ГЛАВА ПЕРВАЯ
РЕВОЛЮЦИЯ
Жаркий летний день озарял просторы львиного города-столицы под названием ‘’Львин’’. Этот город был прославлен своей архитектурой, на которой красовались морды львов, завораживающие посетителей своей могущественностью и каким-то неизведанным чувством, которое было у каждого свое: некоторые просто не могли терпеть это, и вид, раскрывавшийся перед ними, морально ранил их. Но для аристократии и приезжих — это было нечто святым. Столица была обложена со всех сторон монолитными стенами, вселявшими доверие к приезжим, что они под защитой королевской львиной армии. В центре был расположен святое святых, центр Чимы или просто дворец львиного монаршего рода, где и жила королевская семья, правящая Чимой с момента её появления. Внутри дворца, в своей комнате, довольно скудной по меркам всего архитектурного стиля, лежал принц, Лавал, не интересующийся совсем в политике лев, которому были более увлекательны прогулки со своими друзьями и всякого рода приключения, чем отсиживание на всяких банкетах, кажущиеся ему слишком унылыми и неестественными, поскольку Лавал видел своими глазами в каких условиях живет обычный народ, и он, находясь на таких мероприятиях, всегда задавался таким вопросом, — ‘’Почему кто-то поживает плоды, ничего не делая, а кто-то, работая всю жизнь, получает копейки? ’’. Хотя вопрос всегда оставался не отвеченным: то ли из-за незнания, то ли из-за простой лени. Лавал всё так же валялся, ворочаясь из стороны в сторону, лишь думая о том, насколько существенное событие сегодня у него — это становление совершеннолетним, то есть ему предоставят возможность впервые испытать силу Чи внутри своего организма. Как вдруг звук, доносившийся от двери, сбил Лавала с мысли, и, не подождав и ни секунды, Лавал сказал: — Войдите! Отец Лавала, Лагравис, медленно и гордо вошел в комнату и с радостным тоном сказал: — Сын мой, Лавал, как я рад тебя видеть, ведь ты сегодня наконец станешь полноправным жителем Чимы и нашего королевства. Но вдруг полной отрады лицо Лагрависа сменилось на серьезное, раздраженное из-за нулевой реакции его сына, окаменевшего на кровати и глядевшего на белый потолок, и он понимающе добавил: — Лавал, я понимаю, что ты не совсем рад этим мероприятиям, и ты сейчас как-то безразлично смотришь на меня. Но подумай, что все мои запреты на твои гуляние лишь ради твоей безопасности. — Тебе просто наплевать на мою свободу, папа, — яростно сказал Лавал, встав с кровати и ударив своим кулаком по одеялу. — Тебе лишь это нужно, чтобы показать, какого хорошего сына ты вырос! А мои друзья страдают от этого. И я не хотел родиться в такой семье. — Лавал, ты лишь не понимаешь, в какой ты бы грязи и нищете жил, если бы не родился в королевской семье, — сказал Лагравис, сморщив грозное лицо и направив своим львиным, прорезающим душу взглядом, хороший знак. Лавал все ещё не постигал своего отца, и, озлобленно смотря на него, он непонимающе бил своей лапой по полу, изображая так свою ярость. Все же отец не мог поступить со своим сыном жестоко, иначе он просто мог опозорить весь свой род таким поступком, поэтому ему пришлось подойти к Лавалу и обнять его, после сказать: — Посмотри, насколько замечательна твоя комната, о которой каждый крестьянин и рабочий даже не мечтал, а ты просто отказываешься от этого ради прогулки со своими друзьями. Не успел Лагравис окончить предложение, как сразу же Лавал вырвался из его объятий, и, приблизившись к кувшину, стоявшему на декоративном столике неподалеку, он опрокинул его на пол и сказал: — Мне нету никакого дела до твоих богатств, если ради них я должен пожертвовать моей дружбой и увлечениями. Осознав, что переубедить Лавала будет нельзя, то отец сразу же принялся за жесткие меры: он встал с кровати и подошел к двери, и, смотря с разочарованием в глаза Лавала, Лагравис сказал: — К сожалению, я не дам охране выпустить тебя до конца сегодняшнего дня, и я, конечно, мог это сделать, если твое поведение хоть сколь было подобающим. После этого Лагравис закрыл дверь с хлопком, отражающим его недовольство сыном, которого он до сих не мог понять. Его беспокоило лишь одно — это дружба Лавала с Краггером и Эрис, с которыми он проводил все свободное время, и они, как Лагравис думал, промыли ему мозги всякими пропагандистскими слоганами и идеями, никак не соответствующие его призванию. К этим слоганам