Я снова был Светом. В этой бесконечности и невозможности приблизить какой-либо конец, я всегда существовал, и столько же буду существовать, бесцельно блуждая во Тьме. Что я ищу здесь, пытаясь рассеять мрак? Входя вечером в темную комнату, мы включаем свет для того, чтоб что-то увидеть… А что же должен увидеть я? Будучи Светом, я живу во Тьме. Я — обратная сторона Тьмы, я часть ее, и я стал ее Светом… Зачем?
Редгрейн Лебовски, «Полуночный город: темные намерения»
С самого утра не переставал дождь. Растаявший снег противно хлюпал под ногами, смешиваясь с щебнем дорожек. Я вышел ненадолго подышать, прогуливаясь по саду в компании папиросы. Здесь всегда было особенно тихо, среди завявший травы и облетевших кустарников. Я искренне ждал весны с надеждой вновь заняться тем, что меня так успокаивало, — садоводством. Очень неожиданная страсть к этому проснулась во мне далеко не сразу. Начав с каждодневных прогулок, я через несколько лет рассчитал садовника, самостоятельно занимаясь цветником и живой изгородью. Дойдя до небольшого центра с неработающим, пыльным фонтаном я едва не задохнулся от порыва холодного ветра, лучше запахиваясь в редингот. Полуголые небольшие статуи гречанок в туниках выглядели контрастно на фоне едва живого плюща, вьющегося по проглядывающимся прутьям забора. Эти статуи остались от прошлого владельца. Если мне не изменяет память, то с ними ещё был лев, большой и грозный, притаптывающий огромной мохнатой лапой ядовитую змею, но у него отвалилась часть морды, и я попросил убрать эту фигуру куда-нибудь в другое место или вовсе свезти в городок на ломню. Устав, я присел в летней беседке, туша папиросу и занимаясь приступом кашля. Простуженный голос казался мне слишком звучным и хриплым. Снова подул ветер, вызывая слёзы на глазах. Я получше укутался в пальто. Ещё совсем немного, и я буду проводить в таком одиночестве каждую свою весну. Каждое своё лето. Осень. Стоит только Кристине поправиться, примириться со мной, вынув из сердца отравляющее чувство вины, и она с порывом лёгкого ветерка вновь вернётся в объятия виконта. Своего доброго, милого друга. Она просила меня остановить его поиски. Вероятно, боясь, что выглядит слишком дурно, чтобы возвратиться к красивому мужу. Упрямый чёртик в мыслях убеждал, что Эрик нужен ей лишь на время, помочь заживить те раны, которые некогда сам же и подарил. Не злость, но какое-то иное гнетущее чувство поднималось в моей груди, вставало комом у горла. Вновь откашлявшись, как будто надеясь на то, что оно выйдет вместе с мокротой, я медленно поплёлся обратно. Нужно привыкать к этой мысли, как некогда к обезболивающему морфину. Постепенно, небольшим количеством, увеличивая её до той дозировки, которая навсегда успокоила бы нервы. Как-то же я жил столько лет до девчонки! И жил, и продолжал учиться, и даже путешествовал… К сорока годам обычно люди уже обзаводятся семьёй, воспитывают детей и радуются, когда появляется минутка съездить на обед к приятелям. А Эрик… Да разве же это называется «жил»?! Скитался, как побитый пёс, от одного угла к другому, ища если не тепло и дружбу, то хотя бы безопасность. Зачем? Чтобы в сорок пять лет травиться любовью к девчонке вдвое моложе себя? К тому же, замужней… — Нет, это решительно невозможно! — я взялся руками за голову, остановившись на половине пути. — Пора бы перестать. Сколько можно? И я ведь вру каждый раз сам себе… Почувствовав, как в жилах снова закипает давно забытый гнев, я ускорился. В поместье было удивительно тепло. Миссис Уинтер, очевидно, распорядилась насчёт обеда. Я скинул пальто, вслушиваясь в тихий шорох будней. Внезапно мне вновь захотелось выбежать на улицу, захотелось надышаться этим промозглым холодным воздухом до крови из носа, чтобы зачесалось горло, а затем вдруг вернуться в пустой, сырой холодный дом, каким он был до меня, залезть под остывшую простынь и, глядя, как в слабом свете щели клубится пыль, медленно закрыть глаза и уж больше никогда их не открывать. Чтобы никто никогда не нашёл меня в этом пыльном, запутанном паутиной доме, чтобы никто не посмел никогда потревожить моего вечного покоя. О как же я желал превратить всю эту громаду в склеп! В одинокий, мрачный, сырой склеп с проваливающийся крышей. Такой, которым бездарные в воспитании родители пугали бы своих маленьких непослушных детей. Вместо тёплого света от тлеющих свечей здесь был бы кромешный мрак, иногда нарушаемый грязно-молочным, тоскливым светом туч, пробирающимся сквозь такие же грязные стёкла почти разлетевшихся окон; вместо звуков хлопот слуг здесь была бы мёртвая тишина, разрезаемая фальшивым воем холодного английского ветра, безжалостно хлопающего дверями; я был бы здесь один, совершенно один и то, по правде, это был бы уже не я, а безобразная оболочка, рабыня изуродованной души, проклятая ею ещё до появления на свет. Но пока здесь отвратительно тепло пахнет сладким чаем с молоком и свежими травами. — Эрик? — я едва не вздрогнул. У лестницы стояла Кристина, мягко