Призрак замка Левенштейн

      По пути из Альтенбурга в Цвиккау, немного не доезжая Мозеля, на холме по правую руку от себя путник видит угрюмые зубчатые стены и четырехугольные башни старинного замка Левенштейн. Мрачное строение ныне заброшено и ветшает на глазах: лишь ветер гуляет по его пустынным коридорам и переходам. Род владельцев замка пресекся, а их наследники предпочитают проматывать состояние в шуме и блеске берлинских и парижских увеселений, не вспоминая о преданиях старины.       Не то было семьдесят лет назад! На праздник по случаю серебряной свадьбы барона фон Левенштейна и его доброй супруги в замок съехалось едва ли не все герцогство.       Много дней длилось веселье: быть может, утонченности, свойственной нынешним балам и приемам, ему недоставало — но добродушное гостеприимство хозяев, обильное угощение и долгие вечерние беседы у камина искупали все. Стояла поздняя осень, дороги размокли, и погода была хуже некуда — что ни день, то гроза и проливной дождь. Неудивительно, что многие из гостей, особенно приезжие издалека, поселились в замке на несколько недель: благо в спальнях и кроватях недостатка не было, хватало и усердных слуг, а дерево на растопку очагов и дичь на ужин в изобилии водились в лесах, окружающих замок со всех сторон.       В канун Дня Всех Святых, когда гости вместе с хозяевами, по обыкновению, после ужина собрались в библиотеке, старый барон заметил, что сегодня лучше не засиживаться допоздна и пораньше разойтись по своим комнатам. Да и ночью, продолжал он, хорошо бы любезным гостям не выходить из спален, даже если им послышится какой-то шум за дверью — особенно если послышится шум.       — Дело в том, — продолжал он важно, раскуривая свою трубку, — что замку Левенштейн уже много веков, и, как во многих старинных замках, у нас здесь обитает привидение. Раз в год — и именно в эту ночь — Падшая Монахиня выходит из своего… Бог весть, где она прячется все остальные дни в году — но, так или иначе, в канун Всех Святых становится видимой и до рассвета бродит по коридорам, испуская душераздирающие стоны и гремя цепями. Так и повелось с дедовских времен, что в эту ночь все мы сидим, запершись, по своим спальням и молимся, чтобы Господь прибрал наконец эту грешную душу, а нас оградил от встречи с ней.       Со всех сторон послышались возгласы, изумленные и испуганные. Люди в ту эпоху были куда неискушеннее нынешних: то, что теперешний gentil l’homme [дворянин, джентльмен — фр.], испорченный дешевым вольнодумством и привычкой насмехаться над всем и вся, встретил бы лишь любопытством или смехом, во времена наших дедов вызывало нешуточный трепет. Людям благочестивым, принимавшим всерьез и рай, и ад, страшно было подумать о мертвеце, прикованном к месту своей гибели — о душе, которую, по какому-то злополучному жребию, не принимает мир иной.       О том, что замок Левенштейн дает приют призраку, слышали многие, однако не знали подробностей — и теперь гости стали расспрашивать барона об истории злосчастной монахини. Однако, как оказалось, он и сам знал немного.       — В стародавние времена, еще до Реформации и Крестьянской войны, — так начал он, — здесь был монастырь клариссинок. Когда наш добрый герцог принял учение доктора Лютера, монастырь, разумеется, распустили. Монахини разошлись на все четыре стороны, кто хотел — вышли замуж, кто не хотел или не мог — вернулись к родне; а опустевший замок вместе с титулом герцог даровал моему пра-пра-пра-прадеду, юнкеру Карлу фон Тронье, в награду за беспримерную отвагу при подавлении мужицких бунтов. С тех пор Карл фон Тронье начал зваться барон фон Левенштейн, а по нему и все мы стали Левенштейнами… Так вот: в те времена, когда здесь еще был монастырь — это, выходит, никак не меньше двухсот лет назад, — одна монашка, говорят, спуталась с самим Сатаной!       Словно оттеняя его слова, за окном прогремел раскат грома. Среди гостей послышались охи и ахи, кое-кто перекрестился. Супруга барона бросила на мужа строгий взгляд, а затем покосилась на единственную дочь их, фрейлейн Амалию, как бы сомневаясь, что юной девушке подобает слушать такие истории.       Впрочем, прекрасная Амалия едва ли это заметила: весь нынешний вечер она была задумчива и не весела, отвечала невпопад и почти не прислушивалась к разговорам вокруг, погруженная в свои мысли.       — По таким делам суд в те времена был короткий, — продолжал барон. — Не успела бедняжка… гм… то есть ведьма и распутная девка оглянуться, как ее спалили на костре! С тех самых пор душа ее, не зная покоя, бродит там, где монахиня согрешила и где была за это наказана. В цепях — ибо при жизни томилась в застенках инквизиции, — в монашеском платье и чепце, скрывающем лицо. Говорят, вся она обуглена и вид имеет столь ужасный, что всякий, кто взглянет ей в лицо, тут же ума лишится от страха. Слава Богу, сам я видал ее лишь раз, издали и со спины — и то после этого два месяца не спал по ночам, а днем ходил да оглядывался! Не знаю уж, отчего приключилась с ней такая напасть: то ли Врагу рода человеческого она успела наскучить, и он не пустил брошенную любовницу к себе в пекло, то ли…       — Я знаю, — послышался вдруг звучный голос.       Говорил один из гостей; до сих пор он слушал барона молча, облокотясь на подоконник и устремив взор на сверкающие за окном молнии.       Странное дело: впоследствии, обсуждая эту историю, ни барон с супругой, ни другие гости так и не смогли понять, кто был этот господин и откуда взялся. Хозяин замка был убежден, что это отдаленный кузен его жены, хозяйка — что старый армейский товарищ ее мужа, вместе с ним сражавшийся в войне за австрийское наследство. Разнились даже показания о его фамилии и звании: одним он называл себя бароном фон Шварцабгрундом [фамилия означает «черная бездна» — нем.], другим — имперским рыцарем Фейерхаусом [«огненный дом» — нем.] Все сходились только на том, что имя его Михель, а приехал он из Шварцвальда — и лишь много позже кто-то сообразил, что «старым Михелем» в тех краях называют злого духа.       Этот господин, неприметный на вид, неопределенного возраста — из тех, кому может быть и тридцать, и пятьдесят, — всегда одетый в черное, точно в траур, держался в шумной толпе гостей скромно и молчаливо и до сих пор не привлекал ничьего внимания; но теперь вдруг заговорил.       — Я интересуюсь преданиями верхненемецких земель, — начал он, — и немало времени провел в архивах здешних городов, разыскивая старинные легенды. В книгохранилище Альтенбургского собора нашел я рукопись шестнадцатого столетия, где изложена история этой злополучной монахини — и она навеки врезалась мне в память. Если желаете, я вам расскажу.       Хозяева и гости охотно изъявили согласие, и господин из Шварцвальда начал рассказ.