отношение у большей части королевской семьи было с насмешкой, так как все эти ‘’простаки’’, как их называла общественная элита, не понимали истинный смысл богатства и без него бы не существовала ничего в нашем мире, так как именно богатые создают блага; вот так, в основном, все из этого окружения высказывались. Лавал был обескуражен тем, что его отец наплевательски относится к нему, но поделать с ним хоть что-то — он не мог. С глубоким вздохом Лавал подошел к окну, и, опираясь о подоконник, он начал смотреть в окно, наслаждаясь прекрасным видом на столицу всей Чимы. Перед ним открылись необъятные просторы львиного города, полного прекрасных сооружений, так и вдохновляющих Лавала своим видом, но весь этот шарм был виден лишь со дворца, но если всмотреться вглубь — можно было увидеть обшарпанные, полные грязи и болота, улицы, которые были знакомы Краггеру, лучшему другу Лавала, отношения с которым были очень трудны по причине социального расслоения. Но поток воспоминаний, нахлынувший на Лавала, лишь усугублял его состояние, так как сегодня Краггер и Эрис должны были его поздравить: к сожалению, злоба отца была сильней и противостоять в одиночку против неё — это путь к ещё большим проблемам. Пока Лавал глядел в окно, размышляя о Краггере, который в данный момент вместе с Эрис гулял по рынку, рассматривая прилавки, нагроможденные безделушками и всякой утвари, бесившие его своей дороговизной. Но в его очах отразилась лавка, так и напоминавшая своим видом о королевском назначении Лавала, и он, не подождав и секунды, взял за руку Эрис и быстрым шагом потащил туда. Эрис, не поняв, зачем Краггер это делает, закричала c открытым, отражающим поистине орлиное недовольство, криком: — Эй. Ты чего так побежал? — Я нашел то, что нужно! — сказал Краггер, сжимая руку Эрис и таща её к лавке. Эрис сразу же замолкла, так как Краггер уже остановился, отпустил её руку, и начал искать какой-нибудь интересный и привлекательный доспех, подходивший бы для Лавала, и его глаза описывали круги вокруг прилавка, наполненным, в основном, золотыми мечами, доспехами, шлемами, блестевшими своей золотистостью под палящим солнцем. И тут он заметил нечто поистине величественное, висевшее перед лицом продавца, ворона Рэтвилла, которое сразу же своим видом заставило его потрогать; это был золотой нагрудник, в середине которого было сделано отверстие для сферы Чи, что являлось обыденностью, так как при помощи этого любой воин мог ощутить ту силу. Как только Краггер дотронулся, то сразу же из-за угла выбежали два война, одетые в полу золотые доспехи, обозначавшие их принадлежность к королевской охране, и Эрис, заметив их, сразу же обхватила Краггера за плечи, после она взмыла на три-четыре метра вверх и начала улетать в противоположную сторону от охраны. Но цель данных солдат была совсем в другом, поэтому они были не заинтересованы в поимке крокодила, но Эрис не была осведомлена: ей пришлось ‘’спасать’’ своего друга. Через боль Эрис разрезала воздушную гладь и пыталась таким образом скрыться от королевской охраны, возможно охотившейся за её чешуйчатом другом по причине недавней его краже, сделанного во имя подарка для Эрис. Но Краггер не смог ни секунды пробыть в подвешенном состоянии и, нервно дергая ногами, закричал: — Черт, чего ты меня схватила и потащила не пойми куда? Но Эрис, уже уставшая и никак не реагировавшая на его крики, опустилась на поверхность, и, смотря на раздраженные и вывернутые наизнанку глаза, она сказала: — Прости меня, Краггер, что я тебе не предупредила. Но нас могла поймать охрана. — Значит так! — яростно сказал Краггер, зашевеля своими руками, показывая так свою ярость. — Ты решила чуть не прибить нас обоих каким-то спасением? А, может, ты просто снова заволновалась и попусту отвела меня. И в конце концов, что мы купим теперь Лавалу? Когда тишина их посетила лишь на секунду, Краггер отвернулся, показывая так свою незаинтересованность в ответе Эрис. — Я тебя только что спасла, а ты с неуважением на меня каркаешь, — сказала Эрис чуть приподнявшимся в тоне голосом, который отражал её протест. — Тебе просто все равно на меня и на Лавала, ведь я тебе спасла, а ты даже ‘’спасибо’’ не можешь сказать. Ты не уважаешь никого кроме своего эго. Тут голова Краггера мигом повернулась к Эрис, и, приподняв свою левую бровь, вопросительным тоном Краггер сказал: — Значит я не забочусь о Лавале и тебе, — заметно приподняв тон, он продолжил, — Я хотел купить ему что-то значимое, а ты просто взяла и потащила меня — черт знает куда. Но вдруг молчание настигло обоих: Эрис и Краггер были удушены тем конфликтом, заставившем их переосмыслить произошедшее, и Краггер понимал всю горечь Эрис от сказанных слов, а она, в свою очередь, была озадачена свой неправотой, поэтому они оба вербально согласились, и из их уст было сказано одновременно: — Прости меня, Эрис, я был не прав. — Я тоже была не права, что прости меня. Через мгновение Краггер со взглядом, полностью, прощающим её, схватил её руку, и направился вместе с ней на поиски Лавала, мысли о котором не уходили, а, наоборот, все больше захватывали его разум. В данный момент времени Лавал все больше был захвачен отчаянностью, которая по-зверски не давала ему успокоиться. Он думал о том, как бы выбраться из-за тюремной камеры и обрести свободу хоть на день, но полную и естественную для его характера. Лавал, повернув своей головой рефлекторно, заметил свой запыленный шкаф, не использованный годами, но из приоткрытой дверцы выглядывал канат, заставивший его ненадолго задуматься, но Лавал был не любитель долгих размышлений, поэтому он спустя несколько секунд снова начал смотреть в окно, попытавшись забыть об этом. Но канат будто стрелой вонзился в его голову, выдав Лавалу замечательную идею — с помощью него выбраться из своей комнаты и очутиться на свободе. Сначала замысел показался глупым: канат может быть не таким длинным, чтобы он смог спуститься. Но сомнение не смогли одолеть его в полную меру, и он, отойдя от окна, подошел к приоткрытой дверце, открыл её, и пыль волной окутала его и через пыльные облака, подымавшиеся над ним, он нагнулся поближе к канату и со своими крепкими руками вытащил его. И только Лавал двинул глаза на десять градусов влево — он находит то, что ему было нужно: запыленный, никому не нужный, стул. В этот момент в его глазах заиграл огонь, побуждавший его на совершения этого невероятного поступка. Лавал приблизился к стулу, нагнулся, и завязал узел на одной ножке стула, которая ему показалась самая прочная. Всё-таки доверие к этому узлу не было настолько уж крепкое, поэтому это погружало его в конфузию, но настолько отважный и поистине безбашенный поступок мог совершить только Лавал, ведь королевская семья просто не понимала его и считала негодным для дел политической важности, однако этот поступок лишь вразумлял его, поскольку именно так он сможет доказывать свою истинную, не поддельную натуру. Лавал, обхватив двумя руками противоположную сторону каната, уже был готов к совершению всего деяния, но сомнительная прочность всей конструкции не окрыляла его разум, однако наделяла его адреналином, но решение было принято. Он отошел вплотную к своей кровати и сразу же после этого начал бежать. Во время бега страх совсем потерял контроль над его телом, поэтому в самый последний момент Лавал c пылающей твердостью перепрыгивает подоконник и вылетает через окно с раздвинутыми руками. Уже приблизившись почти к поверхности, Лавал испугался, подумав, что он рухнет, и канат не остановит его движение. Но его движение резко остановилось и его пружиной подкинуло вверх лишь из-за того, что стул, находившийся в углу комнаты, был заторможен стеной перед окном. И глубокий, как везения Лавала, выдох облегчил всю ношу на его плечах и, спокойно глядя вниз, он отпустил канат и с облегчением отошел от него, но, внезапно открывшая дверь в комнату Лавала, охрана замечает его пропажу, поэтому незамедлительно по всей территории дворца зарабатывает сирена. Как только оглушающий звук тревоги настиг Лавала, его медленные шаги сменились быстрым бегом, и он, пытаясь скрыться, сломя голову мчался в сторону городу для того, чтобы укрыться в толпе. Во время бега звук его шажков затмевался гулом сирены, доносившимся с территории львиного дворца волнами, сбивавшими его с ног доносящейся опасностью. Уверенно двигаясь, Лавал подавлялся собственностью самоуверенностью, из-за который он не замечает впереди идущих Краггера и Эрис, в которых он врезается, опрокидывая так Краггера и себя. Ударившись со всей силой об пыльную дорогу, Лавал, не понимая произошедшего, лицезрел Краггера, упавшего на спину Краггера, чья голова медленно поднималась и все больше становилась видна. В его