сжимая наверняка похолодевшими пальцами перила. Болезнь по-прежнему не оставляла её в покое, однако теперь румянец не казался таким уж странным. Тёмные круги под северными глазами посветлели, губы зажили, как зажили потрескавшиеся костяшки пальцев. Миниатюрная фигурка продолжала стоять на месте. Как долго? Надеюсь, я не сказал ни единой мысли вслух. — Мне… Мне уже можно на улицу? Я более осознанно посмотрел на Кристину. Пульс громко стучал в висках, отдаваясь болью в голове. Как же она была прекрасна, с лебяжьей нежностью склоняя голову набок! Вся эта искренняя неловкость, неосознанность своей хрупкой прелести, виднеющаяся в небрежной причёске, во вчерашнем платье… Кусая бледные губы, Кристина мялась на лестнице. От её прежней капризности и требовательности почти не осталось и следа, зато, как ни неприятно мне было это осознавать, к ней вернулись обаятельная застенчивость и робость. То, что я теперь так ненавидел и за что всегда безмерно обожал. — К чему вы спрашиваете? — придав голосу искусственной уверенности, ответил я вопросом на вопрос. — Я… — Я ждал, пока она прекратит медлить. — Ну… — Вы уже не маленькая девочка, Кристина, — вздохнул я, переобуваясь в домашние туфли. — Пойдите, если хотите. К тому же, — я направился в сторону лестницы, остановившись на половине пути, — мой запрет вряд ли бы действительно вас остановил. Она молчала, но явно желала спросить что-нибудь ещё. Видя, как она не может решиться, я подошёл немного ближе, глядя на неё снизу вверх. Кристина потупила взгляд на мягкой ковровой дорожке, затем посмотрела на милые домашние туфельки, убирая прядки выпавших волос за ухо. Я ждал. Снова ждал, как послушный цепной пёс, который привык к вечному ожиданию своего хозяина. — Там холодно? — только и всего. Безэмоциональный, будничный вопрос. — Очень холодно. Я прошёл мимо, поднимаясь в кабинет, и не обернулся назад, как сделал бы это раньше. Какой-то злой, нервный чёртик снова попал в моё сердце, и я почему-то не желал с ним бороться. Я сделал так, что более в тот день мы не виделись. Тем временем, пока погода заметно налаживалась, мою душу наоборот как будто все больше и больше стягивала ледовая корочка. Я смотрел из-за шторы в окно, стоя в кабинете. Передо мной привычно простирался небольшой садик всё с теми же полуобнажёнными статуями полубогинь. В сравнении с бледной худощавой, маленькой женщиной в белом мягком платьице они действительно казались лишь полубогинями. Я смотрел на то, как осторожно Кристина прокручивает в пальцах кружевной зонтик, и не мог оторваться. На расстоянии она казалась мне невероятной, милой в своей красоте. Неужели снова придётся её отпустить? С самого начала это была сомнительная авантюра — второй раз сделать её частью не только своей жизни, но и, пожалуй, смыслом своего существования. Отчего я не могу просто любить? Почему хочу каждый раз причинить ей боль, если люблю её? Попытка ли это намеренно отдалиться, чтобы не чувствовать боли собственной? Глупость какая! После подобных выпадов, который был с две недели назад, больнее вдвойне. Но в чём же причина? Мысль, поразившая меня в следующее мгновение, как будто полоснула острым лезвием по мозгу. Не попытки ли это получить чувств в ответ? Хотя бы гнева и обиды, но это её гнев и её обида. Осознание того лишь подвело черту под определением «чудовище». Бояться нужно не сказок, а таких как я. Опустившись в кресло, я откинулся на спинку. — Удивительно, что об этом ты догадался спустя столько лет, — тихо выдохнул я. — И стоило от того бежать? Но ты ведь и раньше так о себе говорил… Нет, то было не совсем то. Мне необходимо было занять разум чем-нибудь другим. Поднявшись, я скоро вышел в коридор, спускаясь по центральной лестнице. Стоило только сделать шаг на первую ступеньку, как дверь дома мягко распахнулась, пропуская внутрь свежий весенний ветер, запах цветочной сладости, высокий смех и её миниатюрную фигурку. Ещё не заметив меня, Кристина с улыбкой ловко сложила зонтик, передав его повеселевшему Адриану, и лёгко сняла шляпку, так, что кудри мягко рассыпались по плечам. Я замер прямо на лестнице, уже жалея о своём решении спуститься в библиотеку. Вдруг девушка обернулась. Её жемчужная улыбка, такая же сверкающая, как аккуратные серьги, затерявшиеся среди белёсых кудрей, медленно сникла, оставив привычное мне бесстрастное выражение лица. Моё сердце едва дрогнуло, когда наши взгляды соприкоснулись. Так и не отрываясь от полуиспуганного взгляда Кристины, я спустился вниз, приостановившись у перил на самой последней ступени. То, что я принял за страх, на самом деле вблизи оказалось сильным волнением. Не сказав ни слова, я отвернулся, скорее желая скрыться от этого смелого чистого взора. — Эрик! — вдруг, прозвучав вот так по-простому, меня остановил до боли знакомый голос, когда я уже собирался покинуть эту внезапную цветочную феерию. — Пожалуйста… Услышав это «пожалуйста», исполненное ненавистной женской чувственностью, я повернулся к ней. Не удержался — спрятал