Именины

Ставрогин с недавних пор довольно холодно относился к светским приёмам, а особенно не любил праздновать свои именины. Однако положение обязывало. Поэтому очередные именины Nicolas состоялись. Прошли они совершенно обычно, словно для галочки, в довольно простой обстановке, что несколько удручало Варвару Петровну, однако не сильно, потому что её сын был вполне в хорошем расположении духа. Ставрогин не только искусно не показывал раздосадованности необходимостью этого мероприятия, но и сам был, в принципе, доволен, понимая, что происходящее — лучший вариант при сложившихся обстоятельствах. Всё празднично, но и не вычурно, гостей не много, но и не мало. И неугомонный Верховенский, который обычно занимал собой и своими разговорами всё пространство, в этот раз был необыкновенно незаметен и будто бы даже занят чем-то другим, посторонним. Ставрогина это поведение несколько удивило, даже ревниво покоробило, однако сейчас оно было даже очень кстати. После скромных именин почти все гости разъехались. На ночь осталась только небольшая семья Алексея Егорыча, приглашённая из уезда на правах родственников крёстного. Её поместили во флигеле, что Ставрогин знал, ведь он сам распорядился об этом. Пожелав Варваре Петровне покойной ночи, он отправился к себе. Перешагнув порог своей спальни, Ставрогин устало выдохнул, радуясь окончанию этого дня, который, к счастью, прошёл довольно гладко. Однако он ошибся, думая, что всё уже закончилось. В кресле сидел Верховенский, который успел переменить костюм и выглядел даже более празднично, чем на самих именинах. Молодой человек улыбался довольно простодушно, даже как-то по-детски весело. Ставрогин от неожиданности так и остался молча стоять на пороге собственной спальни, тем временем замечая некоторые изменения в ней: на небольшом столике была белая скатерть, небольшая корзинка с цветами и бутылка вина. Свечей в помещении было больше, чем обычно. — Я не пью, — наконец серьёзно сказал Ставрогин, всё внимание устремляя на второстепенную деталь. — Да и нам ли отмечать именины, Верховенский? — Мне хотелось с вами наедине провести время, развлечься. Простите за эту слабость, именины просто подвернулись удобно, я ничего не имел в виду, вы не подумайте, пожалуйста. А не пьёте вы только на людях, это я знаю прекрасно, — Верховенский понимал, что серьёзность его собеседника вызвана простым непониманием происходящего, а не раздражением, поэтому позволял себе говорить довольно откровенно. Ставрогин удивился этой откровенности и внимательно посмотрел на собеседника, который несколько взволнованно мял в руках снятые перчатки. Эта деталь с головой выдавала намерения Петра Степановича. Ставрогин уже давно понял, что для Верховенского прикосновения к рукам — это что-то очень интимное, и он снимал их лишь в исключительных случаях, например, таких, как сейчас. — Вы решили устроить романтический вечер, да? — напрямую спросил Ставрогин. — Да, именно, — прямо ответил Верховенский и вскинулся. — Тогда действуйте, — с этими словами Николай Всеволодович пожал плечами и довольно развязно сел рядом со столиком, несколько насмешливым взглядом наблюдая Верховенского. Пётр Степанович, видимо, от радости, порывисто сделал несколько шагов к столику, но едва не запнулся о ковёр. Ставрогин невольно рассмеялся, однако, заметив смущение Верховенского, резко оборвал и сказал: — Ничего-ничего, это я так, продолжайте. И Пётр Степанович продолжил. Он вплотную подсел к Ставрогину, который не отрывал от него любопытствующего взгляда, довольно ловко открыл бутылку вина и аккуратно разлил, несмотря на немного дрожащие руки. Ставрогин поднял свой бокал и улыбнулся. Верховенский сделал то же самое. *** Спустя полчаса и полбутылки Пётр Степанович вдруг вскочил и потянул за собой пока ничего не понимающего Ставрогина. — Николай Всеволодович, позвольте пригласить вас на танец! — Что? — беззлобно рассмеялся Ставрогин, которого забавляла вся эта ситуация, — А как же музыка? В тишине собираетесь танцевать? — С вами можно и в тишине, — улыбнулся Пётр Степанович. Николай Всеволодович оценил эту решительность, тоже сделал пару шагов, преодолевая расстояние между ними. Он взял ладонь Верховенского в свою и притянул его к себе. Пётр Степанович доверчиво прильнул к Ставрогину, пьяно-преданно заглядывая в глаза. Ставрогин сжал его ладонь крепче. Верховенский рвано выдохнул и в упоении зажмурился. — Вальс? — спросил Ставрогин, утыкаясь носом в волосы Верховенского, который едва ли не мурчал от удовольствия. Пётр Степанович