*
В автомобиле сегодня царила непривычная тишина. Моника на заднем сидение только качала головой в такт музыке, которая играла в ее больших детских наушниках. Музыка в принципе была единственной вещью, которая успокаивала ее, поэтому родители почти всегда пользовались этим лайфхаком в машине. Лу с Гусманом тоже не разговаривали, были погружены в свои невеселые мысли и не спешили делиться ими друг с другом. Лу думала обо всем сразу — о том, как невероятно больно будет смотреть на Асусену, которая все равно надеялась на хороший исход; как поддержать Омара, который не выходил на связь после смерти Андера и, наверное, медленно сходил с ума после случившегося. И с Омара ее мысли тут же перескакивали на другого человека, видеть которого ей хотелось меньше всего на свете. На его сестру. Когда все это случилось, Лу подумала, что Надя точно вернется в Мадрид — она слишком любила брата, чтобы не поддержать его в такой ситуации. За пару дней до похорон она зашла в ее Инстаграм с левого профиля и подтвердила свою догадку — да, Надя была дома. В ее редких сторис мелькали лица родителей, все еще функционирующий магазинчик Шана и знакомые пейзажи Мадрида. Лу тогда торчала на съемке — они снимали fashion story для ноябрьского номера, она нашла невероятно живописное место в часе езды от города и была так рада ненадолго вырваться из привычной рутины — но в то мгновение ей захотелось все бросить, вернуться домой, схватить детей в охапку и спрятаться от всего остального мира. Она написала Гусману: «Надя в Мадриде». Он ответил довольно быстро и сухо: «И что?». И что. Мы разбили ее сердце дважды, Гусман, вот что. — Думаешь, она все еще ненавидит нас? — первой нарушила угнетающую тишину Лу. Гусман на секунду отвлекся от дороги и удивленно посмотрел на жену. — Кто? — уточнил он. Лу закатила глаза: — Ай, Гусман, как будто у тебя так много вариантов. Я про Надю, конечно. — Она быстро оглянулась на заднее сидение, но Моника их не слышала — тихо подпевала какому-то треку; видимо, на английском, потому что разобрать текст из ее уст не представлялось возможным. Гусман нахмурился, выруливая на знакомую улицу — ехать до места назначения оставалось не больше пяти минут, и ему впервые захотелось научиться управлять временем и сделать так, чтобы эти пять минут превратились в час, а лучше — в пару лет. — Лу, ну сколько можно? — Он устало побарабанил пальцами по рулю. — Мы выросли, у каждого своя жизнь, всем давно плевать друг на друга. — Тебе вообще не стыдно перед ней, да? — Лу перевела на мужа проницательный взгляд. — Ты все еще немного asshole, Гусман, — не сдержавшись, выпалила она непослушными губами. Гусман тоже невольно обернулся назад и, убедившись, что дочь их не слышит, слегка раздраженно отозвался: — По-моему, мы закрыли эту тему много лет назад, Лу. Они не любили вспоминать эту историю, потому что оба проявились в ней не лучшим образом. Лу долгое время объясняла свой поступок классическим «любовь — это не преступление» и лишь несколько лет спустя дошла до того, что любовь — это еще и не оправдание для того, чтобы делать больно другим. Первый год в Нью-Йорке прошел неплохо. Она нормально общалась с Надей, хотя стать best friends forever, как она мечтала, у них все-таки не получилось. Может, потому что кроме желания быть во всем первыми и влюбленности в Гусмана у них не было ничего общего. Они были из разных миров — факт, и преодолеть это оказалось куда сложнее, чем они предполагали. Плюс, Карла тоже училась неподалеку. Не в Колумбийском, а в бизнес-школе Нью-Йоркского университета, но они все равно виделись очень часто. История с Поло сблизила их, и вдали от Лас-Энсинас и криминальных драм они медленно, но верно начали восстанавливать былую дружбу. Действительно сложно стало следующей осенью, когда Гусман поступил в тот же университет, что и Карла. Лу понимала, что он пошел на это ради Нади — он никогда не горел желанием переезжать в Штаты и прекрасно учился бы в родном Мадриде, если бы не она — и что-то неприятно кололо ее изнутри, когда она помогала Наде собирать чемоданы и рассматривала фотки их первой совместной квартиры. С белыми стенами, большими окнами и минималистичным дизайном. Эта