глазах была видна растерянность, вызванная быстрой сменой плана: секунду назад он спокойно шел, смотря на Эрис и общаясь с ней, как вдруг он падает из-за столкновения с кем-то. Но Краггер, полностью подняв свою голову и направив одно свое глазное яблоко влево, ухватил Лавала своим взглядом, и тут же секундная встревоженность так же стремительно, как радость Краггера, заполняющая всю её кровь, сменилась на воодушевление, и, поднявшись с лежачего положения, он подошёл к Лавалу и с протянутой рукой сказал: — Дружище, и чего ты сидишь на земле? Находясь в состоянии ротозейства, Лавал непонимающе смотрел на Краггера, протягивающему ему руку, но сомнения быстро покинули его из-за проникающего в душу взгляда Краггера, и он с помощью поддержки своего товарища встал и отряхнулся от пыли, покрывшим его ноги, после произнес быстрым тоном: — Краггер, как ты здесь оказался? — Я должен тебе первым спросить, — сказал Краггер Лавалу недоумевающим голосом и после добавил. — Где ты все это время был? — Долго объяснять, но я только что сбежал из замка, и теперь охрана пытается меня поймать, — сказал Лавал полностью раздраженным голосом. Но вдруг за спиной погремел звук движущихся машин, заставивших Лавала толкнуть Краггера и начать убегать оттуда. Во время движения Лавал был растерян и не знал, куда ему нестись, но обстоятельства сыграли ему на руку: спереди него стоял какой-то странник, одетый в домино, и Лавал, не задумываясь, резко схватил незнакомца за рукав и со всей силой выхватил его одеяние, которое незамедлительно оказывается в его руках. Но за его преследованием уже начали наблюдать два вертолета, и кровь застывала в жилах Лавала, ведь шанс на удачный побег был минимален, поэтому он решает со всей скоростью вбежать в толпу и там скрыться, чтобы облачиться в домино. Когда Лавал вбежал в толпу, он споткнулся от поставленной нечаянно подножки, и, лежа на земле, он надевал домино, покрытое грязью, оставленной после падения, но летчики уже были осведомлены в нахождении Лавала в толпе, поэтому они, медленно спуская вниз, отпугивали людей словами, доносящимися из громкоговорителя: ‘’Граждане, распустите толпу, иначе мы применим силу’’. Как только Лавал одел своё домино, то ему в этот момент сильно повезло, ведь толпа только начала расходиться, поэтому он имел шанс на удачный побег от погони. Только люди разошлись, как умелые пилоты сразу же распознали личность в домино как Лавала и принялись в погоню за ним. Когда в вера в удачность совершения рискованного шага полностью пропала, то затем Лавал решает свернуть один из самых опасных районов столицы Чимы — это ‘’крокодилье болото’. Уровень преступности, бедности, и свирепого национализма зашкаливал там, поэтому вход львам был запрещен, а тем, кто всё-таки решался идти в эту гущу имели два выбора: или выжить в беспощадных условиях, или погибнуть от рук бандита. Но Лавалу некуда было деваться, поэтому он свернул вправо, где и находилась южная часть этого ‘’болота’’, и, продолжая бежать, он замечает танк впереди себя, перед которым он сразу же останавливается, осознавая одну истину — выхода нет. Садясь на землю и поднимая руки вверх, Лавал капитулирует перед танком, из которого выходит Леннокc, знаменитый генерал, подавивший с помощью своей армии множество восстаний и бунтов, вследствие чего эго у него сформировалось достаточно высокомерное эго. За ним выходят и солдаты, которые сразу же окружают Лавала, и один из них, махнув рукой, подзывает Леннокса, который через несколько секунд приходит. — Так, маленький принц решил сбежать, — сказал Леннокс добрым и приятным голосом, который также быстро сменяется на жесткий и агрессивный. — Значит так ты будешь позорить королевскую семью, которая тебе дала все блага. Ты всего лишь мелкий мерзавец, мечтающий о дружбе с мечтателями и бандитами. — Они — это бандиты? — спросил Лавала, яростно дергаясь из стороны в сторону, пока один из солдат одевает на него наручники, и после добавляет. — Они меня понимают в отличии от тебя и моего отца. — Ты говоришь про отца? — чуть нагнувшись к лицу Лавала, Лонгтуз сказал вопросительным тоном. — Видимо ты совсем одурел от своих друзей. — В тюремную камеру его, — сказал Лонгтуз одному из солдат. — Чего ты сделал с моим отцом? — рыча, закричал Лавал, дергая своими закованными в наручники руками. — Узнаешь потом принц, а пока лучше