руки в карманы, почему-то всем видом желая показать, что меня отвлекли от безумно важных дел. — Пожалуйста, — повторив, Кристина улыбнулась, сделав несколько шагов ко мне. — Выпейте со мной кофе после обеда. Если вы, конечно, не слишком заняты. И если, конечно, хотите. — После обеда я пью чай. — Хорошо, чай. — мгновенно кивнула она, заправив выпавшую прядку кудрей за ухо. — Вряд ли… — помолчав, ответил я на её приглашение, чувствуя невероятный укол в самое сердце за отказ от того, чего я сам безумно желал. Однако же я был на то не вправе. Пришлось бессовестно врать ей, врать ещё хуже и ещё порочнее, чем во времена Ангела Музыки. Душу как будто скребла тысяча чертей, рвала её на куски и безжалостно впивалась до сочащейся крови своими маленькими мерзкими острыми зубками. — Дел, знаете, много. Завтра, вероятно, тоже. Послезавтра… — И всю оставшуюся жизнь тоже? — так же неожиданно, как в первый раз, прозвучал очередной вопрос в спину, заставивший меня остановиться. Особенно меня разозлило то, как она плюнула это слово «тоже»! Неужели не понимает? — Да. — тихо, но строго бросил я через плечо, уходя в библиотеку. Это случилось в неожиданно дождливый и промозглый вечер, когда солнце, безжалостно греющее несколько недель к ряду, сменилось тяжёлыми тучами; оно укрылось за ними, словно за ширму, готовя свой лучший наряд к концу мая. Кристина всё-таки упросила меня выйти с ней на прогулку. Она предлагала тем же вечером ещё испить вдвоём чаю в летней беседке в саду, но это было бы уже слишком для меня. Всю прогулку я шёл как будто по минному полю, осторожно избегая слишком нежный касаний, слишком долгого туманного взгляда, излишне ласкового тона. Случалось, за прогулку мне приходилось поддерживать её за обнажённые розовые пальчики, пока она с любопытством котёнка пробегала по старому бревну, рассматривая цветущие на нём растения. Кристина вся как-то неестественно дрожала, старалась быть радостной и женственной, придерживая полы белого лёгкого платья, так прелестно оголяющего её бледную худую грудь, на которой лежал медальон, едва не падая в неглубокую ложбинку. Конечно, я видел, что на самом деле она всё ещё оставалась в плену своей неосторожной болезни, безжалостно сдавливающей некогда сильные, разработанные лёгкие до кровавого сока, будто они были свежей яркой клубникой, сминаемой непослушным мальчишкой в маленькой злобной ладони. С ловкостью пакостливого ребёнка смерть играла с моей маленькой любовью, то даруя спокойствие и отдых, то заставляя вспоминать о том, что все люди — по-своему земные твари, болеющие и выздоравливающие, голодные и сытые, живые, полные сил и уже едва умеющие дышать. Что мне оставалось делать? Я молчал, редко улыбался на какую-нибудь забаву Кристины, старающейся делать вид, словно всё хорошо, всё есть и будет хорошо, просто мне нужно меньше думать о плохом. — К сожалению, для меня это не так-то уж просто, мадам, — ответил я, плетясь за девушкой, собирающей цветы для венка. — Мадам? — чуть засмеявшись, переспросила она. — Разве я выгляжу так старо? Мадемуазель Даае, Эрик, и я не желаю слышать другого обращения. — Мадам де Шаньи, — строже продолжил я, чем заставил Кристину остановиться. — Я уважаю вашего супруга. Мне кажется, в моём случае неуместно обращаться к вам иначе. Она склонила голову, стоя ко мне спиной, и молча стала плести венок. Я тоже остановился, и стоило мне это сделать, как девушка повернулась. На её губах осталась лишь слабая тень улыбки, а глаза… Её чудесные светло-голубые глаза, в который ещё мгновение назад плескалась поддельная радость, вдруг стали темнее, в этом оттенке кричала болезнь, в нём можно было вдруг утонуть, навсегда оставшись пленником цепкого дна печали. Она медленно подошла ко мне. Трава колыхалась под юбками лёгкого платья, где-то рядом стрекотали кузнечики. Я сглотнул, боясь даже сделать попытку предугадать последствия своих неосторожных слов. — А мне всё равно, — уголки кристининых губ нервно дрогнули. В том же нервном жесте девушка коснулась кружевного воротничка. — Так ведь бывает, когда становится всё равно. Со временем безразличными чаще всего становятся те вещи, которые очень важны для окружающих. Дом… — с каждым перечислением мы медленно двигались дальше, вместе делая шаги. — Семья… Любовь… Иначе не было бы измен, правда, Эрик? Я взглянул ей в лицо — это была моя ошибка. В смеющихся глазах вместе со слезами стояла тень издёвки, но Кристина быстро стёрла её, утерев костяшкой пальца уголок. Она опустила свою прелестную головку на грудь, дрожащими пальцами заплетая цветки и траву в кружок. А я всё не мог забыть этот взгляд. «Посмотри, что вы со мной сделали! — словно кричало это видение. — Посмотри! Ты и он, в этом виноваты вы!». В конце концов я не выдержал — колени стали дрожать от внезапного молчаливого откровения этого взгляда. Я присел на какое-то бревно, чувствуя прохладный ветер и спасительный запах дождя. Иначе не было бы измен… Иначе не было бы измен… Иначе ты бы не предал, я бы