квартира почему-то делала Лу особенно больно. Может, потому что она была похожа на ту, что рисовалась в ее мечтах, когда они с Гусманом встречались в школе, и она думала, как они вместе поступят в один универ, съедутся, и она займется оформлением их первого жилья (ugh, как же глупо и противно от этих мыслей ей было теперь). Гусман был уверен, что этот шаг улучшит их отношения. Он чувствовал: что-то не так, но надеялся, что дело было в расстоянии («это почти никогда не работает, но у нас получится», говорил он и верил в это). Боялся признавать, что началось все еще раньше. В середине выпускного класса, когда он делал все, чтобы быть с ней рядом, пытаясь удержать на плаву едва начавшиеся отношения, а она думала о нем в предпоследнюю очередь. Надя много училась и много работала. Международные отношения были сложным направлением, но она знала, что если будет только и делать, что сидеть с домашками, то в ООН попадет в лучшем случае годам к сорока (если попадет в принципе). Поэтому к универу быстро добавились стажировки и внеучебная деятельность, и все это в сумме оставляло ей на личную жизнь примерно пятнадцать минут в день. Ну ладно, может двадцать пять. Сорок, если она забивала на завтрак. Гусман честно поддерживал ее, но с каждым днем это становилось все труднее. Он проводил свободное время с новыми однокурсниками, которые оказались отличными ребятами, поддерживали многие его спортивные увлечения и обучали своим — Гусман даже успел освоить американский футбол и лакросс («ладно, признаю, играешь ты получше, чем Стайлз из «Волчонка», — со смехом сказала ему Лу, когда он позвал ее на свою первую любительскую игру; он бы пригласил Надю, но знал, что у нее в этот день ни за что не получится отпроситься со стажировки). Да, он проводил много времени с Лу. Поначалу чувствовал себя немного неловко — они все еще были на перепутье между добрыми друзьями и «ты-изменил-мне-с-Надей-придурок» — и не знал, как вести себя с ней, но с каждой новой встречей колючее напряжение между ними растворялось, и в декабре они уже стандартно проводили вместе выходные, катаясь на коньках в Центральном парке, забегая в «Метрополитен» на свежие выставки и обсуждая свои напряженные учебно-рабочие недели в любимой кофейне Лу. «Скажи мне, если у тебя сегодня свидание, и ты не сможешь», — всегда предупреждал ее Гусман, хотя ему хотелось увидеть ее. Хотелось послушать про подготовку к их студенческому модному показу, про ее крутых преподов, про то, какой сериал она начала смотреть на Netflix. Гусман думал, что изучил Лу еще в школе, но она открылась ему с какой-то совершенно другой стороны в Нью-Йорке. «Я не хожу на свидания, придурок, — всегда с усмешкой отвечала ему Лу. — Забери меня через двадцать минут». Она выходила через сорок, но ему было не в напряг подождать ее, и он чувствовал, как внутри кто-то будто перекрывает ему воздух на мгновение, когда она, наконец, вылетает из подъезда и быстрым шагом направляется к нему в своем любимом шерстяном пальто от Dsquared2. Лу и правда уже давно ни с кем не встречалась. История с Поло подкосила ее ментальное здоровье, и весь первый год в Нью-Йорке она прорабатывала свои проблемы с психотерапевтом. Но дело, конечно, было не только в Поло. Лу отходила от измены Гусмана, предательства Валерио, да в принципе всей драмы, которая сопровождала ее в Лас-Энсинас. Иногда ловила себя на мысли, что единственные люди, которые удерживают ее на плаву в этом городе, — это ее психотерапевт и Карла. Но время шло, ей становилось легче, и если бы Гусман не жил с Надей, она бы точно могла назвать себя счастливым человеком. Ей не нравилось, что Гусман до сих пор волнует ее. «Ты не встречаешься ни с кем, потому что твой психотерапевт посоветовал тебе сосредоточиться на себе и своих достижениях, или потому что ждешь, когда Гусман, наконец, кинет Надю?» — спросила ее Карла однажды, и Лу поперхнулась своим коктейлем. Они сидели в клубе, но диджей-сет был довольно тухлым, поэтому они устроились у барной стойки и, отбивая предложения рандомных парней потанцевать, обсуждали насущные проблемы. «Не говори глупостей! — вспыхнула тогда Лу. — Мы с Гусманом просто дружим». Карла