сказка в заднем кармане брюк

— У Вас рак. Трёхсловесный культ, который каждый мечтает услышать в свой адрес, рухнул к подошвам оборванной дрянью. Азирафаэль до последнего был готов оправдывать каждый симптом хронической усталостью и отвратительно серым небом над головой. Сотни слов, мол, всё правда хорошо, и самоубеждение в фактах, которые, по сути своей и в целостности, не имеют смысла. Пространство вращалось вокруг него тошнотворным головокружением и разноцветием анальгетиков. Чужой спокойный — чтобы не сказать равнодушный — тон легко подталкивает к тягучему оцепенению, где нет ни единой законченной мысли и четко осознаваемой эмоции. Там новость становится чем-то крайне материальным и смотрит в глаза, дышит в лицо безысходностью, от которой задыхаешься. Азирафаэль даже убежать не может: он стоит напротив, чувствуя, как воздух вокруг облепляет его, раскрывает губы и заползает в глотку, набивая её душным ощущением беспомощности. Даже взгляд отвести не получается — зрачки замирают, глупо таращась перед собой. Мимо проползает что-то незавершенное, пиная его: представь, как потешно ты выглядишь со стороны. Осознание оказывается слишком неказистым и не хочет умещаться в узком мирке Фелла, в котором даже ему порой сложно оставаться целиком и с согнутыми кончиками пальцев. Когда-то то ли в школе, то ли уже в университете, то ли на курсах ему говорили: «Рак — это злокачественная опухоль, которая в скором времени тебя убьёт». Никто даже и не предполагает исхода чуть лучше, чем отрицательный. — Через сколько? — Прошу прощения? — непонимание за отстранённостью в глазах. — Через сколько я умру? — Азирафаэлю кажется, что его голос слишком тихий и пустой для подобного вопроса. На рвущихся от любого прикосновения листах герои кричали, царапали лицо — своё или чужое, уж как повезёт, — подмешивали в чай отчаяние вместо бальзама и, морщась, пили размашистыми глотками, безвкусно обвиняя судьбу и ближнего своего в подобном исходе. Азирафаэль мог бы измучить до бессилия свои голосовые связки. Мог бы, но не сейчас. Силы пока, благо, были, да вот потребности в оглушающих сценах не было. — Всё зависит от дальнейшего лечения, мистер Фелл. Нужно пройти повторные обследования, диагностику, после — встать в очередь и терпеливо ждать, — как можно ждать в подобных случаях, Азирафаэль понять даже в дальнейшем с уже большим негодованием, чем в первый раз, не сумел. Паника впервые бьет его по голове размашистым движением холодной ладони уже за пределами кабинета. Правда всего на пару секунд, хоть они и ощущаются вечностью под перегорающими лампочками и коридорным гулом. У него рак. Ему страшно. Пара секунд, но этого вполне хватает, чтобы не спать ночью, бездумно разглядывая календарь на стене. Азирафаэля почему-то очень волнует, кто после его смерти будет переворачивать листки и черкать черной ручкой дни, в которых его уже не будет. Быть может, от него ничего не останется. Запах болезни ведь когда-то перебьется чем-то: иногда ему представляется тонкий аромат домашней выпечки, которую по выходным будет готовить новая обязательно заботливая хозяйка, иногда — сырое ощущение пустоты. На самом деле, Фелл отчаянно боится новых людей даже в теории и без его прямого участия, поэтому воображает одинокие комнаты и звонит Кроули. Про свою новость он, конечно же, умалчивает. Энтони Кроули — его лучший друг, который живёт в другой стране, крайне увлекается ботаникой и сильно удивляется столь позднему звонку, так как прекрасно знает дрожащую боязнь друга нарушить правила и причинить неудобства. — Ангел? — Азирафаэль жмурится от данного ему много лет назад прозвища, да и за закрытыми глазами невозможно разглядеть наступающей темноты — внутри и снаружи. — Ночь на дворе. Что случилось? — голос взволнованной волной накрывает его контрастным чувством спокойствия. Потому что в телефонной сети нет страшных известий — никто им ещё не сказал. — Я хотел услышать твой голос, — Фелл не врёт и прибегает к такому способу успокоения несколько не в первый раз — взять хотя бы волнительный период поступления в университет и их долгие диалоги. Правда, раньше его крепко держал за руки порог приличия — ночами люди должны спать, а не мешать это делать другим. Сейчас его хватка ослабла. — А теперь заново: что случилось? — быть может, у Азирафаэля есть оправдания в виде сбитого режима Кроули, но точно не на мучения того