сказка в заднем кармане брюк

Нужно около пяти секунд — Азирафаэль успевает зажмуриться до размазывающихся очертаний светлой плитки за веками — чтобы сипящие трубы выплюнули длинными струями воду от выкрученного до предела крана. Одного. С потускневшей, но до сих пор достаточно отчётливой — скорее, выученной — синей лентой на кайме. Фелл знает, что вот сейчас, уже в настоящий момент его сгорбленные плечи обожжёт жидким холодом. Знает, но всё равно вздрагивает. У воды ледяные пальцы, и объятия выходят чересчур озябшими. Мёртвыми. Азирафаэль вновь вздрагивает, но уже от холода своих мыслей. Он ведь ещё вчера рассказал Кроули. Всё. Начиная от равнодушного кабинета и заканчивая пылью на ладонях. Он прижимал трубку обеими руками, будто так по беспроводной связи все его страдания дойдут быстрее и в более чистом виде. Он говорил долго, почти непозволительно долго. О том, как ему страшно, о том, что эта очередь бесконечна и он не сдвинулся вперёд ни на один шанс ближе к операционной — иногда ему вообще кажется, что перед ним нагло впихивают людей без его ведома. Даже вспомнил какую-то притчу и слова о том, что свыше на нас не падают испытания страшнее, чем мы можем выстоять. Мирок Азирафаэля настолько встревожен опухолью, что тот честно — правда, шёпотом, видимо, думая, что так больше вероятность не быть услышанным наверху — признался, что не справится и упадёт под этой тяжестью. А вновь очутиться на грязных ступенях, в этот раз уже ведущих отъявленно вниз, — последнее, что он хочет. Кроули молчал достаточно долго. Достаточно, чтобы Азирафаэль не сумел сдержать судорожные всхлипы — даже трубку отнять не догадался. Достаточно, чтобы Фелл вздрогнул от голоса, кажущегося хриплым и приглушённым от долгого молчания. В промокшем холодном настоящем Фелл тоже вздрагивает. — Ты ведь понимаешь, что чуда не случится и ты проторчишь в этой очереди до самого конца? Это не тот случай, где надо молча верить. Голос тяжелый. Азирафаэль хотел сказать что-то про неизбежность ожидания и врачей, которые что-то должны, обязаны придумать, чтобы спасти его жизнь — не могут же они, клявшиеся излечить, так легко потерять очередную душу? -, но Энтони не позволил — и так слишком много времени упущено.  — У вас медицина — хуже не придумаешь. Думаю, если отвлечёшься от позитивного видения, и сам уйму доказательств найдёшь. Даже если ты и дождёшься операции или же назначения другого лечения, в итоге хороший финал ты увидишь вряд ли. Ты уже успел ведь ознакомиться со всей прелестью дальнейших симптомов? Даже будь ты сто раз проклятым мазохистом — тебе не понравится. А боли ты боишься уже сейчас. В относительном начале. Ты понимаешь, что тебя ждёт в будущем? Которого у тебя не будет, — бьёт в висок сокрушающая мысль. Опухоль уже успела разбить размеренность его жизни изматывающими приступами кашля, а Фелл уже чувствует слишком сильную усталость, чтобы вернуть всему прежние формы. Падающий на плечи холод становится стеной между разговором и настоящим, делая прошлое всё больше и больше схожим с выдумкой утомлённого постоянным страданием разума. Азирафаэль уже не знает, лучше было бы в таком случае или нет. Он не знает ничего, кроме воды, которая должна была смыть все мысли с бледной кожи, а не топить в них ещё сильнее. Он хочет притвориться, что не знает про каждый этап физиологической гибели. Забыть, что за агонией, которая выломает кости из суставов и перегрызёт каждый нерв, придёт тишина в груди. И почувствовать себя до дрожи всё ещё живым. — У меня разве есть альтернатива? Фелл всхлипнул посередине слова слишком громко.  — Да, есть. Только умоляю, Азирафаэль, выслушай. Азирафаэль знал и знает — когда его зовут по имени, другого варианта попросту нет, а так как Кроули всегда всерьёз играет партии на его стороне, ослушаться нельзя. Поэтому он выдохнул в трубку тихое согласие. Реальность вокруг такая же холодная и враждебная. Очень вероятно, что температура равнодушия ещё ниже и Феллу придётся греть руки под ледяной водой.  — Из нас двоих ты всегда был тем звеном, которому мне приходилось открывать новые грани и берега, но, думаю, в этом случае ты успел и самостоятельно просветиться. Пускай религия и яростно ненавидит такое дело, но ты исключения ради закроешь на это глаза. Если хочешь — потом вместе это дело отмолим. Азирафаэль чувствовал и чувствует нарастающую дрожь от холодного волнения и жмурится — Кроули отчаянно идёт мимо темы. Перед закрытыми глазами — образ Энтони. С взъерошенными волосами, искусанными губами — глупая детская привычка — и распахнутыми мечущимися глазами. Пускай ему и слышен только удивительно спокойный для подобной ситуации голос.  — Тебе нужно лечение, которое в вашей стране добровольно не дождёшься. А у нас ситуация лучше во много — достаточно, чтобы выжить — раз лучше. К тому же у меня есть нужные в подобных ситуациях знакомые, которые не оставят и помогут. По-настоящему помогут. Так, что дышать полной грудью сможешь. Фелл широко распахивает глаза и не может вдохнуть глубоко — кашель тут же ползёт вверх по трахее.  — Для этого всего лишь нужно переехать и получить гражданство и медицинскую страховку следом. И знаешь, как быстрее всего осуществить это? Правильно — выйти замуж, Азирафаэль. За те несколько секунд, что Кроули молчал, Азирафаэль понял, что не может вдохнуть. Не только из-за разрастающейся боли в груди.  — Фиктивные браки не приветствуются никем, знаю. Но этот случай, когда на другой чаше весов — твоя жизнь. Ради неё можно и плюнуть на всё, понимаешь? Азирафаэль был умным мальчиком и всё понимал более, чем прекрасно. Понимал, что это — мера крайняя, но у неё шансов чуть больше, чем у Фелла сейчас. Понимал, очень хорошо понимал. После сотни раз прокрученной в слоумо собственной смерти в голове можно и не такое понять. Понимал, но вдохнуть всё равно не мог. Как и сказать что-либо.  — Чтобы всё не так отвратно выглядело я, видимо, спросить должен, да? Усмешка. Горькая от краёв от слёз.  — Азирафаэль, ты выйдешь за меня? Когда дрожь уже расползлась по всему телу, Азирафаэль плохо гнущимися пальцами крутит кран в обратную сторону, останавливая ток. Вдохнуть он не может до сих пор, потому что так и не ответил. Ничего. Если быть честным, то молча откинул трубку. Как последняя сволочь. Напуганная смертью и до смерти задыхающаяся сволочь. Но у него сил даже оправдания найти нет. Только бьющее по ногам желание упасть и закрыть, наконец, глаза. Потому что, быть может, хоть так удастся забыться. Иногда Азирафаэлю кажется, что его ментальная составляющая уже едва дышит. И от каждого нового глотка боли всё сильнее приближаются к собственному финишу. Но сейчас внутри него что-то отчаянно скребется, болезненно задевая внутренности. Он не может, не имеет права и ничего за душой, кроме выученных молитв, чтобы согласиться. Он не может позволить себе отдать Кроули половину, если не большую часть, ответственности за свою дальнейшую судьбу. Потому что это его, только его кара Господня за его, только его, Азирафаэля, грехи, и страдать из-за этого должен только он. Кто давал ему, умирающему, разрешение перечеркнуть всю дальнейшую жизнь друга? Но Кроули обещал ему жизнь. Да, Азирафаэль мог мыслить рационально и в такого рода ситуациях, понимая, что залог ему никто не оставлял. Как и хоть одной жалкой гарантии. Но, боги! Разве не в том он положении, чтобы хвататься за любую возможность, жадно и загнанно? Ему, черт подери, обещали жизнь. За всю свою жизнь Фелл не представлял так живо банальный глоток воздуха. Полной грудью. В его стране больницы были серые и бездушные. Надежда умерла в этих стенах в прошлую среду, не очнувшись после неправильно рассчитанной анестезии, и ещё при самом строительстве, замурованная в фундаменте. С той же вероятностью продолжить существование Азирафаэль мог сыграть в русскую рулетку, где на сотню придётся одна пустая. Две максимум. Да, быть может, его жизнь пустая, никчёмная, ничего не стоит, никогда не стоила и не будет в дальнейшем, но он не хотел умирать. У Фелла от подступающей к гортани паники мутнело в глазах при одном упоминании похоронных бюро. Разве он, судорожно прикладывающий к артерии на шее пальцы, может также смолкнуть навсегда? Где пресловутая справедливость? Почему Богиня, его создавшая и позволившая ходить по земле, может такое допустить? Азирафаэль уже увяз в топком болоте лжи, страха, отчаяния, бесполезной мольбы и боли, безграничной боли. Он не может поверить, что Богиня, которую рисуют всегда с мягкой улыбкой на губах, оставляет его наблюдать, как всё медленно, но с каждым днём всё быстрее поднимается к его горлу, и слушать свои собственные захлёбывающиеся хрипы. А верить Азирафаэля с детства учили достаточно усердно, иногда применяя не самые гуманные для ребёнка методы. И разве можно весь этот ужас в глазницах и на языке позволить передать Кроули, чтобы тот связал с этим свою жизнь? Чтобы тоже мучился и пропах страданиями? Чтобы переживал искренне и на своём личном опыте, а не участливо и со стороны? Да, они знакомы с времён незапамятных, да, они пережили вместе немало отменных кошмаров, и Энтони не раз вытаскивал своего ангела из всевозможных передряг. Да, но так безнадёжно далеко попасть в чужую жизнь Азирафаэль не смел. Потому что раньше, как бы страшно ни было, он был уверен, что проснётся следующим утром. Если ни один врач не сумеет даже там ему помочь, Энтони задохнётся от чувства вины, что не смог помочь. Феллу сейчас едва ли хватит сил понять, кого ему жалко сильнее — себя или же друга во вполне — он уже почти смирился — возможном и обозримом будущем. Боль моральная не перекрывает физическую. Хочется собственноручно вскрыть грудь от ощущения ворочающегося сгустка в лёгких. Особенно, учитывая, что душа должна находиться приблизительно там же. Но, когда Азирафаэль не узнаёт собственного голоса от хрипящих звуков на фоне после кровавого кашля вниз лицом, резь в сознании, кажется, чуть утихает притупляясь. Фелл, едва не падая от слабости и собственного притупленного эгоизма, льющихся через край в транзиторной системе, пользуется этим, набирая знакомый номер. И после минутного судорожного убеждения от другой стороны в том, что всё с Кроули будет хорошо при таком раскладе, что существует такая штука, как развод, и Энтони не может попросту иначе, коротко говорит в самую трубку из последних сил — да. И у него, наконец, получается вдохнуть.