покачала головой: «Он проводит с тобой раза в четыре больше времени, чем с Надей, и это ненормально. Может, он просто пытается… не знаю, усидеть на двух стульях?». Лу показала ей средний палец вместо ответа, но в глубине души понимала, что Карла, наверное, права. Не в вопросе двух стульев, а скорее в том, что если бы Гусман сейчас бросил Надю и предложил ей снова сойтись, она бы без раздумий согласилась. Что-то внутри было сильнее голоса разума, прошлых ошибок Гусмана и советов ее психотерапевта. Ей одновременно хотелось избавиться от этого и — признайся уже — снова раствориться в этом чувстве, потому что оно делало ее живой. Иногда в ее голове пробегали шальные мысли. Она думала, что может в любой момент перетянуть одеяло на себя. Гусман явно выдохся в отношениях с Надей, потому что он был единственным, кто работал в них. Лу прекрасно видела это, улавливала едва заметное раздражение в его вроде бы искреннем «нет, я готов поддерживать все ее начинания». Он был готов, она знала, но, наверное, хотел хоть какой-то отдачи. Она могла понять его и могла понять Надю. А еще пыталась понять себя и каждый раз, когда он оказывался слишком близко — спасал ее от очередного падения на катке, оборачивался к ней в кинотеатре, чтобы прокомментировать смешной момент в фильме, а ее лицо, как назло, было в паре миллиметров, потому что она тоже собиралась сказать ему что-то — огромным усилием воли останавливала себя, чтобы не коснуться его губ. Потому что это было бы нечестно по отношению к Наде («хотя когда он встречался со мной, Надю это не волновало», — с горечью думала Лу, отстраняясь от него, чувствуя, как горят губы, щеки и еще что-то внутри; ей не хватало его, и даже спустя почти два года это странное ощущение никуда не делось). Но она знала, что ее останавливает кое-что еще. Знала, что если Гусман вдруг ответит ей, он окажется для нее мудаком в квадрате. Получится замкнутый круг, где он изменял ей с Надей, а Наде — с ней. Лу хотелось верить, что он изменился. Повзрослел, осознал свои ошибки и все это прекрасное бла-бла-бла. Поэтому она просто ждала, как однажды он заедет за ней и скажет: «я расстался с Надей». Наверное, это тоже было далеко не мило, но хотя бы честно. — Лу, мы приехали, — вывел ее из задумчивости хмурый голос Гусмана. Она только растерянно кивнула и, обернувшись назад, аккуратно коснулась руки дочери: — Моника, детка, выключай музыку, мы на месте.*
На кладбище постепенно собирались люди. Карла так давно не видела никого из Лас-Энсинас, кроме Лу и Гусмана, что с неподдельным любопытством оглядывала всех гостей. Она издали заметила Омара — он стоял в окружении огромного количества людей, но все равно выглядел каким-то потерянным и одиноким. Она решила, что подойдет к нему позже, хотя, честно говоря, понятия не имела, как вести себя в таких ситуациях и что говорить. Это были далеко не первые похороны в ее жизни — казалось бы, за последний год в Лас-Энсинас можно было привыкнуть к подобным событиям — но каждый раз все равно был как новый. Карла вспомнила прощание с Мариной. В просторном особняке, который принадлежал семье Гусмана, потом перекочевал во владение Ребекки и ее матери, и кто знает, кому достался теперь. Там было очень душно, а при одном взгляде на мать Марины хотелось исчезнуть с лица Земли. На мессе, которую ее родители устроили в сентябре, было уже не так тяжко. Карла тогда стояла в одиночестве, отгородившись от всего остального мира, и только один человек посмел нарушить ее покой. Самуэль играл, пытался выбить из нее признание, наверное, даже ненавидел ее, когда они вдвоем выпивали в баре и делали вид, что заинтересованы в обществе друг друга не только из-за истории с Мариной. Но ей было наплевать — она хотела отвлечься от тяжелого расставания с Поло, аварии Кристиана (и его терпкого однажды вы оба падете). Не ожидала, что увлечется, будет проводить ночи без сна, думая, в порядке ли он, а потом — годы спустя — все еще будет возвращаться мыслями к нему, пытаясь представить, как бы сложилась ее жизнь, если бы они были вместе. Если бы она все-таки решилась рассказать ему о своих чувствах на выпускном. Если бы они просто попробовали начать нормальные