Ночные шорохи

      Тёплая рука Михримах мягко сжимала ладонь Бали-бея, но, чувствуя пальцами её неравномерные судорожные хватки, воин догадался, что она нервничает. Покосившись на госпожу так, чтобы она не заметила, он смог рассмотреть в полумраке пасмурного дня её напряжённый взгляд. Девушка неосознанно закусывала нижнюю губу в попытке унять волнение, её густые брови были сведены к переносице, а мышцы шеи натягивались, контролируя прерывистые вздохи. Бали-бей прикрыл глаза и крепче сжал руку Михримах, привлекая её внимание. Госпожа мгновенно преобразилась, и мысль о том, что в его присутствии она всё ещё боится показывать свои истинные эмоции, вопреки всему его задела.       – Не волнуйся, всё будет хорошо, – привычно успокоил её Бали-бей, не без трепета заглядывая в её серьёзные глаза.       – Разумеется, – сдержанно согласилась Михримах, бросив ещё один испуганный взгляд на дворец Ибрагима. – Я не волнуюсь.       Они продолжили идти по извилистой тропинке, петляющей через сад. По бокам стояли величественные статуи греческих боков, преподнесённых Ибрагиму в качестве подарка в одном из походов самим Султаном Сулейманом, по-настоящему осеннее солнце бросало на них лучи, идеально оттеняя чёткий рельеф, отчего по траве распластались длинные причудливые тени. Дворец блистал во всём своём великолепии прямо посреди леса, возвышаясь над близстоящими деревьями. Его белые стены отливали позолотой и внушали непрошенное благоговение, которое посещало Бали-бея каждый раз, стоило ему взглянуть на каменное здание.       Только что он и Михримах Султан получили чёткий приказ от Ибрагима паши с просьбой навестить его детей – Хуриджихан и Османа. Бедные малыши, ещё ничего не знавшие о произошедшем с их матерью, остались без опеки. Сам великий визирь не мог тратить на них своё время, сославшись на загруженный график, но Бали-бей подозревал, что дело вовсе не в государственных делах. Ему хорошо была известна привязанность Ибрагима к своим детям, а также он знал, каким авторитетом тот пользовался у подрастающего поколения. В душу храброму воину закрадывались мысли, что паша просто боится посмотреть им в глаза. Он боится правды, которая душит его по ночам, не давая отдышаться. В самом деле, как сказать маленькому ребёнку, что его мать – убийца? А ещё тяжелее было бы находиться рядом с ним и молчать, вынашивая бремя на своих плечах в одиночестве.       Конечно, Бали-бей понимал Ибрагима, поэтому без возражений согласился ему помочь, глубоко тронутый тем, что паша настолько сильно ему доверяет. Поскольку с Михримах они стали с недавних пор неразлучны, госпожа добровольно вызвалась поехать во дворец с ним. Воин был только рад, потому что сам никогда не имел опыта общения с детьми.       Вечерело, и вот Бали-бей уже замер перед тяжёлыми дверями, ведущими в дом Ибрагима паши. Михримах остановилась рядом, по-прежнему держа его за руку. Её грудь ходила ходуном от частого дыхания, а несвойственная ей тревожность выглядела слишком явной и всерьёз насторожила Бали-бея. Кажется, если бы не он, она бы вообще отказалась сюда прийти.       – Ты боишься? – тихо спросил Бали-бей, с беспокойством посмотрев на возлюбленную.       Михримах ответила Бали-бею взглядом, полным доверия и нескрываемых сомнений. Она сильнее сжала его ладонь и прижалась плечом к его плечу.       – Немного, – честно призналась госпожа также шёпотом.       – Почему?       Бали-бей старался говорить мягко и непринуждённо, чтобы Михримах чувствовала его поддержку и не думала, что он её допрашивает. Ему действительно важно было знать, что её пугает и по возможности что-то изменить. Теперь они связаны друг с другом единой любовью, а значит, обязаны помогать партнёру в трудной ситуации.       – Понимаешь... – замялась Михримах, переступая с ноги на ногу у порога. – Я никогда раньше не общалась с чужими детьми. Мой единственный опыт – это мои младшие братья.       Бали-бей едва сдержался, чтобы не вздохнуть от облегчения. Он ожидал чего-то более ужасного, хотя видел, насколько сильно его подруга переживает из-за этого.       – Я тоже не силён в общении с ребёнком, – слегка улыбнулся он, одарив Михримах ласковым взглядом, от которого той мгновенно стало легче. – Но мы не можем подвести Ибрагима пашу. Он нам доверил своё самое главное сокровище.       – Так и есть, – кивнула госпожа. – Может, поэтому мне так неспокойно? Бедняжки, они остались совсем одни! Как мы им скажем о том, что...       Она не договорила, но Бали-бей и так понял окончание этой фразы. Как они скажут им о предательстве матери? Ибрагим паша просил их ни в коем случае не говорить с ними на эту тему, но что делать, если дети спросят сами? Лгать?       «Ложь во благо», – напомнил себе Бали-бей и наклонился, чтобы поцеловать Михримах в лоб. Она трепетно прильнула к его губам, кладя голову на плечо.       – У нас нет выбора, – заключил воин, обнимая дочь Султана одной рукой. – Мы справимся. В конце концов, когда-нибудь нам тоже предстоит познать ответственность за чужую жизнь.       Михримах с нежностью усмехнулась, нащупав в словах Бали-бея тонкий намёк. Воин невольно расплылся в мечтательно улыбке, но вовремя взял себя в руки и толкнул двери, пропуская госпожу вперёд. Она испустила решительный вздох, напустила на себя маску спокойствия и неспеша прошла к лестнице, ведущей на второй этаж. Её шаги глухим эхом отлетали от пустынных стен, так что Бали-бею показалось, будто они нарушили какое-то важное таинство этого места. Факелы несмело освещали им путь, в воздухе висела тишина, нарушаемая голосами и смехом господских детей. Похоже, они совсем забыли о времени или просто привыкли развлекаться до тех пор, пока родители не загоняют их в кровать. Михримах не торопилась, смотря себе под ноги и подбирая полы пышного платья. Бали-бей ступал следом, находу оглядывая помещение, которое выглядело словно зеркальный лабиринт в загадочном свете огня.       Вот госпожа оказалась наверху и в нерешительности взялась за позолоченную ручку двери, ведущей в детскую спальню. Бали-бей замер позади и решил не торопить её, давая возможность почувствовать в себе силы. Но Михримах всё медлила, и от этого, казалось, только больше себя запугивала.       – Они такие счастливые, – с тоской сокрушалась госпожа, качая головой. – Как я могу вот так ворваться в их жизнь и всё испортить?       – Ты ничего не испортишь, – подбодрил её Бали-бей. – Наоборот, они будут рады тебя видеть. Вы же совсем не чужие друг другу. Если что, я буду рядом.       Михримах с благодарностью посмотрела на воина.       – Спасибо, – шепнула она и одним движением распахнула деревянные двери.       В комнате царил полумрак, но от этого она ничуть не растеряла свой уют. Всё было чисто и прибранно, разве что кровать, на которой скакали дети, была в беспорядке. Бали-бей едва подавил приступ смеха, наблюдая за Хуриджихан, которая пыталась поймать своего маленького брата за ногу и повалить на подушки. Михримах так и застыла за порогом и, наверно, всё так бы и продолжилось, если бы Бали-бей нарочито громко не закрыл за собой дверь.       Дети услышали, что кто-то вошёл, и мгновенно перестали дурачиться, одновременно повернув головки в сторону взрослых. Молчание длилось всего секунду, а потом они с визгом вскочили с кровати и бросились к Михримах, едва не удушив в своих объятьях. Бали-бей с долей смущения наблюдал за этой сценой, но ему определённо досталось меньше, чем самой госпоже, раскрасневшейся от такого внимания.       – Госпожа! Михримах! Госпожа пришла! – наперебой кричали дети, подпрыгивая и наполняя маленькую комнату своими оглушительными криками. Михримах лишь поморщилась, предпочитая, как и Бали-бей, держать лицо, и по очереди потрепала их по волосам.       – Я так давно вас не видела, – натянуто улыбнулась дочь Султана, когда ей наконец удалось утихомирить ребят. – Почему вы до сих пор не спите?       – Мы маму ждём, – заявила самая старшая, Хуриджихан. Её голос лился, подобно голосу Хатидже Султан, и отдавался той же трепетной болью в сердце Бали-бея. – Она не с вами?       Тут Михримах замялась, и Бали-бей понял, что сейчас им предстоит самое сложное: объяснить детям всю ситуацию и при этом не травмировать их души.       – Понимаете, – госпожа с усилием сглотнула, – ваша мама, она... Она не придёт... То есть, придёт, но не сейчас. У неё очень много дел.       – Значит, она уже вернулась из Эдирне? – обрадовался Осман, и его глаза, так похожие на отцовские с густыми соболиными бровями, засверкали.       Бали-бей едва успел скрыть своё удивление. Он совсем забыл, что Ибрагим паша спрятал внезапное исчезновение матери за срочной поездкой за пределы Стамбула.       – Д-да... – запинаясь, ответила Михримах, и Бали-бей видел, с каким трудом ей даётся эта ложь. – Она очень хотела, чтобы мы побыли с вами и уложили вас спать...       Тут Осман подскочил к Бали-бею. От неожиданности он даже растерялся и непроизвольно отшатнулся. Мальчик таращился на него большими любопытными глазёнками, словно чего-то ждал. А точнее, с интересом рассматривал воина, не скрывая своего восхищения.       – А ты кто? – беззастенчиво выпалил он, чем ещё больше сбил Бали-бея с толку. – Мы тебя раньше не видели!       – Меня зовут Малкочоглу Бали-бей, – зачем-то полностью представился он, хотя знал, что фамилию дети не запомнят. В этом они были очень похожи на маленького Джихангира. Однако в глазах Османа мелькнуло понимание, и он снова воскликнул:       – Бали-бей! Это ты! Отец нам много рассказывал о тебе!       «Интересно, много хорошего или много плохого», – усмехнулся про себя воин, но вслух ничего не сказал. Михримах кинула ему сочувствующий, но добрый взгляд.       – Расскажи нам про военные походы! – внезапно запросил сын Ибрагима, стоя к незнакомцу вплотную.       –Как-нибудь в другой раз, – неуклюже отказал Бали-бей, выдавливая снисходительную улыбку. – Вы ещё маленькие для подобных рассказов.       Осман хотел было закапризничать, но Михримах пришла на помощь другу и настойчиво подтолкнула детей к кровати.       – Госпожа, ну пожалуйста! – умоляюще застонали дети, нехотя плетясь перед ней. – Всего одну сказку на ночь!       – Будет вам сказка! – со смехом сдалась Михримах. – Только, прошу вас, зовите меня сестрой.       Бали-бей искренне улыбнулся. Наконец-то она расслабилась и позволила материнским чувствам взять верх!       – Давайте, забирайтесь, – приговаривали госпожа, помогая брату и сестре устроиться под тёплым одеялом. Бали-бей смог вдохнуть с облегчением и удивлённо осознал, что всё это время боялся дышать. Неужели встреча с детьми пугает его больше, чем кровавые сражения с врагами?       Им потребовалось много времени на то, чтобы успокоить малышей и удовлетворить их неисчерпаемое любопытство. Михримах всё-таки сдалась под натиском Хуриджихан и рассказала ей про платья и украшения, которые носила её мать. Бали-бей под их умилительными взглядами тоже не устоял и очень отдалённо описал Осману битву под Мохачем, где ему впервые выпала честь сражаться бок о бок с Султаном Сулейманом. Дети слушали, затаив дыхание, и в комнате повисла успокаивающая тишина. Когда Михримах исполнила последнюю просьбы Хуриджихан и прочла детям сказку, на небе уже стоял жёлтый диск луны. Ночь выдалась тёмной и облачной, не было видно ни единой звёздочки. Брат и сестра уже начали позёвывать от усталости, поэтому госпожа без лишней суеты и уговоров уложила их спать. Бали-бей подошёл ближе и облокотился спиной на стол, сложив руки на груди и наблюдая за тем, как Михримах укрывает детей одеялом и по очереди целует их в лоб.       – Спокойной ночи, мои славные львята, – промурлыкала она с незнакомой Бали-бею материнской нежностью и тихо подошла к нему, победно улыбаясь.       Воин одобрительно ей кивнул и бесшумно прошёлся по комнате, задувая несколько свечей, как вдруг неугомонная Хуриджихан снова вскочила и в упор посмотрела на Михримах.       – Сыграй на скрипке, – внезапно попросила она, а госпожа заметно растерялась. – Как папа!       Михримах была в таком удивлению, что даже переглянулась с Бали-беем, ища у него поддержки, но воин только ласково ей подмигнул.       – Но... я...       – Михримах с радостью сыграет для вас, – встрял Бали-бей, не обращая внимание на возмущённый взгляд девушки. Его притягивали глаза Хуриджихан, загоревшиеся нетерпением при его словах.       – Я же не умею, – шикнула ему на ухо Михримах, когда он вернулся на своё место. – Я только издалека наблюдала, как это делает Ибрагим, но в руке скрипку сроду не держала!       – Попробовать никогда не поздно, – с улыбкой ответил Бали-бей так тихо, чтобы Хуриджихан его не услышала. – Я тоже не особо с этим знаком, но помню, что в детстве паша тебе что-то рассказывал. Помнишь?       – Наверно, да.       – Не волнуйся. Если что, я тебе помогу.       Госпожа, видимо, так забеспокоилась, что даже не удивилась тому, как именно Бали-бей, который до сих пор умел владеть только саблей, ей поможет. Но воин знал, что делает, поэтому ответил на требовательный взгляд Хуриджихан лёгким кивком и развернулся к ней спиной, оказавшись перед столом, на котором лежал футляр от скрипки.        Михримах вздохнула и дрожащими руками подняла крышку футляра, открывая обзор на блестяще отпалированную скрипку, сверкающую чистотой и новизной несмотря на количество своих лет. Бали-бей заворожённо прошёлся взглядом по её натянутым струнам в то время, как госпожа нежно поглаживала пальцами её деревянный корпус. В звенящей тишине она медленно взяла не слишком тяжёлый инструмент на руки, делая это с такой аккуратностью, что Бали-бей даже затаил дыхание. Михримах так же бережно положила скрипку на своё плечо, зажав её щекой, и подняла смычок, но начинать играть не спешила. Бали-бей видел её колебания и сделал шаг ей за спину, наклоняя голову к её уху.       – Давай, – прошептал он, и госпожа встрепенулась. Одной рукой воин поддерживал её рабочую руку, а другой помогал удерживать увесистый инструмент в неподвижном состоянии. – Ты сможешь.       Михримах прикрыла глаза, собираясь с мыслями, Бали-бей почувствовал движение её руки, тянувшейся к тонким струнам. Ещё секунда, и по комнате уже разливалась протяжная лирическая мелодия. Струны завибрировали под плавными касаниями смычка, музыка не прерывалась, но сперва звучала неуверенно и пугливо. Бали-бей ненавязчиво прикладывал усилия, чтобы госпожа чувствовала себя спокойнее, и вскоре Михримах и вправду раскрепостилась и даже на мгновение прикрыла веки, наслаждаясь нежными звуками. Она получала настоящее удовольствие.       Бали-бей незаметно опустил руки и обнял госпожу за плечи, прижимаясь к её спине. Воин блажённо закрыл глаза, сморённый внезапно накатившейся усталость. Он положил подбородок на хрупкое плечо Михримах, а она беззлобно хмыкнула, давая понять, что не против. Бали-бей давно уже не ощущал подобного умиротворения. В последнее время ему начало казаться, что он больше не способен обрести покой и отныне даже во сне обречён испытывать страх и отголоски пережитой боли. Воспоминания о Рустеме снова посетили его, сдавив горло горечью, но он сдержал непрошенную боль, готовую вырваться на свободу при первом признаке слабости. Музыка навивала какую-то светлую тоску, сжимая сердце и трепетно замирая в груди, так что воин сам не заметил, что начал дышать в такт приятным звукам.       Боль, с которой Бали-бей давно смирился, снова давала о себе знать, из-за чего он неосознанно сжал Михримах в объятьях сильнее. Чем больше он вслушивался в свободную мелодию скрипки, тем тяжелее становилось ему контролировать сдавленное дыхание, с которым наружу рвались слёзы. ***       Михримах проснулась оттого, что первые рассветные лучи защекотали ей лицо, заставив открыть глаза. Она сонно помогала, прогоняя остатки сна, и только потом обнаружила себя спящей в одной кровати с Хуриджихан и Османом. На ней всё ещё было уличное платье, но кто-то заботливо освободил её волосы от короны и причёски, оставив их распущенными. Госпожа чувствовала себя невероятно усталой, но в то же время почему-то счастливой. Кроме того, что почти всю ночь она играла на чужой скрипке, она не помнила ничего. То ли она уснула, убаюканная сладостными звуками инструмента, то ли просто легла спать как в тумане, выполняя все действие необдуманно и уже инстинктивно. Рядом с ней, прижимаясь к её боку, сопел Осман, а сразу за ним – Хуриджихан, чьи каштановые пряди Михримах теребила в руке. Она с нежностью посмотрела на детей и осторожно, чтобы не разбудить, прикрыла их плечи одеялом. Её сердце запело от ласки и любви к этим малышам, будто она сама являлась их матерью. При виде миловидного выражения их маленьких лиц ей хотелось улыбаться. Казалось, она могла бы наблюдать за ними вечность, если бы её не привлекло какое-то движение, которое она уловила боковым зрением.       Михримах подняла голову, лежащую среди пышных подушок, и повернулась в сторону стола, на котором оставила открытый футляр со скрипкой. Возглас удивления застрял у неё в горле вместе с виноватым вздохом, когда её глаза наткнулись на мощную фигуру Ибрагима, стоящую к ней спиной и склонившуюся над своим инструментом. Сколько он так стоит? И как давно она спит под одним ложе с его детьми?       – Доброе утро, госпожа, – поздаровался, не оборачиваясь, Ибрагим паша, каким-то образом узнавший, что она уже проснулась. – Простите, я не хотел Вас будить.       Великий визирь наконец обернулся и, к большому облегчению Михримах, одарил её дружелюбный улыбкой. В его взгляде не было ни намёка на гнев или недовольство, но госпожа всё равно почувствовала, как приливает краска к её щекам.       – Нет, это Вы меня простите, – скопировала его улыбку госпожа, приподнимаясь в кровати так, чтобы не потревожить спящих. – Я не заметила, как уснула.       Ибрагим понимающе усмехнулся, и его улыбка стала шире, обнажая ровный ряд зубов. Он снова посмотрел на свою скрипку и провёл по ней рукой.       – Скрипка? – словно угадывая, спросил он, бросив на дочь Султана удивлённый взгляд.       – Ах, да! – легко засмеялась Михримах и в упоении прикрыла глаза, вспомнив свою ночную игру. – Прошу прощение, паша, я не удержалась. Хуриджихан очень просила меня сыграть. Разве я могла ей отказать?       Теперь взгляд Ибрагима потеплел, и в нём появились уважение и даже гордость. По телу Михримах разлилось уютное тепло.       – Не знал, что Вы умеете играть, – похвалил он.       – Я не умею, – скромно отозвалась госпожа, отводя взор. – Я просто смотрела однажды, как Вы это делали. А ещё, когда мне было одиннадцать, Вы показывали мне пару песен, и я запомнила.       