Ненависть

      На следующий день я снова сидел у вас в кабинете. Опять шёл дождь. Он вообще редко прекращался. Я абсолютно вас не слушал, даже не смотрел на вас. Я думал обо всём, что произошло в стасиной квартире вчера, и до сих пор не мог понять, как я мог сам предложить ей свою помощь. Что-то внутри буквально заставило меня сделать это. Я усердно пытался сломать карандаш в своих руках, сдавливал его изо всех сил, давя на него большими пальцами.       Сломал.       Деревяшка с хрустом треснула у меня в руках и некоторые её части разлетелись в стороны. Оказывается, вы звали меня по имени уже несколько минут, а я смог заметить вас только сейчас.       — Да что с тобой сегодня такое? Что-то случилось? Ты же знаешь, ты можешь рассказать мне всё, что угодно.       — Ничего не случилось.       — Что-то произошло со Стасей? Может ты знаешь что-нибудь? Она не пришла сегодня ко мне и не отвечает на мои сообщения. Ты её нормально довёз вчера? С ней всё хорошо?       — Я сомневаюсь, что с ней всё хорошо, — ответил, ухмыляясь, я. Должен признаться, мне безумно нравилось представлять в своей голове, как Стася страдает, мучается и чувствует боль. Подобные мысли не выходили из моей головы со вчерашнего дня, и я не собирался их прогонять.       — Миша, мать твою! Что произошло?       Я рассказал вам про то, что к Стасе приходил её знакомый, который заявил ей, что купил у вас её медицинскую карту, в которой, скорее всего, было очень много личного, о котором она бы не хотела распространяться. Мне было абсолютно всё равно на то, что вы сделали, поэтому моё мнение о вас не изменилось. Вы всё ещё оставались моим психотерапевтом, которому я доверял. А вот для Стаси уже нет.       После того, как я вам рассказал, вы буквально рухнули в кресло напротив меня и схватились за голову. Просидев так в полном молчании какое-то время, вы всё же заговорили.       — Миша, я не хочу, чтобы из-за этого инцидента у тебя пропало доверие ко мне, и я очень рада, что ты смог рассказать мне всё. Ты должен понять, что в нашей клинике доступ к медицинским картам есть не только у меня. Сделать копии мог кто угодно, а не только я… Но сейчас не совсем об этом. Мне нужна твоя помощь. Срочно отвези меня к ней. За сегодняшние часы можешь не платить.       Вы резко поднялись с кресла, не услышав моего согласия, и схватили пальто с вешалки. Надевая его, вы попутно бегали по кабинету и собирали сумку. Я смотрел на вас и не понимал вашей обеспокоенности. Неужели кому-то не наплевать на ту девчонку.       Раз уж вы попросили меня вас отвезти, мне было сложно вам отказать, хоть меня жутко раздражало, что вы постоянно видели во мне какого-то таксиста. Но я впервые видел вас в таком состоянии. Мне порой казалось, что вы ничего не чувствуете. Вам не больно, вы не переживаете, не грустите, не злитесь. И вам должно быть абсолютно всё равно на таких ненужных миру людей, как я и Стася. Ведь, если бы кто-то из нас пропал, никто бы не написал о нас объявление в газету… Никто бы нас даже не попытался искать. Но вы почему-то были исключением, и я так и не понял почему.       Уже в машине я рассказал вам более подробно, что вчера произошло, но ни слова не произнёс о том, что я чувствовал. Вы особо и не спрашивали, какое мнение у меня было на счёт Стаси, хотя мне очень хотелось поделиться с кем-то тем чувством отвращения к ней. Тогда бы я назвал его абсолютно беспричинным, но сейчас я понимаю. Дело было в том, что я увидел в ней схожесть с самим собой. В ней были именно те черты, которые раздражали меня в самом себе.       — Почему вы так переживаете за неё? Что с ней такого могло за день случиться? — сказал в машине тогда я вам. Я и представить не мог, что следующим, что я запомню после этих слов, будут Стасины истошные крики.       И я понял, что хочу её видеть. Хочу видеть её искажённое болью лицо.       Когда мы приехали, Стася нам не открывала, как бы мы не стучали и не просили. Она лишь кричала нам через дверь во всё горло, что аж было больно слушать:       — ИДИ ДОМОЙ! ИДИ ДОМОЙ! ИДИ ДОМОЙ! Иди домой!       Мне казалось, она даже не с нами разговаривала, а будто кричала это самой себе, как молитву. Я не понимал, что с не происходит, это не было похоже на её обычную паническую атаку.       — Если хочешь пойти со мной, то будь осторожнее, — вы уже позвонили в скорую, или куда там, чтобы её забрали, и достали дубликат ключей от квартиры, который держали, наверное, именно на подобный случай, — не говори и не делай лишнего. Я не уверена, но у неё могут быть галлюцинации из-за большого количества транквилизаторов. Поэтому пожалуйста, постарайся держать себя в руках.       