отношения. Может, ничего бы не получилось, они бы расстались через полгода и успешно существовали на разных континентах. А может, снимали бы сейчас квартиру где-нибудь в центре Мадрида, и рядом с ним взрослая жизнь не казалась бы ей такой холодной и неприятной. Может, у них бы даже была семья. Обычная, нормальная семья — без игр на публику и манипуляций. Та, которую ей должны были обеспечить родители, но почему-то не обеспечили. Наверное, глупо было рассуждать об этом семь лет спустя, но Карла не могла не делать этого, зная, что они увидятся уже очень скоро. Да, у каждого давно была своя жизнь, карьера, мелкие разочарования, новые влюбленности — Карла иногда заходила в его Инстаграм (очень аккуратно, так, чтобы не лайкнуть ничего случайно) и просматривала редкие посты, которые Самуэль выкладывал по настроению раз в пару месяцев. Помнила, как ее замутило, когда на первом курсе он поделился фотографией со своей новой девушкой — она была симпатичной, но ничего особенного в ней Карла не увидела. Это, однако, не помешало ее фантазии нарисовать картинку, на которой Самуэль готовил макароны для своей новой пассии, и они выглядели такими беззаботно-счастливыми, что Карлу и правда едва не стошнило. Это было странно. Они никогда не встречались — технически, она даже не могла назвать его своим бывшим — но ей становилось физически неприятно, когда она видела, что в личной жизни у него все хорошо. Она даже обсудила этот вопрос со своим психологом, но он не то что бы очень помог. Сказал, что это психосоматика — неприятные мысли порождают неприятные ощущения и все в таком духе. А вот откуда эти мысли берутся и как с ними справиться, сказать было сложнее (может, потому что даже на сеансах с психологом Карла не могла раскрыться на сто процентов). С годами, конечно, стало получше. Она уже едва помнила его ник в Инстаграме, а когда он случайно появлялся у нее в «интересном» на снимке с очередной девушкой, она почти не чувствовала неприязни и легко обновляла ленту. — Тетя Карла!! — такой родной и звонкий голосок вдруг выдернул ее из не самых радостных мыслей. Выпрыгнув из машины, Моника издали увидела свою любимую крестную маму и, не дождавшись родителей, бросилась к ней в объятия. Гусман и Лу разделились — она отправилась вслед за дочерью, а он пошел к Асусене, которая стояла в отдалении и беседовала с парочкой каких-то едва знакомых ему ребят. Лу чувствовала поселившееся между ними напряжение и с горечью понимала, что образовалось оно в тот момент, когда они заговорили о Наде. Она проводила Гусмана взглядом, думая о том, что это далеко не последний их разговор на эту тему. Карла раскрыла руки для объятий, только заметив несущуюся к ней Монику, и невольно улыбнулась. Лу обожала одевать дочку — она всегда выглядела очень стильно в детских однотонных костюмах, маленьких кожанках, платьях, которые Карла и сама бы не отказалась надеть. Однако эти идеальные образы держались ровно две минуты, пока Лу успевала сфотографировать ее для соцсетей, а потом Моника обязательно пачкалась, без сожаления срывала мешающие ей аксессуары, рвала на первый взгляд неубиваемые вещи и выглядела уже далеко не так опрятно и инстаграмно. Вот и сейчас, неаккуратно повязав черную кожанку на животе и не замечая съехавший на бок пучок, Моника взлетела на руки к Карле и крепко-крепко обхватила ее ручками за шею. — Привет, малышка, — Карла поцеловала ее в обе щеки и, прижав к себе, перевела вопросительный взгляд на Лу. Она не ожидала, что они с Гусманом возьмут с собой дочь. Та только закатила глаза и махнула рукой в ответ. — Don’t ask, — устало попросила она, и Карла поняла, что у друзей что-то не ладилось. В такой компании Самуэль и увидел Карлу. Он едва не споткнулся при входе на кладбище, когда понял, что она стоит с ребенком на руках. «Твою же мать!», — почему-то пронеслось у него в голове, и его альтер-эго тут же поинтересовалось: «А что такого? Она тебе ничего не должна». Потом он пригляделся и с облегчением выдохнул, поняв, что на руках у нее сидит Моника. Ему не понравилась эта мгновенная реакция, и он попытался отвлечься, мрачным взглядом окидывая окрестности, но все равно уже спустя несколько секунд не