не предала. Её холодные руки вдруг коснулись моего подбородка, подняв лицо выше. Кристина присела прямо передо мной, медленно, словно пробуя — не оттолкну ли — стала осторожно гладить открытую часть лица. Я смотрел ей в глаза и несколько долгих минут мы не нуждались в словах. — Эрик? — тихо спросила она, вновь в трепетном жесте коснувшись моих скул. Я посмотрел на неё более осознанно, чем просто любуясь такой изысканной трагичностью. — Даже когда вы улыбаетесь, ваши глаза несчастны. — То же самое я могу сказать о вас, — ответил я, отнимая её руки. — Не пора ли оставить эту тему и вернуться в дом? — Я не могу этого оставить, — шмыгнув носом, запротестовала девушка. — Мне очень больно, Эрик. Я старалась, но… Я всегда была плохой актрисой. — Ужасной, если быть точнее. — Она поджала губы, опустив взгляд. Мой демон был сильнее. Я понимал, что снова мог наговорить ей лишнего и потому, едва не прикусив собственный язык, строго пояснил. — Прошу, перестаньте. — Мне казалось, — сглотнув, по-новой начала она. По румяным глазам вновь побежали слёзы. — Мне казалось, вы поймёте меня. Что вы поможете мне, что у нас одинаковая печаль. — Кристина! — Я не могу дышать физически, — задрожав, вдруг призналась она. — Но это ничего. Это можно пережить. С этим можно справиться, это всего лишь тело. Вы же отнимаете воздух у моей души… Вы заставляете меня молчать, вы обещали помочь, обещали, что будете рядом, потому что необходимы мне! Но я задыхаюсь, Эрик… Я снова понадеялась на вас… — Разве я не рядом с вами, как обещал? — взяв её за плечи, тихо спросил я. Вместо ответа Кристина заплакала. Она уронила лицо в свои холодные дрожащие ладони, и я не сдержался, мягко притянув её в объятия. Мне казалось, что она настолько зла и расстроена, что непременно оттолкнёт меня в ту же секунду. Однако Кристина приняла эту поддержку, обняв в ответ и осторожно тукнувшись носом в мои ключицы. Я медленно гладил её волосы и лопатки, пока ветер вёл за собой колдовским караваном тяжёлые серые тучи. Запах дождя успокаивал, но нельзя было позволить маленькой любви промокнуть, ей нельзя болеть. — Кристина, — тихо позвал её я. — Нам необходимо вернуться в дом. Дождь вот-вот начнётся. — Мне всё равно на этот дождь, — шмыгнув носом, заупрямилась девушка. — Мне уже ничто не сможет навредить больше, чем оно есть сейчас. Если вы хотите, возвращайтесь. Она едва ли не толкнула меня, как я ожидал, и обняла себя за дрожащие плечи, отойдя в сторону. Кристина подняла брошенный венок. — Как же я без вас уйду? — спросил я. — Неужто вы здесь останетесь совсем одна, да ещё и посреди грозы? — Да, — кивнула она, выдохнув ответ такими же дрожащими побледневшими губами. — Если вам угодно, уходите. — Вы рискуете простыть, а того и хуже — совсем слечь. С вашим теперешним здоровьем… — С моим теперешним здоровьем один неосторожный дюйм — и могильная яма. Именно поэтому мне всё равно. Или вы теперь и того не понимаете? Кажется, или несколько лет назад ощущения полного безразличия преследовало и вас? — Вы это другое, Кристина. — Я ровно то же самое, Эрик. Она пошла дальше, продолжая плести этот чёртов венок. Мне ничего не оставалось, кроме как в раздражённом молчании последовать за ней. Мы шли около пяти минут — именно настолько хватило моих нервов. Я ускорился, настиг упрямую девчонку и дёрнул её за плечо. Мне казалось, что получилось не особенно грубо, но Кристина пошатнулась, как тряпичная кукла. Она бы вот-вот упала в обморок, и я успел поймать её. Тревога заставила сердце биться чаще. Маленькая любовь всё ещё плакала, слёзы медленно катились по её бледным щекам. — Теперь точно пора заканчивать прогулку. — достаточно строго сказал я, вкладывая в интонацию необходимую решительность. Кристина устало посмотрела на меня всё с той же кровоточащей болью, но ничего не сказала. Я уже поднял её на руки, как вдруг раздался угрожающий раскат грома. В небе возле поместья сверкнула зубастая молния и затем раскат повторился ещё раз. Я глянул на безразличную Кристину, опуская её вновь на землю и заворачивая в свой плащ. — И что я говорил? Вам совершенно наплевать на то, что я вам велю делать ради собственного же блага. Никаких больше прогулок! Я никогда и никуда с вами больше не пойду! Хватит, нагулялись! Дождь постепенно начинался. Кристина ближе прижалась ко мне, когда я снова взял её на руки, и склонила голову к моей груди, спрятав лицо от учащающихся холодных капель. Минуя кочки и возможные овраги, острые камни, внезапные коряги и спутанную траву, цепляющуюся за сапоги, я старался идти настолько быстро, насколько это было возможно. Как же я ненавидел в такие моменты дождь! Рубаха постепенно пропитывалась влагой, становилось холодно до стука зубов. Я смотрел то вдаль, двигаясь к маленькой точке поместья, то на Кристину, завёрнутую в тёплый и, как мне всегда казалось, достаточно стойкий к такой погоде плащ. Она что-то шептала, но я никак не мог того расслышать. Ветер усиливался, пробирая до костей. — Я же просил вас двинуться