кивнул. — И, я так понимаю, вести мне? — чуть отстранился Николай Всеволодович, вновь улыбаясь. Верховенский покраснел и снова кивнул. Танцевал он и обычно очень неуверенно, а без музыки и пьяным едва успевал за Ставрогиным, ругая себя за глупую выходку и всё больше смущаясь. Ноги не хотели слушаться, то и дело запинясь за ковёр и о партнёра, который невозмутимо продолжал. Верховенский, раскрасневшийся от вина, смущения и танца, первым неловко расцепил их руки и отстранился от Ставрогина, тяжело дыша и поправляя свою причёску. В глазах Николая Всеволодовича плясали весёлые огоньки. — Что же вы? — Ничего. Я сегодня ужасно неловок, сам это вижу. — Всё ждёте от меня какой-нибудь выходки? Казалось, Верховенского нельзя было ещё больше смутить, однако Ставрогину это удалось. — Придётся оправдывать ваши ожидания, — полусерьёзно сказал Ставрогин и вдруг одной рукой легко взял Верховенского поперёк туловища, заставляя согнуться пополам, а второй начал теребить его волосы, весело смеясь и приговаривая. — Только, небось, не этого ожидали! Верховенский тоже смеялся, пытаясь шутливо отпираться: — Ну, Николай Всеволодович, прекратите! Я же не игрушка какая-нибудь, чтобы вот так! — Как «так»? А, Верховенский? Не слышу! — продолжал Николай Всеволодович в припадке какого-то умопомрачительного веселья. Правда, вскоре оба выдохлись и, ужасно растрёпанные и весёлые, повалились на кровать, тяжело дыша. Николай Всеволодович, продолжая смеяться, потянул Верховенского на себя. Тот с готовностью поддался, утыкаясь носом в шею Николая Всеволодовича, начал её целовать, иногда заходясь каким-то пьяным довольным смехом, опаляющим кожу Ставрогина, который в это время стягивал с Верховенского пиджак, рязвязывал галстук-бабочку, принимаясь за пуговицы рубашки и жилета. Верховенский несколько отстранился и также начал расстёгивать рубашку Ставрогина, после каждой новой пуговицы бережно целуя открывающуся взгляду бледную кожу. Ставрогин начал тихо постанывать, запрокидывая голову, которая шла кругом от такой умопорачительной нежности. Когда рубашки обоих молодых людей были сняты, Николай Всеволодович по-хозяйски расположил ноги Петра Степановича по обе стороны от своего туловища и властно схватился руками за бёдра немного удивлённого Верховенского, который уже было потянулся к ремню своего партнёра. Николай Всеволодович начал ритмичными движениями тереть о себя податливого, вовсю стонущего Верховенского, упершегося руками в его плечи. В какой-то момент Пётр Степанович измученно крикнул: — Я больше не могу! Николай Всеволодович тут же остановился, резко сел и стал ловко расстёгивать ремень Верховенского, просяще выгнувшегося вперёд, от возбуждения закрывшего глаза и запрокинувшего голову. В это время Пётр Степанович пытался неумелыми пальцами вслепую нашарить пряжку ремня Ставрогина, который на мгновение отнял руки от Верховенского, чтобы схватить и направить его ладонь. Попутно Николай Всеволодович успокаивающе и подбадривающе целовал своего Петрушу за ухом, давая понять, что всё в порядке. Первым с ремнём и брюками партнёра справился Ставрогин. Однако сначала он коснулся низа живота и начал медленно вести пальцами к горячей коже между ног, а решающее движение сделал неожиданно, быстро обхватывая и начиная двигать руками. От нахлынувших ощущений Верховенский переместил свои руки на плечи Николая Всеволодовича, сжимая их что есть силы. Однако это ничуть не мешало Ставрогину, которого даже ещё больше распаляли такие порывистые действия. Очень скоро Верховенский ощутил приятную волну удовольствия, отзывающуюся мурашками по всему телу и мутной пеленой застилающую сознание. Отдышавшись, чтобы более-менее контролировать свои руки, Пётр Степанович расстегнул брюки Ставрогина и в своих дальнейших действиях пытался подражать ему, но выходило как-то неуверенно и неумело. Верховенский едва ли не заплакал, досадуя на себя за это, однако Ставрогин ещё сильнее начал целовать его. Эта отзывчивость придавала уверенности Петру Степановичу. Вскоре и Ставрогин ощутил тянуче-сладкое удовольствие. Николай Всеволодович притянул к себе Верховенского, целуя его в макушку, потом заставил себя встать, потушить все свечи в комнате, закупорить бутылку и проверить, закрыта ли дверь. Верховенский неотрывно следил за ним сонным, совершенно влюблённым взглядом, стягивая штаны и убирая одежду с кровати. Наконец, Ставрогин аккуратно сложил свои брюки, лёг в кровать, расправил одеяло и притянул к себе Верховенского, сонно целуя руки, щёки, губы и светлые пряди волос.