they both were poems, but they couldn't read

Кайто не отходит от Маки и Шуичи, касается их ладоней, стараясь не думать о том, что тепло их кожи с каждым днём всё угасает - прогнозы врачей не самые радужные. Кокичи сидит чуть поодаль, ходить ему тоже трудно после месяца без нагрузок, поэтому передвигается он редко, чаще проводя время в его компании. Весь осунувшийся, бледный как мел, под действием какого-то препарата, который не даёт ему сойти с ума от боли, окончательно сорваться, но начисто отбивает аппетит и желание взаимодействовать с окружающими. Иногда он несмело подходит к капсуле Сайхары, сжимает его руку и что-то бормочет себе под нос. Иногда легко пробегается пальцами по руке Химико и тут же одергивает себя, словно обжёгшись. К Маки почему-то не подходит почти никогда. Кайто все эти дни нехорошо и будто ломает. Ломает не только от пережитого, но и от чего то ещё, словно тело настойчиво просит чем-то себя отравить, испачкать. Ответ он находит в пачке сигарет, которую утаскивает украдкой у одного из врачей, понадеявшись на то, что тот не заметит, слишком занятый другими делами. Кайто чиркает зажигалкой, делает затяжку, и в голове ощутимо проясняется впервые за много дней. Даже боль притупляется, и дышать становится легче, хотя должно быть наоборот.

***

Кокичи утыкается ему в шею, туда, где тело ещё не достал сигаретный смрад, вдыхает сухое мужское тепло и под ним словно успокаивается, возвращается к прежнему себе. Момоту от воспоминаний об убийственной игре передёргивает раз за разом, но Оме от них почему-то легче. Словно последнее, что он почувствовал и учуял перед смертью, запах чужого розового пальто и запах самого Кайто, связывает его невидимой нитью с прежним собой, с тем Кокичи Омой, который бесстыдно врёт окружающим в лицо и строит козни. Видеть его такого, бесконечно испуганного и уставшего, Кайто больно и страшно, как страшно и больно бывает смотреть на мертвенно белые, будто кукольные, лица Шуичи, Маки и Химико. Растеряно, не зная, как ещё подступиться, чтобы не отпугнуть, Момота целует прохладный висок, как это обычно делает его бабушка, когда ему плохо. Кокичи под касанием губ сначала дёргается, но тут же расслабляется, и к кайтовой шее приливает немного влаги — он начинает плакать. — Ну же, тише-тише, — неловко шепчет Кайто, — где тот противный раздражающий Ома, которого я знаю? От чужого дыхания на шее щекотно, хочется отстраниться, но Момота терпит, лишь прижимая маленькое дрожащее тело к себе ближе. Воздух сегодня для лета непривычно морозный. На крыше больницы куда входить им нельзя, но на которую они всё же решаются забраться, это ощущается особенно сильно. — Прости старого маленького меня, ни-ши-ши, — наконец, отвечает Кокичи между всхлипами, — просто дай мне немного времени, хорошо? Я ещё обязательно назову тебя идиотом, только подожди. — Хэй, разве ты это не сделал только что? — Нет, ещё нет, Момота-чан. — Я говорил уже говорил, что ты самый неприятный тип, которого я знаю? — голос Кайто немного дрожит не то от холода, не то от нахлынувшего вдруг облегчения - Кокичи, наконец, обращается к нему по имени. — Не говорил, но я нутром чую, что врёшь. Я и сам лжец, забыл? Позже Кайто протянет Кокичи полупустую пачку с сигаретами и молча позволит ему переломать их напополам одну за другой. Кокичи закончит, вдохнёт пыль, осевшую на пальцах, чихнёт и капризно вытрет о белоснежную рубашку Кайто — не ему же потом отстирывать с ткани рыжеватые пятна табака. Момота только тяжело вздохнёт, понесёт его в кровать, хорошенько закутает в одеяло и пожелает добрых снов перед тем, как закрыть за собой дверь, готовый разрыдаться, как маленькая девочка от того, что спустя столько дней впервые слышит его смех и видит искреннюю улыбку. Дальше будет лучше, легче. Они смогут, дождутся тех, кого так жаждут увидеть, и справятся. Кайто обязательно снова услышит «Ты идиот» в свой адрес и даже ни капли не разозлится, потому что глаза человека, что произнесёт эти слова, наконец, прекратят быть неживыми и загорятся прежними пурпурными искрами озорства. Всё обязательно наладится.