в сторону дома много раньше! — не выдержав, прошипел я, чувствуя, как капли с мокрых кончиков волос скатываются за шиворот. — Надеюсь, вы довольны. Маленькая любовь не обращала внимания на то, что я откровенно ругаю её. Она упёрлась ладонью в середину моей груди, как будто стараясь согреть бесконечно холодные руки. Стоило только перешагнуть порог поместья, как я сразу же двинулся в сторону гостиной, пнув достаточно тяжёлую дверь ногой. Вечерело, поэтому Мистер уже разжёг в главной зале камин. Опустив Кристину прямо перед огнём на толстый тёплый ковёр, я стянул с неё мокрый плащ, отбросив тот в сторону. Девушка вся дрожала, едва дыша на бледные руки. Без церемоний взяв их в свои, я скоро стал растирать возлюбленные пальцы. С меня самого как с селезня лилась вода, но Кристина была в огромном приоритете. — Адриан! — громко позвал я. — Адриан, где вы?! Когда вбежал испуганный управляющий, я спросил у него одеяло, плед, шерстяные чулки, попросил нагреть вина и натопить спальню Кристины как можно лучше. Только дверь за ним хлопнула, Кристина шмыгнула носом. По её щекам снова побежали обжигающие слёзы, в которых красным отражалось пламя камина. Не сказав ни слова, я принялся затем растирать её ноги. Сначала, конечно, пришлось стянуть туфельки и промокшие чулки. Её ступни были так же бледны и ужасно холодны, как кисти рук. Я осторожно и скоро растирал их, прижимал в колыбели ладоней к собственному тёплому животу под липкой рубахой. Только бы не дать ей простыть сильнее, чем это уже случилось. — Что же вы так неаккуратно, — раздосадованно прошептал я, кутая маленькую любовь в принесённый Адрианом плед. Подняв Кристину на руки, я опустил её на диванчик, укрывая сверху одеялом. — Каждый градус вашего тела может сыграть злую шутку с вами, Кристина. Только не говорите, что вам и теперь всё равно! — Вы сами промокли до нитки, Эрик, — тихо ответила она, взяв меня за руку, когда я хотел уже отойти от неё, чтобы взять шерстяные чулки. — Бросьте это. Лучше будет сначала отогреться вам. — Я отогреюсь. Обязательно. — кивнул я. — Когда сначала буду убеждён в том, что всё как следует сделано для вас, смогу отогреться сам. Взяв чулки, я сам достал ноги Кристины из своеобразного кокона, осторожно натягивая на хрупкие стопы то, что согрело бы их лучше всего. Я одевал её, словно маленькую девочку, заставляя упираться ступнями под самые рёбра, пока сам поправлял и устраивал на тонких икрах плотную тёплую шерсть. Спрятав ножки маленькой любви обратно, я со спокойствием глянул на неё. Снова слёзы. Снова Кристина чего-то как будто недоговаривает, делая только хуже наше отвратительное положение. Вздохнув, я не стал бы её никогда расспрашивать, но эта маленькая неугомонная женщина заговорила сама. — Я вас не понимаю, — прошептала девушка. — Я никак не могу вас понять! Сначала вы любезны и дружелюбны ко мне, затем как будто разгневаны и чересчур придирчивы. Хладнокровны, как Атлантика! Невозмутимы в своей строгости. А после… — она отдышалась, утирая слёзы с разрумянившихся щёк. — А после вы снова кажетесь прежним другом! Человеком, который столько лет искренне заботился обо мне. К чему ваша забота, Эрик, к чему всё это, если теперь вы ненавидите меня! — Мы, кажется, уже обсуждали это с вами неоднократно, Кристина, — низким голосом ответил ей я после молчания. — Я вас не ненавижу. Моё настроение подвластно лишь переменчивому характеру, о котором вам известно. Я провёл ладонью по влажным волосам, откидывая мешающиеся пряди назад. Я тяжело дышал, мне не нравилась повторяющаяся тема наших разговоров. Снова она упрекает меня в том, о чем ей знать совершенно нельзя. Стараясь сохранять спокойствие, я вышел из залы в прихожую. — Эрик! — Я обернулся на до боли знакомый крик, раздавшийся, когда я едва ступил на ступеньку парадной лестницы. Чудо стояло в чулках на прохладном полу, закутанная в плед, переминаясь с ноги на ногу. — Кристина! — я начинал не на шутку злиться. — Бегом на диван! Я же вас специально плотно укутал в одеяло, девчонка! Что вас так тревожит, что вы не можете и пяти минут усидеть на месте? — А вас? — Помолчав, неожиданно робко спросила она, как-то виновато смотря на меня. — Вы ведь говорите, что ваша внезапная холодность — не моя вина. Так объяснитесь же, почему вы вдруг стали таким, Эрик. Я прошу вас… Часы в гостиной тикали слишком громко. Казалось, что весь мир замер. Чего она ждала? Чего именно хотела? От части я понимал, что эта маленькая тщеславная балеринка хотела бы вновь услышать: «Я люблю вас, как прежде. И от осознания что вы вновь оставите меня я несчастен, как может быть несчастен дурак, лишившийся красивого, яркого фантика. Простите меня, Кристина. Простите меня тогда и простите сейчас за то, что я вам соврал». Только вот я отчего-то не мог ей так сказать, хоть и хотел в первую же секунду, без раздумий. Человеку нельзя долго думать над подобными жизненными вопросами — это не математика, здесь нужно как можно скорее жить моментом, успевать сказать