Eddie (since you have been gone)/Эдди (с тех пор как ты ушёл)

Ричи Тозиер даже не вышел из больницы, как уже держал в зубах новую сигарету. Он вцепился зубами в сухую бумагу, во рту было липко от того особого вида обезвоживания, которое наступает ранним утром, когда мир всё ещё туманен, а ты плаваешь в тёплом состоянии полубессознательности. Его веки оставались полуопущенными, когда он стряхивал последние остатки сна, язык слегка пульсировал от обжигающего горячего кофе. Едва выйдя из этого белого, затхлого здания, он нащупал зажигалку, прижал пламя к концу сигареты и с благодарностью затянулся, закрыв глаза. Он довольно напевал, обходя машину, направляясь к своему красному «Мустангу», сверкающему в лучах утреннего солнца. Майк привёз его из дома Ричи где-то ранним утром во время кофейной пробежки Неудачников, и он был молчаливо благодарен за это. Остальные Неудачники вернулись в таунхаусы, предположительно, чтобы перекусить и принять грёбаный душ. Ричи слегка наклонил голову, морщась от мускусного запаха, исходившего от него и его одежды. Он решил, что примет душ как-нибудь сегодня, только не сейчас. Он потёр брелок между указательным и большим пальцами, машина мягко запищала, когда он отпер её, неуклюже забираясь на водительское сиденье. «Мне действительно следовало выбрать машину побольше», — отстранённо подумал он, откидываясь на кожаные сиденья и закрывая глаза, когда струйка дыма от сигареты, зажатая между его губами, поднялась. Он вслепую потянулся, чтобы закрыть дверь. Чёрт возьми, если четырехсотфунтовая мать Эдди могла втиснуть свою жирную, небрежную задницу в этот Виста Крузер, то и Ричи мог бы это сделать. Он сухо рассмеялся, затянувшись сигаретой, вывез машину с переполненной парковки и подкатил к билетной кассе. — Чёрт, — пробормотал он, выуживая свою кредитную карточку из кармана, вставляя её в ожидающе разинутую пасть автомата, который одобрительно пискнул, выплёвывая корешок билета, который Ричи вытащил, закатив глаза. Зелёные огоньки заморгали на него, как глаза, словно решая, достоин ли Ричи того, чтобы его отпустить. Это напомнило ему о тех сфинксах, о которых Бен всегда рассказывал в детстве, о тех пустынных существах, которые стояли на страже. Бен сказал, что они могут съесть тебя, если ты неправильно разгадаешь их загадку, но Ричи не был так уверен. «Как комок песка собирается съесть человека? Подумай хорошенько, Хэйстэг, и отстань от этих Твинки, я думаю, они убивают твои мозговые клетки». Блокпост поднялся, и не успел пылающий жёлтый стержень оторваться от земли, как Ричи пронёсся сквозь него, вероятно, оставив неприятную царапину на красной краске машины, но всё это на самом деле не имело значения. Всё, что имело значение, это то, что он выбрался из этой удушающей больницы, и к тому времени, когда он выехал на открытую улицу, солнечный свет лился через открытое окно, он впервые за несколько часов почувствовал, что дышит. Дело было не в том, что Ричи хотел быть подальше от Эдди. На самом деле всё было совсем наоборот, и в этом была проблема. Как только Эдди вернулся к нему, казалось, что всё, чего он хотел, это смотреть на него, прикасаться к нему, чувствовать этот тёплый пульс, бьющийся под его кожей, и наблюдать за этими глазами, которые он в ответ закатывал на его шутки, глядя сквозь слой слëз. Он просто хотел вдохнуть Эдди, почувствовать себя как дома прямо в том месте, где его бьющееся сердце соединяется с ослабленными лёгкими. Он хотел лечь поперёк своего тела, чувствуя, как затишье излучается вибрацией и эхом отдаётся в самых пустых частях его груди, когда он смеялся. Пока Эдди смеялся, это всё, чего Ричи когда-либо хотел. Он помнил, помнил это так ясно, что казалось неуважительным спрашивать, произошло ли это вообще на самом деле. Он стал бы глупым — конечно, любой парень, влюбившийся в другого парня в маленьком городке людей, которые не могут не говорить, был по определению невероятно глуп, как бы это ни было. Но Ричи подыграл ему. Он тайком доставал сигареты из заднего кармана своего отца и неуклюже курил их, наклонив голову к солнцу. А подушечки его пальцев в конце дня стали бы болеть от ожогов, но всё это стоило того, чтобы увидеть смех мальчика