На миг воспоминания заволокли благодарный взгляд Ибрагима, и он кивнул, показывая, что не злится. С плечей Михримах словно рухнула целая скала, и она смогла спокойно выдохнуть. Паша прикрыл крышку футляра и приблизился к госпоже, заглядывая на своих детей. Он лёгким касанием руки пригладил непослушную чёлку Османа, наклонился, чтобы поцеловать Хуриджихан, и растроганно посмотрел на дочь Султана.       – Я в вечном долгу у Вас, госпожа, – негромко поблагодарил её Ибрагим, слегка склоняя перед ней голову. – Просите всё, что захотите.       – Вы чего, паша? – искренне удивилась Михримах, отмахиваясь. – Вашей благодарности мне вполне хватит! Я только рада помогать Вам.       Он одарил её лёгкой улыбкой, которая почти сразу погасла.       – Как они? – внезапно помрачнел Ибрагим, и госпожа догадалась, что он хочет услышать, что они с Бали-беем сказали им про Хатидже. Её сердце тяжело забилось.       – Я сказала, что Хатидже Султан задержалась во Дворце из-за государственных дел, – чуть слышно ответила Михримах, с сожалением опуская взгляд на детей. – Они поверили.       – Хорошо, – одобрил Ибрагим и уже собрался уходить, но голос Михримах ударил его в спину:       – Так нельзя, паша. Вы не можете вечно скрывать от них правду. Они имеют право знать, что случилось с их мамой.       Связки госпожи напряжённо вибрировали, словно она с трудом выдавливала из себя слова. Великий визирь замер на полпути к двери и обернулся. В его глазах было столько боли, что Михримах закусила губу. Его плечи устало поникли.       – Когда-нибудь я скажу им правду, – глухо пообещал Ибрагим. – Но не сейчас. Сейчас они ещё дети. Не хочу, чтобы им пришлось переживать мою боль.       – Как же Вы убережёте их от этой боли? – осторожно спросила Михримах.       На какое-то время паша замолчал, словно раздумывая, и госпожа уже решила, что напрасно задала этот вопрос, как вдруг он решительно вскинул голову, твёрдо посмотрев на неё. Этот взгляд был ей очень знаком. Точно такой же бывал у её отца, когда он принимал какие-то сложные решения, от которых его уже нельзя было отговорить. Тогда ей в душу обычно закрадывалось плохое предчувствие.       – Они здесь не останутся. Этим же утром, как только они проснутся, я отправлю их в Эдирне с позволения повелителя.       – Что?!       Михримах от ужаса даже забыла понизить голос, но, к счастью, дети не проснулись. Теперь им вообще лучше не просыпаться, чтобы не знать, как изменится их жизнь с этого момента. Госпожа внутренне боролась с бурей эмоций, восставших в её груди после слов Ибрагима. Она не знала, что лучше: гневно накричать, горько всплакнуть или испуганно ахнуть.       – Как Вы можете так поступить? – сокрушённо покачала головой она. – Они уже потеряли мать. Не отбирайте у них ещё и отца!       Но Ибрагим остался непреклонен. Ни один мускул не дрогнул на его лице, что ещё больше разбивало Михримах сердце.       – Я уже всё решил, – безжалостно отрезал он и отвернулся. – Сегодня утром Хуриджихан и Осман уедут.       Госпожа открыла рот, намереваясь возразить, но паша уже вышел за дверь, оставив дочь Султана в растерянности и с лёгкими слезами на глазах. ***       Утро выдалось прохладным, несмотря на яркое солнце. Нигяр поёжилась и вжала голову в плечи, спасаясь от беспощадного ветра, так и норовившего сорвать с неё тёплую накидку. Калфа сделала шаг в сторону, прижимаясь к Ибрагиму, который молча стоял рядом с ней и, казалось, даже не чувствовал натиска осенней погоды. Мех на его плечах колыхался под порывами воздуха, руки он держал впереди себя, а взгляд смотрел отстранённо, прямо перед собой. Нигяр не знала, как выразить ему свою поддержку, но приближаться больше не стала. Её сдерживал прожигающий насквозь взгляд Бали-бея, стоящего рядом с дверьми во Дворец паши.       После возвращения в Топкапы они почти не пересекались, а, когда Нигяр узнала, что он женится на Михримах, она сознательно начала избегать с ним встреч. Она чувствовала себя преданной и обманутой несмотря на то, что была безумно счастлива за воина. До этого момента они встретились лишь однажды – когда Нигяр направлялась в покои повелителя, чтобы рассказать ему о своём участии в походе. Тогда она свернула в знакомый коридор, а возле дверей в покои Султана стоит он, серьёзный и неизменно красивый. Он уже предстал перед ней в образе хранителя покоев, сменив свои походные обтягивающие штаны и тёплый полужилет на чёрный узорчатый кафтан, подвязанный кушаком. Нигяр с тоской вспомнила те дни, когда она могла, не скрываясь, любоваться его сильным телом сквозь привычную ей белую рубашку. Они не сказали друг другу ни слова, отделавшись лишь лёгкими кивками.       Они стояли здесь все вместе за исключением Михримах Султан, которая изъявила желание вернуться в Топкапы. Решение это подозрительным отнюдь не было: Нигяр ещё издалека заметила дорожки высохших слёз на её щеках. Значит, госпожа уже знает. Бали-бей мимолётно утешил свою избранницу несколькими словами, а сам остался с Ибрагимом и калфой, так как после прощания с детьми великого визиря они планировали посетить тюрьму, в которой держали Хатидже Султан. Страх уже понемногу наступал на Нигяр, заглушая в ней сожаление и сочувствие к боли Ибрагима. Больше всего она боялась услышать решение, которое принял паша относительно пленницы. Она до сих пор не знала об этом, из-за чего могло показаться, что великий визирь просто не доверяет ей такие серьёзные вещи, однако Нигяр прекрасно понимала, что он сам-то с трудом верит в собственные мысли.       Вскоре из-за поворота показались служанки, ведущие за руку Хуриджихан и Османа. Нигяр присмотрелась, ожидая увидеть на их лицах обиду и страх, но дети были спокойны и веселы, что говорило о том, что даже здесь Ибрагим не сказал им всей правды. Стараясь не выдать свою жалость, когтями стискивающую ей грудь, Нигяр смотрела, как Ибрагим сходит с места, крепко обнимает своих отпрысков, при этом из последних сил сдерживая эмоции, и шепчет молитву им в путь. Брат с сестрой помахали отцу на прощание, крикнули пару добрых слов Бали-бею, и служанки повели их в противоположную сторону, где их ждала карета. Ибрагим провожал их тяжёлым взглядом, так что на сердце у Нигяр заскребли кошки. Так нельзя.       – Пусть Аллах убережёт твоих детей, – шёпотом изрекла Нигяр, смотря им вслед.       – Аминь, – услышала она над ухом бесстрастный голос Ибрагима, а потом удаляющейся шорох травы сообщил ей, что паша уходит. Она сорвалась с места и бросилась за ним, на ходу подбирая полы платья.       – Подожди! – крикнула она. – Ты же не можешь вот так просто их бросить! Они же дети, должны расти в заботе и любви.       – В Эдирне о них позаботятся, – безучастно выдал Ибрагим, загнав Нигяр в ступор своим безразличием.       – Для них важен ты, – отчеканила калфа, нахмурившись.       – Это ради безопасности! Пока я не разберусь с Хатидже, они здесь не останутся. Я не хочу, чтобы моих детей пугали рассказами о дворцовых убийцах!       Ибрагим резко развернулся и быстрым шагом направился к Бали-бею, давая понять, что разговор окончен. Нигяр тяжело вздохнула, но ей ничего не оставалось, как последовать за ним. Бали-бей деликантно поклонился паше, как всегда, со всей сосредоточенность слушая его слова.       – Отправляемся, немедленно, – ровным голосом приказал Ибрагим, и воин решительно кивнул. – Вперёд.       Бали-бей задержал на Нигяр долгий взгляд, от которого у неё внутри всё перевернулась, а сердце начало разгонять кровь быстрее, и направился вслед за Ибрагимом по правую руку, держась чуть позади него. Нигяр пристроилась с другого боку, и несмотря на все разногласия, ей нравилось чувствовать себя частью команды и быть рядом с ними. Как никак, они слишком много прошли вместе и уже стали намного дороже друг другу. ***       Холод и тьма охотно приняли Нигяр в свои объятья, стоило ей ступить следом за Ибрагимом в просторное здание тюрьмы. День подходил к концу, вот-вот должен был наступить вечер, но она будто не чувствовала течения времени. Бали-бей остался снаружи, охраняя вход от посторонних, и от этого калфе стало ещё страшнее. Каменные ступени вели её в подземелье, она старалась ступать аккуратно, но звук от её коблуков всё равно был прекрасно слышен. Затаив дыхание она не теряла из виду Ибрагима и, как могла, боролась со страхом, который комом вставал у неё в горле. Одна мысль о том, сколько пленных было здесь убито, внушала ей леденящий ужас. Ей казалось, что она до сих пор слышит преисполенные болью и мольбой крики людей, растерзанных в этих стенах.       Ибрагим вёл себя слишком уверенно и спокойно, и по его стремительным шагам и расправленными плечам Нигяр догадалась, что он уже не раз здесь бывал. На мгновение её посетила мысль поменяться с Бали-беем местами, но она пошла с пашой не просто так. Ей необходимо было услышать, что скажет Хатидже и, по возможности, предотвратить ненужные потери. Вот только, сможет ли она это сделать, если сама не своя от испуга?       Тоннель наконец кончился, и Нигяр очутилась в сжатом коридоре, на стенах которого висело лишь несколько факелов, несмело рассеивающих тьму. Холод пробирался до костей, но ещё в воздухе ощущались тяжесть чужого страха и дыхание неостывших смертей. Ибрагим остановился возле большой железной двери с единственным окошком на уровне глаз, ловко открыл все замки и вошёл внутрь, жестом пригласив калфу следовать за собой. Мысленно приготовив себя к самому страшному, она всё равно не сдержала испуганно вздоха, когда тусклое сияние огня пролило свой свет и позволило ей увидеть во мраке Хатидже Султан. Госпожа лежала на земле, закрыв глаза, и никак не отреагировала на появление паши. Неухоженные волосы спадали на её осунувшиеся лицо, на стёртых в кровь руках висели оковы, которые уже не казались такими прочными из-за худобы пленницы. Порванная рубашка висела на ней, как на скелете, кожа была бледная и вся в синяках. Нигяр спряталась за спиной Ибрагима, не в силах смотреть на ту, которая причинила столько вреда её друзьям.       Ибрагим замер, осматривая жену с головы до ног. Его цепляющий взгляд придирчиво скользил по её небрежной позе, но он всё же взял себя в руки и подошёл ближе. Нигяр осталась на месте и задержала дыхание, наблюдая за тем, как Паша приседает возле госпожи, бережным движением убирает её волосы, а потом нагибается к её уху. Всё это он делал с таким хладнокровием, что калфа невольно даже забыла о своём страхе, думая, что он был напрасным.       – Хатидже, – позвал Ибрагим, а, когда Хатидже не шевельнулась, повысил голос: – Хатидже, милая, проснись.       Веки госпожи задребезжали и медленно открылись. Затуманенный взгляд с трудом сфокусировался на Ибрагиме, и на лице, к удивлению Нигяр, появилась безмятежная улыбка. Хатидже встала, мимолётно потянулась и села, прижавшись спиной к сырой стене. Нигяр едва подавила приступ жалости от её ужасно побитого и измотанного вида. Куда подевалась нежная красивая госпожа, которую все любили?       – Ибрагим? – хриплым шёпотом удивилась она самым обычным тоном. – Что ты здесь делаешь?       Ибрагим тяжело вздохнул, и Нигяр бесшумно зашла сбоку, чтобы рассмотреть его лицо. Оно было непроницаемым и скорее даже равнодушным, таким, каким оно должно быть при допросе пленного. Он смело смотрел прямо в глаза своей бывшей жене, не испытывая угрызений совести за то, что засадил её под замок. Он не давал прохода своим чувствам, честно исполняя приказ. Нигяр и гордилась, и в то же время чувствовала тяжесть в груди.       – Ты сама знаешь, зачем я здесь, – бросил Ибрагим, выпрямляясь и поднимаясь на ноги. – Или ты забыла, по какой причине тебя сюда посадили?       Внезапно взгляд Хатидже ожесточился, и в нём появились первые намёки на ненависть и разочарование. По тому, как напряглась её челюсть, Нигяр догадалась, что она с трудом себя контролирует, и только оковы удерживают её от желания броситься на Ибрагима.       – Так ты пришёл, чтобы допросить меня, да? – презрительно сплюнула Хатидже, сморщив нос. – Ничего другого я от тебя и не ждала.       Ибрагим прищурился, но сделал шаг к Хатидже, возвышаясь над ней. Госпоже пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Нигяр встревожилась, почувствовав ощутимое напряжение между ними. Но паша неожиданно уронил голову и устало сгорбил плечи, а, когда поднял взгляд на госпожу, в нём была такая печаль и боль, что сердце Нигяр болезненно ударилось о рёбра. Он сожалеет.       – Зачем, Хатидже? – просто спросил он, не скрывая растерянности в голосе.       – Ты действительно думаешь, что я отвечу на твои вопросы? – зло усмехнулась Хатидже, дрожа от гнева. – Я буду молчать.       – Говори правду, сейчас же, – пригрозил Ибрагим, наклоняясь к госпоже. Его плечи напряглись. – Или я заставлю тебя.       Хатидже холодно рассмеялась, не сводя с паши уничтожающего взгляда. Нигяр поёжилась, почувствовав исходившие от неё волны безумства.       – Ты заставишь меня?! – хрипло переспросила она, и её голос взлетел до самых верхних нот. – Интересно, как же? Ударишь меня? Может, будешь пытать, пока я не умру от боли?       Ибрагим застыл, похоже, не зная, что ответить. В его глазах сквозило непонимание и непонятное Нигяр выражение, словно он силился узнать в пленнице перед ним свою бывшую жену. Это было больно наблюдать, но одновременно и страшно.       – Как ты можешь такое говорить, Хатидже? – в отчаянии воскликнул Ибрагим. – Я никогда так не поступлю с тобой.       – Неужели? – с наигранным удивлением съязвила госпожа. – А как ты поступишь? Станешь умолять повелителя сохранить мне жизнь?       – Ты должна рассказать правду, – терпеливо пояснил Ибрагим, но Нигяр видела, что он с трудом сдерживает гнев. – Только тогда я смогу принять решение.       – Лучше дай мне умереть. – Хатидже смерила пашу отсутствующим взглядом. – Прекрати мои мучения.       Ибрагим не выдержал и в ярости отвернулся, ругнувшись сквозь зубы. Нигяр молилась про себя, чтобы он не потерял контроль над собой и остался хладнокровен к провокация пленницы. Однако терпение великого визиря было на исходе.       – Отвечай! – рявкнул он, резко повышая голос. Он выпрямился, мгновенно став выше ростом. – Отвечай, иначе...       – Иначе что? – перебила Хатидже, презрительно скривившись. – Убьёшь меня? Так давай! Моя жизнь меня уже не волнует. По крайне мере, с тех пор, как ты переспал с этой крысой!       У Нигяр спёрло дыхание, когда обезумевшая госпожа перевела на неё яростный взгляд. Она попятилась, заметив, что пленница хищно обнажила клыки в оскале, но сказать больше ничего не успела, потому что Ибрагим внезапно замахнулся и с силой ударил её по щеке тыльной стороной ладони. Из груди госпожи вырвался болезненный вздох, её голова откинулась назад от толчка и ударилась о каменную стену. Хатидже замерла с опущенной головой, часто дыша, и уже потянулась дрожащей рукой к образовавшемуся красному пятну на лице, но вместо того, чтобы прикоснуться, вскинула на Ибрагима ненавистный и оскорблённый взгляд. Нигяр, кажется, забыла как дышать и на всякий случай не шевелилась, округлив глаза от страха. Она прикрыла рот рукой, не сдержав удивления от того, что паша вновь позволил себе распустить руки.       – Я предупреждал, – пугающе спокойным голосом, но не скрывая ярости, прошипел Ибрагим. В его горле заклокотали низкие звуки, похожие на рычание. – Её зовут Нигяр. Ни ты, ни кто-либо другой не смеет оскорблять её в моём присутствии.       Растерянность, отразившееся в глазах Хатидже при этих словах, яснее всяких слов говорила о том, что она не ожидала, что Ибрагим быстрее всех забудет о её бывшем статусе госпожи. Кажется, никогда до этого момента она не получала пощёчину, да ещё и столь унизительную, от собственного мужа. Нигяр зажмурилась, проникаясь благодарностью к паше, но теперь ещё больше опасаясь за него. Что угодно могло взбрести в голову Хатидже, пока она находится в такой лютой ярости.       – Спрашиваю в последний раз, – с расстановкой проговорил Ибрагим, – зачем ты всё это сделала и кто тебе помог?       «В последний раз» в понятии Ибрагима озночало, что потом он будет применять силу. Нигяр с мольбой покосилась на Хатидже, мысленно прося её рассказать всю правду, чтобы калфе не пришлось наблюдать жестокости от своего возлюбленного. Она уже забыла о холоде и о страхе и думала только о справедливости. Правильно ли поступает Ибрагим, угрожая Хатидже насилием?       – Мне никто не помогал, – дрожащим голосом выдала Хатидже, не поднимая глаз. Запал её ярости иссяк, и теперь она подчинилась, спокойно отвечая на вопрос. – Я всё сделала сама. Наняла убийц по всему Стамбулу и объяснила им, как попасть во Дворец. Один из них убил Шах, другой пытался прикончить Хюррем, а остальные напали на Махидевран.       Нигяр содрогнулась, вспомнив тот день, когда ей пришлось ценой собственной жизни защищать Хюррем Султан от преступника, пробравшегося в её покои ночью. Она покачала головой, прогоняя воспоминания, и вернулась в реальность, где её ждал новый удар. Госпожа с таким равнодушием перечисляла имена своих жертв, среди которых была её сестра, что создавалось впечатление, будто она совсем не жалеет о содеянном. Более того, в её глазах, обращённых на Ибрагима исподлобья, не было ни намёка на печаль или раскаяние. Она говорила, что есть, и при этом не высказывала никаких эмоций.       – Зачем? – тихо спросил Ибрагим.       Хатидже подняла голову, в упор посмотрела на Ибрагима пронзительным взглядом и напрягла руки.       – Месть, – прошипела госпожа. – Всё ради мести и страха. Я убивала тех, кто испортил мне жизнь. Шах, которая пыталась претендовать на моё место из зависти; Хюррем, которая посеяла раздор в моей семье; Махидевран, которая не смогла справиться с этой змеёй, Хасеки! Я ещё хотела убить тебя за то, что изменил мне, и её, – она кивнула на Нигяр, метнув уничтожающий взгляд прямо на неё, – за то, что посмела прикасаться к тебе по ночам! Я бы убила Сулеймана! Он допустил всё это! Он не казнил тебя, предателя, за оскорбление, нанесённое мне! Я бы всех убила!       Хриплый голос Хатидже превратился в исторический крик, который оглашал пустые стены и ознобом растекался по позвоночнику Нигяр. Ибрагим попятился, в неверии смотря на госпожу, и переглянулся с калфой. В его глазах она увидела отражение собственного ужаса. Убийца всё это время был у них под боком, а они даже ничего не заподозрили!       – А как же нападение на тебя той ночью? – обескураженно спросил Ибрагим, с трудом совладав с оцепенением. – Кто напал на тебя во Дворце?       – Это всё было спланировано, – слегка улыбнулась Хатидже и вытянула руку запястьем верх, демонстрируя совсем ещё свежие шрамы на венах. – Я сама сделала себе все эти раны, разбила окно, закричала и притворилась умирающей. Мне нужен был отвлекающий манёвр. Повод, чтобы покинуть Стамбул.       – А потом ты сообщила о ложном покушении, чтобы Топкапы остался без защиты, – негромко пролепетала Нигяр, ужаснувшись своим словам. Это просто не укладывалось у неё в голове. Получается, всё, что они сделали, было зря? Они просто повелись на обман Хатидже. Они попались в ловушку, и неизвестно, что бы случилось, если бы они не перехватили госпожу в лесу. Неужели это значит, что смерть Рустема тоже была напрасна?       – Вы и сами уже всё поняли, – глумливо осклабилась Хатидже. – Вы стали жертвами моей игры, и я бы победила, если бы вы не разгадали карту, которой я пыталась запутать следы и задержать вас. Но я переоценила свои силы.       Секунду Ибрагим и Нигяр молчали, пытаясь переосмыслить услышанное. Но чем больше калфа думала об этом, тем больше осознавала свою беспомощность. Всё было напрасно.       – Кто поджог город? – глухо выдавил из себя Ибрагим, не смотря в сторону пленницы.       – Я, – снова ухмыльнулась Хатидже, наслаждаясь растерянным видом паши. – Мои люди мне помогли. Мне нужны были деньги, но при этом я не хотела оставлять свидетелей. Понимаете теперь, насколько вы жалкие?       Она со скрежетом расхохоталась, а Нигяр отвернулась, сдерживая слёзы. Она чувствовала себя совершенно опустошённой и бессильной. В какой-то момент ей захотелось закрыть глаза и представить, что всё это сон, чтобы потом не пришлось пересказывать этот разговор Бали-бею, который тяжелее всех переживал потерю своего друга. Как он отреагирует?       – Предательница, – прорычал Ибрагим. – Подлая изменница! Ты ответишь за всё, что сделала!       – Если ты считаешь, что убийство является наказанием для меня, то ты не прав, – небрежно пожала плечами Хатидже. – Ты и пальцем меня тронуть не посмеешь. Так и передай своему повелителю.       – Нет, это ты ошибаешься! – взревел Ибрагим, не в силах совладать со своим гневом. – Ты получишь по заслугам, и все запомнят тебя, как убийцу, осквернившую Кровь Династии! Твоё имя будет проклято!       Нигяр съёжилась от крика Ибрагима, но больше всего её поразило холодное спокойствие, исходившее от Хатидже. Она будто бы уже смирилась со своей участью и теперь наслаждалась плодами своих трудов. Нельзя было не признать, что ей удалось посеять панику во Дворце, однако кое-что всё же слабо согревало сердце Нигяр, не давая ей совсем пасть духом от отчаяния. Госпоже не удалось добиться раздора между ними. Несмотря ни на что они смогли объединиться и противостоять самой смерти. Вот только, стоит ли это тех жертв, на которые им пришлось пойти?       – Пошли отсюда, – бросил Ибрагим, разворачиваясь и беря Нигяр за руку. Она только успела мельком посмотреть на Хатидже прежде, чем паша почти с силой потащил её за собой, выводя наружу. Нигяр словно во сне следовала за визирем, смотря прямо невидящим взглядом. У неё не было сил сопротивляться или что-то говорить. Ей едва удавалось осмыслить всё, что она услышала.       Ибрагим запер Хатидже и быстрым шагом отошёл от двери подальше, остановившись спиной к Нигяр. Она пристально смотрела ему в затылок и опасливо приблизилась к нему сбоку. Паша тяжело дышал, опустив голову и сгорбив плечи. Его глаза лихорадочно бегали из угла в угол, руки судорожно сжимались в кулаки. Он явно о чём-то думал, но, похоже, эти мысли его не устраивали.       – Какое решение ты принял? – сглотнув, спросила Нигяр, боясь услышать ответ. Её сердце замерло в ожидании.        – Самое правильное, – уклончиво ответил Ибрагим, не удостоив её взглядом. Сперва она растерялась, но стоило паше обернуться и посмотреть на неё решительным взглядом, как она сразу всё поняла, и от этого понимания грудь её сдавила острая боль. Она с трудом нашла в себе силы заговорить.       – Нет! – крикнула она, бросаясь к Ибрагиму и останавливая его за руку. На самом деле она знала, что отговаривать пашу бесполезно, но почему-то ей казалось, что, попытавшись, она облегчит груз вины на своих плечах. – Ты не можешь так поступить! Поступить так, как поступала она!       – Она убивала невинных людей! – жёстко отрезал Ибрагим, вырываясь из хватки Нигяр и делая несколько целеустремлённых шагов в сторону лестницы. Снаружи их ждал Бали-бей, но если она даст ему до него добраться, то будет поздно. Она должна остановить его!       – Нет! – снова закричала Нигяр вслед паше, выбрасывая вперёд руку, словно намереваясь схватить его. – Нет, пожалуйста!       Её голос разбился о пустые стены, и тишина была ей ответом. Ибрагим ушёл, так и не послушав её. Колени Нигяр задрожали, и она прислонилась к стене, борясь с подступающими слезами. Её тело била мелкая дрожь, она пыталась что-то придумать, но мысли ускользали, не давая даже надежды. Она ничего не могла сделать. ***       Отчаянный, почти умоляющий крик Нигяр ударил Ибрагима в спину, но он не обернулся, а только ускорил шаг. Он старался не думать о разочарование в её глазах, когда он сделает то, что задумал. Он старался вообще не думать, не задавать себе вопросов и не давать времени на сомнения. Стоит лишь сказать, и обратно уже ничего не вернёшь. Ему нужно лишь сказать...       Ярость и злость на самого себя съедала Ибрагима, внушая невероятное чувство бессилия и осознание собственной ничтожности. Как он был глуп, когда повёлся на приманку Хатидже! Как долго он жил с ней под одной крышей и даже ни о чём не догадался. Он зря подвергал опасности Бали-бея, Нигяр и повелителя. Он зря дал Рустема умереть.       Хотелось закричать, но Ибрагим сдержался, хотя теперь это давалось ему с большим трудом. Весь его мир рухнул, как только Хатидже выложила всю правду. Перед его глазами мелькала темнота, во всём теле чувствовалась невесомость, а из рук внезапно ушла вся сила, отчего по плечам проходила дрожь. Ему было трудно вздохнуть из-за сжимающих сердце боли и растерянности, и всё равно он упрямо бежал по лестнице, чтобы скорее глотнуть свежего воздуха и поговорить с Бали-беем.       Воин встретил его лёгким кивком, но сейчас Ибрагиму меньше всего хотелось наблюдать его вежливые манеры. Ему так важно было услышать слова поддержки, что он безумно обрадовался, когда в спокойных глазах Бали-бея появилось беспокойство. Он слегка наклонился голову в сторону паши, понижая голос.       – Всё в порядке? – с тревогой спросил он, тщетно пытаясь поймать ускользающий взгляд Ибрагима.       – Я всё решил, – вместо ответа сообщил Ибрагим, но из его уст это скорее был неоспаримый приказ.       – Ты уверен? – настойчиво прошептал Бали-бей. От Ибрагима не укрылась новая интонация в его голосе, появившиеся вместе с новым обращением. Сильная рука воина легла на его предплечье, и от этого простого жеста ему стало спокойнее. – Пути назад не будет.       Ибрагим и сам это знал, но лишь услышав эти слова от Бали-бея, понял, насколько судьбоносным окажется его решение. Сколько жизней оно поменяет, особенно жизни его детей. И всё время, какое у него осталось, он будет обречён нести на себе этот груз, мучиться от противоречивых мыслей, но в глубине его души была уверенность в том, что он всё делает правильно. Ему не было жаль Хатидже, он даже не чувствовал вину за собой, но от ответственности, которая прижимала его плечи к земле, хотелось сбежать. Он так устал от постоянных сомнений, от боли и от страха, который встречал каждый раз при взгляде в глаза Нигяр. Волей не волей, ему приходилось заглушать в себе слабость и делать выбор.       – Ты прав, Бали-бей, – вздохнул он под спотыкания своего сердца. Ноги налились свинцом, а доступ к кислороду на краткий миг пропал. – Но я уже принял решение. И менять его я не намерен.       – Что за решение?       Ибрагим промолчал и опустил взгляд на саблю Бали-бея, многозначительно задержавшись на ней. Потом снова посмотрел на воина с глубоким доверием.       – Ты знаешь, что делать, – коротко ответил он, подавляя дрожь в голосе. Теперь отступать поздно. Он сказал самое главное.       Бали-бей не стал задавать лишние вопросы, а просто склонил голову, за что Ибрагим был ему безмерно благодарен. Меньше всего ему хотелось перед кем-то объясняться. Между ними возник невидимый мостик взаимопонимания, и паша внезапно поймал себя на мысли, что безоговорочно доверяет Бали-бею и только ему может поручить исполнение этого приказа. Воин ушёл, не сказав ни слова, и Ибрагим остался один. На него обрушились сначала сомнения, потом злость, а затем почти неосязаемое понимание того, что он боится перемен. Он мог бы вернуться, остановить Бали-бея, дав себе ещё времени подумать, но решительно прогнал эту мысль и быстрым шагом ушёл прочь, задыхаясь от противоречивых чувств.       «Когда придёт время сделать выбор, ты сделаешь его правильно». ***       Тюремные стены встретили Бали-бея холодом, темнотой и удушающим запахом чужого страха. Его ноги непроизвольно дрожали, пока он спускался в тоннель и не позволял себе даже погружаться в мысли о том, что ему предстоит сделать. Чтобы хоть как-то отвлечься, он заострял внимание на каких-то нестоющих мелочах, настойчиво избегая страх. Случилось то, чего он боялся. Произошло то, чего он хотел меньше всего, но теперь его руки связаны, и ему остаётся только корить себя за прошлое и спрашивать у судьбы, за что она послала ему такое испытание. Ступив на каменный пол, Бали-бей впервые осознал, что всё его хладнокровие исчезло. Он услышал стук своего сердца, почувствовал, как сбивается дыхание, при свете огня смог разглядеть дрожь на своих руках, покрытых какими-то странными пятнами. Никогда ещё ему не приходилось испытывать нечто подобное, исполняя свой долг. И всё из-за Хатидже! Всё из-за её пленнительных глаз, завораживающего голоса и злобного оскала! Всё из-за того, что когда-то он посмел её ударить!       Словно как в тумане он увидел подбегающую к нему Нигяр. В глазах – слёзы, губы дрожат, взгляд полон мольбы и отчаяния. Он уже забыл, как дорог ему её голос, который теперь был преисполнен страха и растерянности. А он ничем не может её утешить.       – Не делай этого, – всхлипнула она, когда он поровнялся рядом с ней. Её рука стремительно перегородила ему путь, замирая прямо на уровне сердца, которое в бешенстве рвалось наружу.       Ему удалось расслышать едва уловимую надежду, и от этого стало ещё больнее. Всё внутри разрывалось от желания утешить калфу, но он не мог. Не мог заставить себя даже посмотреть ей в глаза, представляя, как она возненавидит его.       – Это приказ, – сухо отчеканил Бали-бей и даже удивился тому, что Нигяр вдруг отступила, освобождая ему дорогу. Зачем? Лучше бы она задержала его, сделала хоть что-то, чтобы остановить его. Но нет, ей хватило одного слова, чтобы передумать. За это хотелось испытывать к ней ненависть.       Дрожащими пальцами Бали-бей освободил все замки и бесшумно вошёл, вынимая саблю. Он понял, что ничего не чувствует в миг, когда тяжёлая дверь закрылась за его спиной, издав неуместно громкий звук, и его глазам предстала несравненная Хатидже Султан. Её измождённый вид не так потряс Бали-бея, как нерушимое спокойствие, скорее даже равнодушие, с которым она встретила его. В её глазах не было ни боли, ни страха, ни мольбы. Не было даже сожаления. Не было и тепла или хотя бы чего-то знакомого. Может, поэтому он не может найти в себе хоть каплю ненависти и былой нерешительности? Потому что не знает её?       Противно было признаться даже самому себе, но так стало легче. Бали-бей подошёл к Хатидже, сжимая в руках саблю с такой силой, что побелели костяшки пальцев, и смерил её пустым взглядом. Она ответила ему таким же, и только в последний момент в нём мелькнул вызов. Неужели она собирается бороться? Но госпожа не высказывала никаких признаков агрессии. Она не дрогнула, стоило Бали-бею сократить расстояние и поднять оружие. Цвет её глаз сливался с тьмой, кожа была, как сам холод, безжизненной, нетронутое безразличие успокаивало и заставляло уважать её за храбрость. Молчание длилось много времени, но им, как обычно, было комфортно в этой тишине, благодаря которой можно было расслышать чужое сердцебиение. И всё же, они не могли молчать вечность, а сабля становилась всё тяжелее, и тогда с губ Хатидже сорвался тихий смешок, камнем упавший на дно души Бали-бея, но не нашедший там ни единого отклика. Последние слова были сказаны под прицелом твёрдого беспощадного взгляда, ни разу не ушедшего в сторону.       – И почему ты не дал мне упасть тогда в пропасть?       Простой чистый голос, но вопрос так и остался без ответа. Как и этот проникновенный, смиренный взгляд, которому совсем скоро суждено было погаснуть навечно.