слова любви и прощения. Я не успел вовремя признаться ей. Да и нужно ли это теперь, когда всё почти закончилось? — Меня? — переспросил я. Кристина слабо кивнула. — Не вы, — мне показалось, будто от этих слов она вздрогнула. — Есть другие причины. В последнее время я слишком трогателен к окружающему миру. Или вам до сих пор кажется, что я в самом деле бесчувственная груда камней? Таких, знаете, холодных, страшных скользких камней. Серых и невзрачных. — Кристина избегала моего взгляда. Она даже не моргала, уставившись в одну точку где-то на полу. — Что-то мне подсказывает, что вы не это хотели услышать. — Помолчав, снова начал я. — Ну уж извините, в этот раз мне не удалось угадать вашего желания. — Право слова, я не… — Перестаньте, Кристина. — тихо перебил её я. Я готовился совершить самоубийство следующими словами, которые скорее глубоко ранили меня, чем девушку. — Я прошу в который раз. Наверное, пришло время сказать эти слова. Сказать вам о том, что всё вернётся на свои места. Вы почти поправились, мои ночные дежурства у вашей постели более ни к чему. Я вам обещаю, что не вспомню в укор те откровения, которые сблизили нас за это время, однако же пора осознать: всё закончилось. Вы не нуждаетесь во мне. Я замолчал. Она продолжала стоять на месте, сжимая до побеления костяшек плед. Она сама, видимо, не понимала, зачем позвала меня и уже, верное, желала этого никогда не сделать. Кристина молчала, рассматривая пол. Я покорно ждал продолжения, намеренно слегка мучал её, догадываясь, что дальше должен дать продолжение её мыслям сам. Но я молчал, я смотрел на неё легко и чисто, не скрывая ни единой мысли и стоящих в глазах слёз, а она не смела поднять на меня стыдливый взгляд и потому не знала, что я ничего не говорю от стянувшего горло тернового венка. — Я не могу вас утешить, — после необходимого молчания сказал я. Вопреки здравому смыслу я продолжал говорить ей всё то, о чем пожалел бы сразу же после того, как остался в одиночестве. — Вам этого не надо. Вы всегда были очень ранимой маленькой девочкой и, судя по тому, что вы с прежней пылкостью хотите говорить о произошедшем, ею и остались. Кроме утешения, как я могу вам ещё помочь? Могу вас поддержать: вы действительно были правы, когда оставили меня. И не было тогда исхода лучше! Если… Если вы и дальше захотите продолжить эту тему, то вам придётся услышать всю правду, весь тот ужас, на котором я в припадке собственничества рассчитывал сыграть, чтобы вы остались со мной. И, поверьте, я не пожалею ваших нервов. — Не мучьте меня, — помолчав, отчаянно шепнула она, поднимая на меня свой ласковый глубокий взор, так же подёрнутый слезами. Я поджал губы, чувствуя новый ухват за самое сердце. — Я не нуждаюсь в вашем утешении, вы правы. Я просто устала ждать того дня, когда вы всё-таки сможете поговорить со мной об этом. Я уже больше не надеюсь ни на вашу заботу, ни на вашу привязанность, ни тем более на вашу любовь… — я вздрогнул, сбив в волнении дыхание. — Я лишь надеюсь на то, что вы однажды перестанете убегать от этого и… Нет, извольте, Эрик. Я не права, вы вольны действовать, как пожелаете. Извините меня… — вдруг выдохнула она разом и ушла обратно, нервно оправляя белокурые спутавшиеся волосы. Я мог бы оставить её, уйти и навсегда закрыть эту тему прошлого, оставив по ту сторону обрыва Кристину. Я мог бы пойти лечь спать или, напившись кофе, работать целую ночь до позднего утра, и только потом свалиться с ног от усталости — мог, потому что и любовь моя и сердце, бившееся для одной девчонки, находились на распутье. Если бы я бросил всё, сделал шаг в сторону бесчувственности и ушёл навсегда в холодный омут безразличия, как будто провалившись под лёд, то уже бы не выбрался обратно. Я бы помнил о Кристине, как и сказал ей, я бы не забыл её и через десять лет, но не больше. Дыхание бы никогда не сбилось больше от одного упоминания этого чудесного имени, волнение бы не теснило грудь и легкая дрожь не бежала бы по пальцам во время соприкосновений с её дивной кожей. Возможно, мне было бы легче, намного легче жить старым сухарём с онемевшей душой. Но что тогда будут значить все прошлые «люблю», если я позволю демону гордости и надменности стать богом?! Кому нужны будут и эта дырявая любовь, проеденная солью слёз, как будто молью, и это каменное чуждое сердце, не способное боле ни на что человеческое?! Я качнул головой, прошёл за Кристиной в залу и нашёл её тихо рыдающей у окна. Она старательно прятала слёзы, однако я видел, как дрожали её губы и что на самом деле держалась она на последнем издыханий от нового расстройства. Я подошёл к ней ближе, несколько мягко взяв за дрогнувшие плечи и повернув к себе лицом. Она не коснулась меня, упрямо отворачивая в сторону лицо, покрывшееся болезненным румянцем. — Простите. Простите, я не должен с вами так разговаривать… Я не хотел… — Вы ничего мне не должны, — с лёгкой улыбкой выдохнула она, поднимая голову вверх, чтобы слёзы не побежали по полыхающим щекам. — Вы не