отговорками. У Энтони в крови, кроме алкоголя, плавала проницательная догадливость. Напряженность в чужом голосе колет руки, сжимающие телефон, и сбивает первичное спокойствие. — Кошмар? — волнение за друга бьется в трубке. — Да, — выдыхает Азирафаэль, благодаря отвернувшуюся Всевышнюю. — Кошмар, ужасный кошмар. — Не с моим участием хотя бы? — облегчением разит не только от голоса Фелла. — Нет, нет, ты что, — Азирафаэль улыбается, зная, что по звуковой окраске это легко вычислить на другом конце. От легкой усмешки, как и от почти молчаливого понимания Кроули, становится только теплее. — Я рассказывал тебе когда-нибудь про окраску водорослей? — качнув белыми кудрями, он отвечает отрицательно и почти не мучается от кислого привкуса лжи на языке, успокаивая себя чужим вернувшимся в равновесие голосом. Во второй раз Азирафаэль ежится от острого страха перед собственным зеркалом, которое уже досконально выучило его лицо и с удивлением смотрит в ответ на кровавый с желтизной по краям сгусток в раковине. Кашель сжимает горло, а маленькую душу — его причины. У него рак. Ему страшно. Под светлой тканью рубашки горит боль, ощущаясь рельефом на груди, и Феллу хочется вырвать её из собственного тела, оставляя лежать на кафеле. Сил хватает только, чтобы смять полосы рисунка, царапая и кожу. Дыхания едва хватает, чтобы опираться второй рукой о стену и удерживать себя в вертикальном положении. Осознание бьёт под дых, вызывая жалобное сипение. Опухоль не считается ни с чем и не щадит никого. Она изрывает ткань изнутри, расползаясь и заражая. Азирафаэль прижимает руки к телу, будто боясь, что то уже начало умирать разлагаясь. Ему страшно, что пальцы с небольшим нажимом провалятся в рыхлую плоть, неминуемо касаясь холода костей. Там же будет и замершее сердце — мышечная автоматия больше не бьется случайными всполохами. Ему становится крайне дурно. Даже несмотря на трепещущий орган, который, кажется, ещё миг, и достанет до ладони на груди. Потому что сегодня опять тот же врач выдыхал ему в лицо безразличие и слова о том, что терпение нас всех спасет. Азирафаэль до сих пор был в самом конце очереди. Зеркало хмурится ему в ответ на тяжелый вздох, отражающийся болевым мазком где-то внутри. Боль ведь — это тоже маркер жизни, так? Отвратительный, подкашивающий ноги и делящий сознание на вспышки отдельных картин перед глазами. Но до одури живой, пропахший реальностью и вытаскивающий на поверхность всё существо. Видимо, Феллу придётся перевернуть свои взгляды на этот физиологический бонус. Кроули уже почти не удивлён, только с осторожной тревогой — при всей обыкновенной резкости его друг умел бережно держать в руках доверенные чувства — спрашивает, почему у его ангела такой уставший голос. Азирафаэль нагло, вцепившись в края рубашки, врёт о тяжелом дне. Точнее, не совсем врет — скорее, умалчивает некоторые детали. Энтони почти требует — тон, конечно, всё ещё достаточно мягок, но от него разит убедительной настойчивостью, — чтобы он взял выходной — его должность книжного червя, по доброму названию Кроули, никуда не убежит, а, если что, Энтони догонит. Кажется, ему даже удаётся убедить друга так и сделать. Кажется, потому что дальше Фелл помнит только рассказ о значении листопада. Третий раз ранил сильнее всего. Азирафаэль оседает на лестнице, в панике пытаясь найти руками опору. Лёгкие плюются воздухом в порыве долгого неуспокаивающегося кашля. Его скручивает пронзающей резью горящих без нового вдоха органов — Фелл ещё за партой выучил, что пламень не вспыхнет без воздуха, но боль язвит ему в ответ и переворачивает ощущения. Он бьёт ладонями по грязным ступеням и задыхается. Реальность уже почти плывёт из-под век, когда кашель на пару мгновений отступает, позволяя судорожным вдохом вгонять воздух внутрь себя, пока в груди не стреляет очередная вспышка. Азирафаэль бессильно запрокидывает голову назад, охая на слишком сильное соприкосновение затылка со стеной, и отчетливо ощущает клокочущие остатки кашля в горле. На лбу спутались светлые пряди, которые тот даже при всём желании не мог убрать — слабость вытекает из уставших лёгких, заполняя всё свободное от боли пространство. У него рак. И ему, черт возьми, страшно. Кажется, именно там, сидя на непозволительно пыльных ступенях, Фелл решается рассказать Кроули о том, что в скором времени убьёт его — Азирафаэль в этом более, чем уверен.