выдержал и вернулся к Карле. — Офигеть! — вдруг услышал он рядом голос Бланки и, если честно, был рад отвлечься. — Что, что случилось? — спросил Самуэль, беспокойно оглядываясь по сторонам. — Видишь девушку рядом с Лукрецией? — к его изумлению, она ткнула указательным пальцем в сторону Карлы и тут же опустила его, опасаясь, как бы ее не заметили. — Это же Карла Калеруега, я гуглила ее пятнадцать минут назад! — Самуэль увидел вспыхнувший в ее глазах лукавый огонек и вдруг начал понимать, почему она так обрадовалась. — Ну, владелица винодельни, которую мы с Виком пытаемся пробить, — увлеченно пояснила она, хотя Самуэль, к своему ужасу, и так представлял, к чему она ведет. — Ты понимаешь, какая это удача? Самуэль нервно выдохнул. В ту минуту он уже знал, что ничем хорошим эта история не закончится.***
12 февраля 2028 17:51 (4 часа после исчезновения) Они словно перенеслись на годы назад — снова сидели напротив инспектора Фернандес (уже слегка постаревшей, с явно закрашенной сединой и более глубокими морщинами на лбу) и под ее внимательным взглядом рассказывали обо всем, что происходило на празднике последние несколько часов. Была очередь Самуэля. Он, честно говоря, почувствовал себя немного легче, перейдя на кухню, куда всех вызывали по одному, потому что в общем зале царила слишком гнетущая атмосфера. Он не мог смотреть на Лу, которой пришлось вколоть двойную дозу успокоительного, и на Гусмана, который был готов убивать за дочку. — Самуэль Гарсиа Домингес, — Инспектор Фернандес быстро внесла его имя в протокол и подняла на него слегка уставший взгляд. Самуэля она помнила слишком хорошо. В ее голове он все еще был семнадцатилетним борцом за справедливость, который рисковал своей жизнью, чтобы вытащить из-за решетки брата. И еще она помнила, что у него в свое время были счеты с Карлой. — Пожалуйста, расскажи мне, чем ты был занят с половины второго до двух часов дня, — попросила она, постукивая ручкой по столу. Самуэль запустил ладони в волосы и на мгновение зажмурился. У него в ушах до сих пор стоял ее резкий голос. Обрывки ее монолога въелись ему в подсознание надолго — а может, уже навсегда (если они никогда не найдут ее; о боже). Я хочу, чтобы ты свалил из моей жизни нахер, Самуэль Мне надоели твои игры Нам уже не семнадцать Ты делаешь мне больно — Самуэль? — перебила его мысли инспектор Фернандес. — Мне нужно знать о твоем местоположении во время пропажи Карлы и Моники. — Я… — произнес он и услышал свой голос будто бы со стороны. Такой хриплый и глухой, словно он был сейчас не на просторной кухне, а в глубокой пещере. Прочистил горло и медленно добавил: — Наверное, я общался с Карлой перед самым ее исчезновением. Было примерно без двадцати два. Мы стояли на улице, а потом аниматоры повели всех в дом, и я… Я пошел за ними, а Карла — к батуту, чтобы забрать Монику. Инспектор Фернандес быстрым размашистым почерком занесла его показания и уточнила: — О чем вы беседовали? — Обсуждали праздник, — недрогнувшим голосом отозвался Самуэль. Я тебя ненавижу, что еще ты хочешь от меня услышать? — Она не показалась тебе странной, взволнованной чем-то? Может, грустной? — продолжала спрашивать инспектор Фернандес. Самуэль вспомнил стоящие в ее глазах слезы и отрицательно покачал головой: — Нет, все было как обычно. Инспектор Фернандес вздохнула. — Хорошо. Но, может, она делилась с тобой чем-то? Кто-то угрожал ей? Преследовал? Может, у нее были какие-то проблемы с бизнесом? Передай своей девушке, что она выиграла — Я… ничего не знаю. Мы почти не общались, — выдохнул Самуэль решительно. — Правда? — вкрадчиво переспросила его инспектор Фернандес и протянула руку к маленькой сумочке Карлы, которая лежала на столе, рядом с ее рабочим ноутбуком. — У Лукреции почему-то были совсем другие сведения на этот счет. — Быстрым движением она открыла замок на сумочке и, достав оттуда сложенный вдвое лист, протянула Самуэлю. — Пожалуйста, не говори, что ты не знал об этом. Самуэль развернул бумагу и почувствовал, как его сердце уходит куда-то в пятки. — Как-то прокомментируешь? Он крепко сжал в ладонях листок и, стараясь звучать ровно, ответил: — Я больше ничего не скажу без моего адвоката.