство; Лорик удерживает власть подлогом, шантажом и подковерными сговорами.       Ну и про любовь, конечно. Про любовь — без слова «любовь», без страдашек по личной жизни и розовых соплей в сахаре. Он — про ископаемый вид любви, который я нашла в книгах Стругацких: «спокойно и без оглядки». И Гаррус, несущийся за Анайей в Чистилище, как Орфей за Эвридикой; и Лорик, шагающий за ней туда же; и Анайя, любующаяся Гаррусом в его наркозе и Лориком в его сне — все о любви.       Так чем все-таки заканчивается «Шторм»?       — Так что слулилось с доктором Ритт?       — Она утонула нырнула.       У последней сцены есть две важные для понимания детали. Первая: нигде не указано имя действующего лица, и хотя мы знаем, что в спальне Лорика не мог оказаться никто, кроме Анайи, мы так же знаем, что теневая ее часть не имеет имени. И вторая: мы помним, что теневая часть не говорит ни с кем, кроме самой Анайи у нее в голове. Третье лицо повествования, сознательно выбранное мной для финала, как раз позволяло набрать нужную дистанцию, чтобы не «светить» содержимое головы персонажа, и когда в последних строках доктор набирает воздуха в грудь, но молчит, я сразу вспоминаю некоторые паузы, с которыми она иногда разговаривает, занятые внутренним диалогом между ядрами личности.       Все это я осознала, только дописав саму сцену и перечитав ее несколько раз. Как и то, что когда Анайя и Лорик встречаются взглядом, доктор сразу понимает, что Администратор был на Ауре. После такого инсайда любые слова уже будут не нужны и не значимы (и потому Лорик так старательно от них избавлялся по ходу эпилога), и где-то на уровне нутра Анайя и Лорик уже отмечены чем-то на двоих общим. И потому Анайя набирает воздуха в грудь: не для того, чтобы говорить, а для того, чтобы нырять в Глубину, которая открылась, стоило слететь налету пижонства и позерства…       А мы с вами — выныриваем за глотком воздуха.       Чтобы потом — обратно.