отдохни, — сказал он Лавалу, уже наблюдая за тем, как солдаты закрывают решетку. Когда он оказался тюремной камере, темной и полной атмосферы безысходности, когда лишь из одного маленького окошечка линиями проходил свет, дающий лишь какой-то пучок надежды, но он был так же слаб, как и дух Лавала, падший под обстоятельствами. Пока танк находился в движении, вне салона и камеры происходил бунт крокодилов, восставших за Кроминуса, отца Краггера, который бросил своего сына в пучину событий из-за попадания в тюрьму. И данный бунт полностью показывал национализм крокодилов, хотевших все время занять место львов и держать Чиму в своих руках, но в этот раз бунт был поистине огромен, ведь не только одними крокодилами был наводнен. ‘’Почему люди решили поддержать эту революцию? ’’- спросит меня читатель. Ответ на этот вопрос прост: Кроминус был поддержан новой аристократией, которая была рада его революционным делом: его главная задача заключалось в построении нового капиталистического общества, в котором именно владельцы заводов и фабрик получат наивысшие привилегии, но и простые люди также получать многое: отмена крепостного права, возможность участвовать на выборах и многое другое, описание которого выйдет на целую книгу о преимуществах данный системы над феодальной. И это был новый виток в истории Чимы, которому так и гордились все, включая Леннокса, ставшим одним из участников данный революции: он поддержал Кроминуса в совершении главного– это убийств остальной королевской семьи, которая потом могла совершить контрреволюцию и убрать их поистине новый и прогрессивный режим. Но Лавал даже не задумывался, что всего лишь за один день все в его жизни изменится и никогда не вернется на прежнее место, знакомое ему с детских лет. Когда лязг гусениц перестал доставлять Лавала, то он сразу же понял, что танк остановился. Из правой и левой двери танка выбежали поочерёдно солдаты, и, следуя друг за другом, они подошли к заднему отсеку, открывавшемся при помощи рычага. И один солдат, находившийся впереди всех, махнув головой, обозначив так свою готовность, дернул за рычаг, который своим движением активирует электронный механизм, опускающий заднюю стенку, закрывавшую тюремную камеру от наблюдения толпой за правонарушителем. Когда задняя стенка была полностью открыта, то впереди стоящие солдаты вынули Лавала из тюремной камеры и повели за собой, держа за наручники. Прокрутив свою голову на тридцать градусов, Лавал увидел площадь, погруженную в хаос и раздавленную недовольством, где лишь лежали трупы львиных солдат, пытавшихся сопротивляться. В это время Лавал осознал, что подразумевал Леннокс: началась революция против королевской семьи, против который объединились все кланы. У него были смешанный чувства: c одной стороны он был рад, что монархия сменяется на что-то лучшее и демократическое: с другой стороны может случиться нечто неописуемое, о котором он не хотел даже упоминать. И стоило пройти лишь пару метров, то открывшийся вид перед Лавалом сломил его во мрак разрушительного хаоса мыслей, так как он видел своего отца, лежавшего на земле, чьи глаза были черны, как тьма безысходности, накрывавшим все частицы Лавала, а на его спине гордо была поставлена крокодилья нога Кроминуса. В глазах Кроминуса была видна неумолимая высокомерие над собой, так как его мечта была осуществлена и всем этим это только сказано. Глазные яблоки Лавала дрожали, и он, наблюдая за этим, с ревом, все оглушающим, закричал: — Ты просто поехавший, — после, чуть подуспокоившись, он добавляет. — Не так добиваются справедливостью. — Вся ваша семья — это простые лакеи, поедающие чужие блага из-за того, что вы все правильно родились, — сказал Кроминус, подойдя к Лавалу. — Но я не такой, я хотел справедливости, — сказал Лавал с застывшими глазами, которые смотрели за его отцом, погруженным в боль. — Ты был частью этой семьи, и это обозначает, что ты тоже эксплуатировал граждан до самоубийств, потому что вы все тираны и настоящие террористы, которых нужно казнить, — с неистовой пылкостью ответил Кроминус, также ударив своей рукой по щеке. Данный удар не был силен физически, но психологически он был свирепен, ведь он осознал свою причастность, от которой он так всегда хотел отвернуться. Спустя недолгую паузу Кроминус сказал Лагравису с насмешкой и иронией в полный рот: — А теперь скажи, наш