должны ровным счётом ничего. Я не стою того приёма, который вы мне оказали, после всего того, что было, — вдруг сказала она, тихо шмыгнув влажным носом. — Разве могу я говорить об этом теперь, когда прошло слишком много времени? — хрипловатый уставший голос дрогнул. Я усадил её обратно на диван, снова укутав в одеяло и встав перед ней на колени. Я внимательно посмотрел на маленькую любовь, подняв лицо выше, чтобы встретиться взглядом. Дрова в камине были единственными, кто видел сцену, как покорное Чудовище склоняет голову перед своей Красавицей. Я осторожно утёр слёзы с женского лица, заставляя в ответ посмотреть на себя. Кристина хотела отвернуться, в который раз спрятаться за излюбленную, раздражающую меня фразу о том, что всё хорошо, но я не мог больше этого выносить. — Кристина, слушайте меня, — после некоторого молчания начал я, путаясь в собственных мыслях, как в лабиринте. — Снимите с себя этот траур. Вспомните, кто стал причиной вашего кошара, и прекратите быть виноватой тенью. Что с того, что было между нами? Та картинка должна померкнуть и раствориться. Не в том смысле, что я полагаюсь таким образом найти для себя прощение и спасение, а в том, что вы сделали верный выбор. Возвращаться к тому, что было бы, будь иная ситуация, уже неразумно. Это я должен вымаливать у вас снисхождения, а не наоборот. Хотите? — Как вы можете говорить такие вещи? — Прошептала она. — Я сделалась перед вами предательницей, а после, когда ужас мой потерпел крах и сдался, я взывала к вашей любви, и что? — Мне показалось, что я ослышался, но блеск её глаз, в которых плясали огни камина, развеял сомнение. Я чуть опустил голову, чтобы теперь не смотреть на Кристину, и поджал губы. — Теперь, когда я знаю, что в вас настоящем до сих пор свежо послевкусие той разлуки, когда я давным-давно отдалась своему нежному чувству, могу я не винить себя? — Вы заставляете жалеть меня о том, что несколько месяцев назад я развеял дивную сказку о своей смерти, — тихо ответил я. Она вдруг тяжело вздохнула. — Было бы лучше навсегда остаться в этой мрачной тени мертвеца, чтобы не тревожить вашей души. — Вы не правы, — шмыгнув, прошептала Кристина. Она взяла своими дрожащими руками мои, держась за пальцы. — Если бы по-настоящему переживали за мою душу, вы никогда бы не выдумали такого. Вы не стали бы мучить меня и теперь. — Во всём виновата ваша наивность, а не вы сами, — помолчав, сказал ей я. — Теперь всё прошло. Как вы верно заметили, утекло действительно слишком много времени. Если быть с вами до конца искренним… Меня измучили ваши нескончаемые попытки залезть в мои мысли, в мою душу. Когда-то давно я действительно был готов пасть перед вашими ступнями открытой книгой, однако сейчас в этом нет никакого смысла. — Теперь это готова сделать я, — тихо ответила девушка. Я посмотрел на неё, видя во взгляде решительность и страх, причину которого я не мог понять. — Нет, — сразу прервал я. — Если вам угодно, я признаюсь первый в том, что для меня нет никакого удовольствия слушать невесомые сожаления о прошлом. Ничего другого в своём положении вы предложить мне не в праве. — Мы с вами мертвецы, Эрик, — серьёзно заявила Кристина. — О каком положении вы говорите? — Поскольку я молчал, она взяла моё лицо, приподнимая его и заглядывая своими ледяными глазами в мои. — Неужто… Неужто вы нашли Рауля и обо всём ему рассказали?! Я отрицательно покачал головой. Тогда Кристина выдохнула словно от облегчения, прикрывая глаза. — Хотя мне следовало настоять на своём и продолжить поиски вашего имения, — тихо сказал я. — Я не могу вернуться, зная, что вы живы, — смазывая тыльной стороной ладони слёзы ответила девушка. Снова начинала плакать. Я уже понемногу уставал от настоящего урагана эмоций, едва держась на ногах под его напором. — Эрик… — Почему вы это делаете? — строго перебил я, чувствуя, как пересыхает горло. — Вы знаете, что даже думать о подобном — невозможно. Она провела ладонями по моим плечам, затем свесив кисти около шеи. Я хотел сбросить эти нежные руки, смахнуть их обманчивые нежные прикосновения, но она неожиданно ответила. Этот лёгкий шёпот был чуть тише треска дров в камине, однако же он чуть не остановил моё сердце. — Потому что люблю вас, — я на мгновение перестал дышать. Видя моё бездействие, она совершенно расплакалась, но не утёрла не одной слезы. Горячим жемчугом они скользили по пламенным щекам, по искусанным губам и острому подбородку, капая на мой плед. — Потому что… — не выдержав, Кристина чуть вскинула голову, шмыгая носом. — Потому что теперь моя очередь ждать ваших прикосновений, волноваться, когда вы входите в ту же комнату, желать вашей самой мгновенной и безобидной ласки. Потому что во снах я жмусь к вашей груди, ищу в них ваш пламенный взгляд, слышу ваш бархатный голос… Привстав на одно колено, я дрожащими руками прикоснулся к её тёплым, нежным щекам, осторожно проводя по влажной скуле в сторону, чтобы стереть слёзы. Кристина в тот же момент мягко обхватила мои запястья. Я