Испытание Мага

Три недели назад я открыл глаза в полной темноте и, уронив пустой флакон, понял, что обезболивающие зелья кончились. За время, прошедшее под их воздействием, я растерял те крупицы себя, что ещё оставались, исполнился головной боли и дезориентации. Первой оформившейся мыслью стало удивление: я, кем бы я ни был, никак не рассчитывал обнаружить себя в таком положении. Вторым пришёл страх — но я не смог ни вскочить, ни обернуться, потому что каждый мускул казался отлитым из двемерита. Но в темноте и тишине мне пока что не угрожало ничего очевидного. Оставалось думать. Фактов в моём распоряжении оказалось не так много. Я был, как мог припомнить, высоким эльфом и магом, но собственное имя упорно отказывалось приходить на ум. Какое-то время назад я пережил бой, и последовавшая болезнь ужасающе ослабила меня. Свои последние драгоценности — кажется, и правда свои, а не награбленные — я отдал за медицинский уход и комнату, в которой находился. Собственно, всё. За зашторенным окном шелестела листва, в комнате пахло кислой кожей, пылью и тем, чем пропитывается любое помещение, где долго находились больные. Дурное предчувствие терзало меня. Сев на кровати — скорее широком помосте с сеном, что ставят в постоялых дворах для бедноты, — я снял бинты с плеча и попытался двинуть рукой, чтобы сотворить заклинание исцеления. Пальцы свело так, что я невольно зашипел. Тогда я попробовал просто сосредоточиться и применить чары школы изменения, прицелившись к чашке, отчётливо видной в лунном свете на подоконнике: та даже не пошевелилась. Колдовство, исцеление, разрушение… Тщетно. Память говорила мне, что магия — моё основное занятие. Только вот к магии я был больше не годен. Бесполезные попытки выпили немногие остававшиеся ресурсы, и я обессиленно повалился на солому. Во всём теле кололо раскалёнными иглами и одновременно его высасывало в Обливион. Я не мог вспомнить, что довело меня до такого состояния; перед глазами возникали образы, лица, обрывки фраз… потом всё темнело. Воспоминания и куски личности поднимались, как пузырьки со дна, лопались на поверхности моих ежедневных мыслей ещё неделю. Я спал наяву, слишком разочарованный и ленивый, чтобы встать; кто-то кормил меня жижей с овощным запахом и убирался вокруг; я хотел, чтобы стража нашла меня и заставила себя ненавидеть, заставила двигаться и чародействовать так, чтобы я надорвался и сломал все окончательно. Страже почему-то было до меня великое дело… Иными словами, я хотел уже погибнуть или вынырнуть, но шанс не приходил, и оставалось только дышать, жить, тянуть лямку бессмысленного пребывания в моменте, который слипался со следующими, и так по кругу вдохов, выдохов, вдохов...