с каштановыми волосами. — Ты такой глупый, — упрекал он его, — ты же можешь заболеть. Но за его словами не было настоящего тепла, всё это таяло на щеках Ричи, когда он заливался алым румянцем, притягивая его под руку и наслаждаясь мягким прикосновением кожи к коже, когда он притворился, всего на мгновение, что Эдди принадлежит ему. Потому что мир был жесток и неодобрительно относился к таким мальчикам, как Ричи, мальчикам, которые слишком часто ловили себя на том, что слишком долго пялятся на кудрявых мальчиков в галереях или на то, как их лучший друг выглядит в лучах солнца. Земля ненавидела таких парней, как Ричи, бурьяны цеплялись за его ноги и подставляли подножки, словно хотели утащить его на шесть футов под землю, похоронить рядом с уродливым, прогнившим сердцем Дерри, чтобы его забыли и начали игнорировать. Ветер нашёптывал насмешки, когда он бежал домой от Эдди, на его лице была улыбка, а кожа гудела там, где рука Эдди касалось его собственной. Педик, гомик, неженка, мелкий маменькин сынок, насмехался над ним ветер в ушах. В воздухе раздавались боевые кличи Генри Бауэрса, когда он вонзал свои отточенные оскорбления в грудь Ричи, как кинжалы, и это было достаточным доказательством того, что мир не улыбается мальчикам, которые слишком сильно любят своих лучших друзей. Но иногда, когда он пробирался через заросшие кустарником Пустоши, заходящее солнце освещало лицо Эдди, заливая его бледную кожу мягким золотистым светом. Его тёмные глаза превращались в янтарные озёра, а россыпь веснушек на носу выглядела звездочками там, где они усеивали его раскрасневшиеся щёки. И Ричи знал, что солнце улыбается таким мальчикам, как он, когда он наблюдал, как рот Эдди изгибался в тихой усмешке и он сам искоса смотрел на него. И может быть, только может быть, этого было достаточно. Но всё изменилось. Они больше не были тринадцатилетними подростками, которых невероятно сблизила общая травма. Раны так и не зáжили, но, возможно, они нашли своих заменителей где-то в другом месте. Некоторые раны никогда не заживают, их просто маскируют менее внушительные лица, которые приветствовали бы вас каждую ночь, когда вы забирались в постель в одиночестве, во власти своего прошлого и того, что скрывается в темноте. Ричи находил такое смиренное утешение в янтарной жидкости на дне своей рюмки, как и Эдди, глядя в жестокие, манипулирующие глаза своей жены. И когда Эдди достаточно окреп, чтобы стоять, у Ричи не было сомнений, что именно туда он и будет отступать. Не потому, что Эдди был слаб, нет, ни по таким стандартам, а потому, что Ричи понимал соблазнительные пути прошлого и то, как оно так часто соблазняло вас строить могилу внутри ваших детских страхов. В ваших самых ранних травмах у вас всегда был бы дом, и он звал бы вас туда каждую ночь. Когда звонит старый друг, трудно не поднять трубку, и так легко вернуться к тому, что знакомо, к тому, что ты знаешь наверняка в этом неопределённом мире. Но, возможно, Ричи просто проецировал это на Эдди. Может быть, он действительно любил свою жену во всей её солидной, безвкусной форме. Может быть, ему нравилось зарабатывать на жизнь вождением за письменным столом и возвращаться домой сквозь размытое пятно дворников на лобовом стекле, пересекающее горизонт, когда он убаюкивал себя таблетками от болезней, которых у него на самом деле не было. Может быть, он просто хотел представить, что Эдди уезжает только из чувства долга, потому что было легче принять, что он убегает от Дерри, чем добровольно бежал от чему-то, что не было Ричи. Застряв в утреннем потоке машин, Ричи застонал и несколько раз ударился головой о руль, издав при этом протяжный противный гудок. Машина позади него сердито просигналила в ответ, звук был похож на сирену, прорезавшую воздух. Ричи высунул голову из окна, вытягивая шею, чтобы получше рассмотреть водителя. — О да, по-настоящему зрело! — закричал он. Машина снова засигналила, и он понял, что машины перед ним теперь двигались по дороге, почти исчезая из виду. — Блять, — выругался Ричи, нажимая на газ и летя по гравийным дорогам Дерри. Даже не подозревая, он привёл себя к пульсирующему сердцу своего детства и, выйдя из машины, начал путешествие.