великий король, что ты отказываешься от своего собственного мусора и признаешь власть республики. Лагравис, еле дергая губами и чувствуя боль, говорит: — Да. Когда это было сказано, то Кроминус, сделав ехидную улыбку, произнес со всей гордостью над собой: А теперь избавьтесь от это мешка с шерстью побыстрее. И охрана безукоризненно поняла приказ и, нацелившись на него, начала выстрелить все лазерные снаряды в него, выпуская так свою ярость на, уже почти издыханный, труп. Глаза Лавала полностью покрыла белая пелена от увиденного, но свет, испускаемый снарядами, не предоставил возможность ему разглядеть в подробностях его смерть, поэтому он не мог даже думать: он был полностью потерян в себе. Но такой момент был прерван гудением орлиного самолета, выходящего в пикировании, чей визг сбил всех с мыслей, и когда он был уже на нужной высоте, то был открыт огонь для отпугивания вражеских солдат. Так и произошло: Кроминус и его бойцы отступили, а за этим самолетом следовал другой, намериваемый пилотом на посадку. По расчетам авиатора посадка самолета на данную местность была возможна, так как перед королевским дворцом была расположена довольно обширная пустая территория, где была площадь, длина которой подходила для такой посадки. И Лавал, который был оставлен солдатами, был рад такой обстановкой, но самолет, который медленно садился недалеко от него, пугал его: возможно, он думал, туда его посадят и отвезут в ещё более мрачные места для пыток, но его оправдание были ошибочны. Ведь когда самолет сел, то из заднего отсека сразу же выбежал Лонгтуз, прилетевший сюда для спасения. Хотя Лавал не знал: прилетел он помочь или нет, но в конце концов его опасения были заглушены приветственными словами: — Приветствую вас, принц. Мы были осведомлены произошедшим, что сейчас вас спасут и эвакуируют. За ним уже следовал его солдат-помощник, Лэврил, который подошел к Лавалу и выстрелом из бластера сломал наручники. Как только было это сделано, Лонтуз закричал: ‘’Включай двигатели, мы улетаем отсюда’’. Лавал, не зная, что ему надо делать, был подавлен суетой, парящей вокруг него, но Лэврил рукой показал, куда нужно бежать, сказав: ‘’В самолет’’. И скорость Лавала так же увеличивалась, как грохот от новейших двигателей самолета, в котором ему предстоит довольно тяжелый полет из-за неспокойного неба, наполненного вражескими истребителями. Стоило Лавал войти в грузовой отсек самолета, как тут его начал встречать Краггер, так и направившийся его обнять, которого Лавал ликующе поприветствовал: — Как я рад вас видеть. Пару минут назад я думал, что буду мертв. — Я тоже рад тебя видеть, и я до сих не понимаю, зачем ты тогда удрал от нас, — сказал Краггер радостным тон. Лонгтуз и Лэврил зашли последними, поэтому именно им было поручено закрыть отсек, что Лэврил благополучно сделал, так как он был более низкого звания. В это время Лонгтуз дожидался закрытия двери, и когда это было выполнено — он сказал: — Взлетай. Услышав команду, летчик, крепко держа свою руки за штурвал, отдал команду своему помощнику, который снял самолет с тормоза при помощи нажатий нескольких кнопок на центральной панели, а затем он опустил свою руку на рычаг и поднял его вверх, таким образом увеличив мощность двигателя до максимальной отметки. И когда была достигнута предельная тяга, самолет будто пулей сдвинулся с места и начал двигаться по просторам разрушенной революцией площади, и пилот все больше сопереживал тому, что не хватит длины площади для взлета, поэтому идет на рискованный шаг — резко поднимает штурвал, что приводит довольно к острому углу взлета, но топливо, израсходованное ранее, позволило довольно сильно облегчить вес самолета, что в конце концов и дало возможность взлететь самолету. Пока самолет набирал высоту, то все больше и больше были виден город, погруженной в революцию, где все старое уничтожалось и искоренилось из быта людей. И, в основном, все были рады приходу новой власти и был по-настоящему сильный настрой на изменения и преобразования общества, лидером которых провозгласил себя Кроминус, ставший в какой-то степени президентом чимовской республики. Когда самолет был выведен на нужную высоту, то уже все пассажиры могли нормально разговаривать, что и заставило Лавал спросить: — Куда мы летим? — На Орлиные Пики, — сказал ему Лонгтуз, посмотрев серьезным взглядом на него.