***

Окончательно пробудился я с очередным рассветом. Зашедшая в комнату служанка-данмерка уронила ведро с громким стуком, и я приподнялся, чтобы окликнуть её и поднять ведро, но конечно же, не смог произвести не только телекинеза, но и обычного звука, только жалкий сип, больше напоминавший стон спиливаемого дерева. — Сэра, — сказала мне девушка. — Очень хорошо, что вы очнулись. Ваши деньги заканчиваются, и хозяин говорит, что скоро выставит вас вон. — Какой сейчас день? — спросил я после того, как принял из её рук стакан травяного отвара, который остывал на столе, пока девушка занималась уборкой. — Сандас. — Что со мной случилось? — Вы не помните? — служанка рассматривала меня, как некое диковинное животное, хотя я не помнил за своими чертами ничего необычного для альтмерской расы. — Вы явились сюда с месяц назад, весь в грязи и крови, и сказали, что на вас напали даэдра. Их и правда не так уж мало бродит в развалинах к югу. Потом отдали хозяину два зачарованных перстня с изумрудами и велели вас вылечить, а потом упали. — Значит, ты меня лечишь? — Да, сэра. Но скоро не буду. Если у вас ещё что-нибудь не осталось. Попросив её уйти, я, превозмогая слабость, перерыл валявшуюся у изголовья сумку, потом сдёрнул с вешалки над постелью одежду, обыскал карманы симары, подладку выстиранного и заштопанного колета, осмотрел сорочку, пояс… моей добычей стали три золотые монеты, спрятанные в каблуке сапога. Хватит на еду и комнату ещё на месяц, если питаться водой и хлебом и не брать никаких зелий. Помимо монет обыск принёс мне кинжал без ножен, ножны от меча без меча, но с гравировкой «Э.Д.», промокшую записную книжку с нечитаемым содержимым, пустой кошелёк, сломанный гребень для волос, флакончик испорченного интимного зелья, зачарованное на исцеление оловянное колечко и мумифицированное яблоко, годное лишь как метательный снаряд. «Э.Д.» будили в душе сомнения; «Э.Д». определённо относились ко мне, но был ли этот Э. мной — или возможно каким-то моим предком? Или врагом, у которого я забрал ножны? Девушка принесла мне немного горячего вина и похлёбки. Осторожные расспросы дали понять, что я находился в Краглорне, на постоялом дворе, который принимал любых путников, способных заплатить за постой. Болтливая тёмная эльфийка считала меня наёмником, что отбился от группы желавших ограбить Этерианский Архив, и тут меня словно что-то ошпарило. Этерианский Архив! Может быть, красноглазая дамочка была и права. Я показал ей золотой и обещал, что оплачу её услуги ещё на пару недель, но мне понадобятся зелье исцеления, слабый яд высасывания магии и ещё несколько ингредиентов, а также бумага, письменные принадлежности и большая кружка кофе. Когда девушка удалилась, чтобы принести всё это, я решил воспользоваться поганым ведром по назначению и обнаружил, что едва могу ходить. Нечто повредило мне ногу; левый бедренный сустав жгло огнём при любой нагрузке, и я был вынужден передвигаться, держась за стену. Внешне на коже виднелся лишь небольшой ожог, словно меня задело длинным осколком льда или направленным огненным лучом, но внутри творился полный беспредел. Как целитель, я мог прикинуть глубину невезения, и выходило там куда приличнее, чем даже маормер мог бы нырнуть без потери сознания. Получив бумагу и чернила, я выписал все подробности того, что помнил о себе. С каждым часом память улучшалась, а я всё меньше себе нравился. «Э» превратилось в Эрлинда, «Д» — в Даэрни, целителя, алхимика, путешественника и тайного некроманта. Какое-то время назад Эрлинд Даэрни вступил в гильдию Неустрашимых и действительно отправился покорять Этерианский Архив с горсткой не особенно хорошо подготовленных искателей удачи. А вот зачем… я точно не стал бы испытывать свои боевые и лекарские навыки подобным способом. Кому-то понадобились нанять меня именно как некроманта и отправить в это древнее место. А мне… на ум приходили «деньги и положение». Но я не казался себе честолюбивым. «Эрлинд Даэрни» интересовался в этой жизни вовсе не тем, чем полагалось. Тонкости перехода живого в неживое, эстетические особенности тел, синтез исцеления и колдовства и беспорядочные, но драматические связи занимали почти всë моë время. Возможно, я искал мецената, который позволил бы мне заниматься «нечестивой наукой» и дальше, а не совмещать её и всякие глупости вроде карьеры в Ордене Червя в Сиродиле или приёма бесконечного количества пациентов с переломами, чирьями, тайными абортами и прочими утомительными проблемами, нажитыми по собственному скудоумию или дурной удаче. Теперь, каким бы странным ни был мой поступок и куда бы я ни ввязался, магия — любая! — не подчинялась мне совершенно. Я не мог залечить и царапины, не мог поднять в воздух соломинку, не мог «поднять» убитую муху. Любая попытка «выжать» из себя чары оканчивалась резкой болью в руках, спазмами в шее и слезами ярости. Мои магические каналы были сухи, как глотка умирающего в пустыне — безо всякой мыслимой причины. Но, пусть я и очень быстро восстанавливал память, события в Этерианском Архиве были погребены под слоями мрака, имевшего наверняка не совсем естественное происхождение, как и мой необычный недуг. Девушка-служанка, Салия, привела ко мне целителя, пожилого редгарда. Тот долго осматривал и ощупывал мою энергетику, после чего поинтересовался, с чего я вообще считаю себя магом — я выглядел так, словно от рождения был полным «увальнем» в плане тонких воздействий. Я старался не поддаваться панике. Если редгард-лекарь не почувствовал во мне даже «некромантской скверны», а чуяли обычно почти все представители его народа, хоть чуть сведущие в подобном… дело было плохо. Призрак отвратительного слова «никогда» положил мне на плечи холодные ладони, которые отнюдь не успокаивали панику, наоборот заставляя её разгореться.