***

Ричи пробирался мимо высокой травы, не обращая внимания на то, как она оставляла красные царапины на его коже, пока он неторопливо продвигался дальше в Пустоши. Если тогда она была бесплодной, то сейчас уж точно нет; сорняки покрывали каждую поверхность земли, некошеная трава торчала из земли, как сталагмиты, или как осколки стекла, зарытые в прохладную грязь. Издалека он услышал слабое бульканье канализации, выходного туннеля всего в нескольких футах от него, посылающего потоки воды, спотыкающиеся о камни, к каналу, который был всего в полумиле отсюда. Он бросил взгляд в непроглядную тьму, вспоминая, как было сыро и темно, когда он брёл бредя по этой чёрной воде, его суставы хрустели, как тиканье часов, когда каждый следующий вдох выбивался из него с каждым шагом. Он вспомнил, как видел промокшее, неподвижное тело Эдди, раскинутое на берегу, как тряпичная кукла, все конечности переплелись с водорослями, обвились вокруг его ног и рук. Он бросил один взгляд на канализацию и прорычал: — Идите нахуй. Он поспешил вдоль кромки воды, позволяя чудовищным деревьям казаться карликами, которые, казалось, не столько жили в небе, сколько окружали его. Подобно снежному шару, подумал Ричи, если бы кто-то нарушил естественный баланс вещей, неужели всё рухнет вниз? Он шёл вдоль линии деревьев, пока они полностью не окружили его, пока небо не скрылось из виду. Бледный солнечный свет лился сквозь просветы между деревьями, и Ричи наблюдал за ними, за частицами, парящими в воздухе, как будто они были пойманы в мёртвый свет. Содрогнувшись, Ричи упал на колени, разгребая руками землю, когда открыл ржавый люк здания клуба, подтягиваясь по ступенькам, пока не приземлился на пол, подняв вокруг себя облако пыли, когда он сухо закашлял, отмахиваясь от неё. Он обошёл вокруг, мягко постукивая ботинками под ним, смешиваясь со скрипом старых половиц, когда они натягивались под натиском времени. Он позволил своим пальцам пробежаться по плакатам, прикреплённым к стенам, опустился на дешёвый фанерный пол, держа в руках гофрированную жестянку, куда Стэн спрятал их шапочки для душа. — Только для использования Неудачниками, — прочитал Ричи, сдвинув брови и сведя их близко к друг другу. Он скучал по Стэну. Его взгляд упал на спутанную полоску бежевой ткани, подвешенную к двум деревянным столбам в центре комнаты. Казалось бы, по собственной воле его ноги подошли к гамаку, и Ричи не до конца осознал, что вообще встал, пока не оказался уютно устроившимся в подвесной ткани, окутанный тонким слоем пыли и непреодолимой потребностью во сне. Закрыв глаза, Ричи погрузился в сон. Снова был 1989 год, и Ричи был в клубе один. Он запутался в тонкой ткани гамака, на коленях у него лежал потрёпанный комикс, очки с толстыми стёклами сползли на переносицу. Издалека он услышал звук напевания песни, низкий и плавный, разносящийся по комнате. Ричи прищурился, заметив стройную фигуру в конце комнаты, стоящую к нему спиной, пока продолжалось тихое пение. — Молод я, а ты стара. Мне сказали так вчера. У Ричи перехватило дыхание, он чувствовал себя так, словно кувыркается над головокружительной пропастью чего-то настолько ужасающего, что невозможно отвести взгляд. Нет, этого не может быть. — С этим не хочу мириться. «Буду век тебе молиться». Сердце Ричи остановилось, мёртвым грузом в груди, и поползло вверх по горлу, тёплой, влажной, пульсирующей