чувствовал её волнительное дыхание, как дрожат её пальцы. — Пожалуйста, — шепнула маленькая любовь. — Я прошу вас, Эрик… Скажите хотя бы слово… Вопреки этой просьбе я не мог даже свободно вздохнуть. Неловко притянув девушку в объятия, я крепко прижал её к себе. Я гладил её лопатки, осторожно покачивая, словно в колыбели, чтобы немного успокоить, пока мои собственные мысли были далеки от рассудительности. Пока в сердце взрывались пламенные фейерверки, разум напоминал мне лишь о том, что Кристина больна. Фактически больна неизлечимо, и сколько ей ещё отведено было прожить рядом со мной мог знать лишь только бог. Изголодавшаяся по своей единственной маленькой нежности душа вопела диким волком, умоляя впустить хотя бы капельку любви. Я долго молчал, глядя в резной потолок, чтобы редкие слёзы не стекали под маску, раздражая кожу. Разве ты не мечтал об этом? Разве не того ты желал столько лет? Хотя бы во сне вместо кошмара ощутить её ласковые руки на своих плечах. Сжав обе её маленькие ладони в в своих пальцах, другой рукой я прикоснулся к пламенным щекам. Позволил себе осторожно погладить возлюбленное лицо, которым Кристина, словно кошка, сама прижималась навстречу этим прикосновениям. Она тяжело дышала, покорно ждала ответа. Однако вместо всяких лишних слов, я медленно поцеловал её светлый лоб, затем блестящий кончик носа и наконец мягко коснулся приоткрытых губ своими. Маленькая любовь как будто этого и ждала, сразу же крепко обняв меня за шею и следом укутав в плед вместе с собой. Её тёплые влажные губы были нежны и вместе с тем удивительно настойчивы. Я чувствовал, как Кристина слабо улыбается, продолжая углублять невинный поцелуй до тех пор, пока внезапный порыв голодной тоски не сменился лаской. Вся любовь, закончившаяся тем неправильным давним поцелуем, им же и начиналась, только вместо сырого потолка подвалов над нашими головами был деревянный резной потолок просторного поместья. Кристина сильнее прижалась ко мне. В ответ я наклонился ниже и уткнулся носом маски в её ключицы, вдыхая запах свежести, свежей травы, недавнего солнца и слабый аромат её лавандовых духов, которые теперь совсем не подходили исхудавшей маленькой женщине. Разве я мог снова отдать её? Перед глазами как будто возникла сцена из прошлого… Её тонкие пальцы сжимают моё плечо. Я стою перед своей юной заплаканной богиней на коленях, в каждом вздохе благодаря её за этот странный поцелуй, который, как мне ещё тогда показалось, наполнен был не только жалостью и желанием сохранить жизнь виконту. Она молчала, тихо плакала, боясь, видимо, что я вновь разгневаюсь и начну угрожать, но я больше не мог… Не мог ничего, кроме как воздавать этой удивительной девушке с северными глазами всю оставшуюся в разбитом сердце благодарность. — Поверните скорпиона, — я опустил голову на грудь, не в силах больше сдержать чувственных слёз, которые предательски собиралась в уголках глаз. — Под фигуркой будет выемка, там ключ от камеры. — Я не выбирала вас, — тут же прошептала она. Я знаю… Я знаю, что ты не могла тогда выбрать меня. Ты и виконта, по большей степени, не выбирала, а только лишь не желала становиться предметом жестокой расправы над невинным человеком. — Но я выбрал вас, — едва вернув голосу былую смелость, ответил я, поднимаясь с колен. Во мне едва оставалась жизнь, и ради Кристины я должен был вынести этот остаток с честью. — Поверните скорпиона, заберите ключ. Надеюсь, ваш будущий супруг справится с лодкой и доставит вас в более безопасное место. — Вы отпускаете нас? — не веря, дрожащим голосом переспросила бывшая протеже. Она часто задышала, приложив руки к груди. Отпускаю? Разве я мог отпустить тебя? Посмотрев в последний раз через плечо на невысокую тонкую фигурку, я чувствовал, что собственный организм начинает подводить меня: голова болела и кружилась, колени дрожали, немели пальцы… Ничего не сказав, я вышел из спальни девушки в гостиную подземного дома, а затем спрятался в собственной комнате, сразу после закрытия двери сползая по стене так, как будто мне выстрелили в сердце из пистолета. Теперь, когда мы были вместе в полумраке гостиной, а Кристина почти уснула на моей груди, прижавшись ближе, я до сих пор едва мог осознать, что она тоже любит. Любит, очевидно, не один год. Тогда, несколько лет назад, я и подумать не смел о её возвращении в свою жизнь, слыша за стеной слёзы и шёпот чужого имени. Кристина плакала над белым телом виконта, заботливо протирала его лицо холодной тряпкой, подносила воду. С какого момента ей вдруг захотелось вместо его горячих объятий моих? И почему поцеловала в губы? Нет, она прощалась не с образцом своего отца, не с другом, не с учителем… Я теперь посмотрел на её умиротворённое лицо, на лёгкую улыбку, прикрытые глаза. Она прощалась с тобой, Эрик. Не с Ангелом Музыки, с Эриком, зная, что в тебе любовь мужчины сильнее любой другой любви и принимая это. Поцеловав спящую Кристину в макушку, я отнёс её в спальню, а сам ещё очень долго не мог уснуть.