массой в горле, когда он издал сдавленный звук. Кто-то из его детства смог сделать на удивление точно имитируя Пола Анки. Да, Ричи помнил. — Он может пе-е-еть! — заверещал Ричи, обнимая его за плечи, в тот жаркий день лета 1989 года. Его собственный голос был неузнаваем, переходя в его печально известный голос Пиканинни, — Хочу, чтобы ты немедленно здесь расписался, парень, где отмечено пунктиром. Мы отрастим тебе волосы, парень, мы дадим тебе гитару… А мальчик просто закатил глаза, улыбаясь добродушной улыбкой, ухмылкой призрака. Он всегда был таким взрослым, даже в детстве, как будто не знал, как быть молодым, как будто его пугала надвигающаяся тень чего-то, что мог видеть только он. Тень вторглась в его детство, как тучи на горизонте, и оставляла на его лице преждевременные морщины, вырывала ему раннюю могилу и непреодолимый уровень страха. Страх, он всегда был так напуган. Мальчик повернулся лицом к Ричи. Кровь покрывала его одежду, а пальцы дрожали. Он улыбался, пузырь густой чёрной жидкости выплёскивался из его мурлыкающего рта и растекался по губам, как горячая смола, но улыбка не совсем доходила до его глаз, которые были из стекла и плакали теми же эбонитовыми слезами, прочерчивая морщины шахтёра по его лицу. — Ты и я — мы на свободе, — он пел, гласные булькали над чернотой, вырывающейся из его лёгких, — словно птицы на природе. Ричи захныкал, дыхание было несбыточной мечтой, когда его лёгкие сжались, как будто железный кулак сомкнулся и сдавил окружность его грудь. Он посмотрел на светлые кудри, прилипшие к восковому лбу мальчика. — Стэн. Стэн-который-на-самом-деле-не-был-Стэном-или-кем-возможно-был, спотыкаясь, подошёл к Ричи, корча гримасу. Он схватился за живот, и когда глаза Ричи метнулись вниз, чтобы проследить за движением, он увидел зияющую рану в его груди, из которой текли густые реки чёрной крови, влажно падая на землю. Его холодные руки механически сомкнулись на краях гамака, вырываясь из его хватки, когда он на несколько дюймов отодвинулся от приближающегося мальчика. Слёзы застряли у него в горле, когда он поднял глаза и встретился с лицом… — Эдди. Кровь заливала его рот, стекала по подбородку и пропитывала рубашку спереди, точно так же, как это было в доме на Нейболт-стрит тем летом. Его глаза были стеклянными, и в них блестели слёзы. Теперь он был прямо перед Ричи, глядя на него, и выглядя невероятно маленьким и невероятно хрупким. Его глаза были тёмными и желтоватыми, как будто грубо впились в его бледное лицо, скулы выглядели впалыми и костлявыми, когда он невесело улыбнулся Ричи. — Рич, — проговорил он сквозь пузыри крови, — твои десять минут… …истекли, — сказал голос, пробудив его ото сна. — Ах! Что?! — выдохнул он, пытаясь ухватиться, гамак опрокинулся, и он оказался на пыльной земле. Ричи застонал, когда очки впились ему в лицо, тяжело дыша, прижавшись щекой к прохладной грязи там, где откололась половица. Ричи застонал, когда очки впились ему в лицо, тяжело дыша, прижавшись щекой к прохладной грязи там, где откололась половица. — Я сказала, — засмеялась Беверли, похлопывая его по плечу, — тебе пора вставать. Ричи застонал от боли в шее и тупой боли в спине, когда принял сидячее положение. Он был слишком чертовски стар для этого. Оглядевшись, он увидел лица остальных Неудачников: Майка, Бена, Билла… — Эдди, — хрипло сказал Ричи, сглатывая, — где Эдди. Беверли нахмурилась, присев на корточки и прижав руку к его голове, нахмурив брови в явном беспокойстве. Ричи ненавидел этот взгляд, это жалкое сочувствие. — Ричи, он всё ещё в больнице. Ты хорошо себя чувствуешь? Ты ударился головой? Он оттолкнул её руку, сглотнул и прислонился к одной из толстых деревянных свай здания клуба, глядя в обеспокоенные глаза остальных Неудачников. — Я в порядке, — резко сказал он, проводя рукой по волосам, прилипшим ко лбу. — Хорошо, — просто сказала она, и Ричи был благодарен за это. Она всегда знала, когда нужно отпустить ситуацию, вот почему она была его лучшим другом, — Ну, мы умираем с голоду. Я думаю, мы могли бы отправиться в тот новый итальянский ресторан дальше по улице. Неудачники дружелюбно болтали, взрывы смеха сдерживали разговор, пока Ричи пытался отогнать образ Стэна и Эдди, бьющихся в конвульсиях у его ног, чёрная кровь фонтаном била у них изо рта, когда они корчились и бледнели перед ним. — Рич, твои десять минут истекли. «Просто сон», сказал себе Ричи, содрогаясь, «это был просто сон». — Что ты об этом думаешь, Ричи? Ричи тупо моргнул, уставившись на них, — А? Майк рассмеялся, — Забывчивый как всегда, Балабол, — но Беверли выглядела обеспокоенной, наблюдая за его остекленевшими глазами. — Я с-с-сказал, — повторил Билл, улыбаясь, — ты пойдёшь с нами ужинать? Итальянская кухня звучит хорошо? Ужин? Ричи подумал, как долго он был без сознания? — Да, — сказал он, — да, звучит неплохо. Я думаю, что китайская еда навсегда испорчена для меня. Билл помог ему подняться, дружески положив руку ему на плечо, когда они начали идти к выходу. — Если это означает, что мне больше никогда в жизни не придётся слышать твой голос китайского кули, думаю, я не против. — Не будь такой Денббо Даун-авв, Большой Бирр, — сказал Ричи в своём ужасном исполнении китайского акцента, который определённо был как пятьдесят оттенков неправильного, — Я чувствую, что если я буду достаточно хорош, когда-нибудь я заслужу твою любовь. Неудачники засмеялись, а Билл покачал головой, — Ты говоришь это уже двадцать седьмой год, Балабол. — Эй, я никогда не говорил, что это будет легко! Билл только рассмеялся, притягивая его в свободный захват за голову, пока они шли, — Продолжай говорить себе это. Билл поморщился, отталкивая Ричи, теребя его сальные кудри, — И Ричи? Прими душ, от тебя пахнет смертью. Эдди пахнет лучше, чем ты, а он буквально воскрес из мёртвых. Проигнорировав упоминание об Эдди, Ричи небрежно поцеловал Билла, наклоняясь к нему ближе, но только для того, чтобы коснуться ладонью лица Билла, который начал хвататься за перекладины лестницы. — Прекрасно, — драматично сказал Ричи, — но я ожидаю, что в обмен на мои услуги я получу футбольное поле феттучини альфредо. Неудачники просто смеются, Беверли шлёпает Ричи со всей мочи, чтобы заставить его двигаться, и он начал подниматься вслед за Биллом по лестнице, выходя в тёплый летний день. Пока они непринуждённо беседовали, Ричи медленно чувствовал, что расслабляется. Он выкинул мечту из головы и позволил себе насладиться непринуждённым смехом своих друзей. В любом случае, этот сон ничего не значил. С трепетом в сердце Ричи решительно заключил: «Стэн ушёл, и он не собирался возвращаться». — Эй, подождите! — крикнул он своим друзьям, сталкиваясь локтями с Биллом и Беверли, когда они направлялись к машине Майка, готовые оставить прошлое позади.