Стася, заметив, что в замке быстро стал прокручиваться ключ и дверь перед ней начала открываться, мгновенно убежала из прихожей и вжалась в угол комнаты. Мы последовали за ней. Она перестала кричать, но начала плакать. Её глаза были полны страха. Одной рукой она сжимала себя за предплечье, а во второй был столовый нож с лезвием, окрашенным яркой алой краской.       Это была кровь.       Она крупными каплями стекала на пол вместе со струйками бежавшими с её запястья. Обернувшись, я заметил, что за ней по всей комнате шли кровавые следы.       — Вы тоже не подходите! Слышите?! — Она направила нож на нас своими дрожащими руками, а потом вдруг отвернулась от нас и будто обратилась к кому-то другому и только сильнее вжалась в угол. — УЙДИ! УЙДИ!       — Кто должен уйти? — спросили вы у ней аккуратно, не найдя никого другого в квартире.       — Помогите мне… Заберите его, — жалобно и непривычно тихо попросила Стася.       — Кого? Здесь никого нет! — заявил уверенно я, и увидел как она поменялась в лице. Слёзы резко перестали течь из её глаз, в них появилось яркое безумие, которое пугало даже её саму, а губы расплылись в широкой улыбке, похожей на оскал.       — Неправда, ты лжец! ЛЖЕЦ! Оно не даст мне очиститься. Я сгнию. СГНИЮ!       Стася забегала глазами, направляя взгляд то на одну свою сторону, то на другую. А потом резко посмотрела на нас спокойным взглядом. У неё изо рта потекла пена, и она непроизвольно закрыла его измазанной в крови рукой. Стася стала захлёбываться ею и задыхаться, а потому опустила вторую руку, убрав от нас нож. Она согнулась, а затем совсем рухнула на пол в натёкшую за всё время под собой небольшую лужу крови.       Вы мгновенно сорвались с места, проверили её пульс, приложили пальцы к её носу и выбежали из квартиры. А я остался стоять, как и стоял. Всё произошло так быстро. Я нагнулся и проверил сам её пульс, приложив пальцы у сонной артерии.       Я ничего не почувствовал.       Его не было.       Я не понял, что тогда со мной произошло. Только что меня охватывала буквально эйфория от вида крови и стасиных мучений. Я давно такого не испытывал, потому что старался любые эмоции внутри себя подавлять как самостоятельно, так и медикаментозно. И мне до безумия нравилось это чувство, я не хотел, чтобы это всё заканчивалось. И сейчас я будто испугался. Я не знал, что с ней. Я лишь думал, что она может быть мертва, но не верил в это.       — Эй, вставай, чего разлеглась, — я ударил её немного ногой в живот, но она никак не реагировала, и тогда я повторил, но сильнее. — ЭЙ! эй…       Я понял, что она не встанет.       Нет.       Я не могу её так отпустить. Она просто не могла меня так бросить. Тогда я понял, что больше хотел даже не стимулировать свои ужасные мысли о ней, а именно ещё тех тёплых посиделок за чаем у её стола. Хотел ещё хоть немного побыть рядом с ней. Только рядом с ней я мог чувствовать и сдерживать себя.       Я рухнул на колени и стал рассматривать её тело, одетое в хлопковую тонкую пижаму. Везде была очень гладкая и бархатистая кожа. Сегодняшние порезы были единственные когда-либо сделанные на её теле.       Я наклонился, подтянул её к себе и прижался к ней. Она была ещё тёплая, и я не хотел, чтобы тепло ушло из неё так быстро. Она напоминала мне труп матери, который я точно также держал у себя в руках. Тогда мои руки были испачканы в крови, вытекшей из её колотой раны, и я до сих пор могу видеть это на своих ладонях.       Я просидел так до тех пор, пока не пришли медики и не оттащили её от меня. Они почему-то долго возились и тратили время, которого могло уже не быть, но мне было всё равно. Я знал, что она жива и даже не мог подумать, чтобы спросить об этом.       — Почему так медленно? Помогите уже ей! Выполняйте, блять, свою работу!       Я готов был наброситься на бедного фельдшера, которому было нечего сказать, но они всё-таки отнесли её в машину, приковали ремнями кушетке и отвезли.       Отвезли куда? В больницу или уже в морг?       Даже когда её отвезли, я так и не поднялся с холодного пола. Я сидел, дыша в приложенный к губам кулак, и смотрел на оставшийся от неё размазанный след крови на полу. Не знаю, сколько времени прошло, но скоро подошли вы, сели рядом со мной и положили руку мне на плечо.       — С ней всё хорошо, я думаю. Врачи сказали, что уже завтра, если не раньше, она может прийти в себя. А пока, мы должны подготовить всё к её возвращению сюда. Что думаешь?       — Да, — услышав ваши слова, я воодушивился, — у неё лежали тряпки на кухне, я всё здесь уберу.       Я смог встать с пола, очистить голову от мыслей и пошёл за тряпками и тазом с водой. Вы открыли окно, чтобы проветрить комнату, и потом мы вместе отчищали пол от пятен крови.       Я усердно оттирал паркет от въевшихся следов и убирал разводы. С меня ручьями стекал пот, несмотря на прохладный и немного влажный поток воздуха, который попадал через открытое окно в квартиру. Я вытирал лоб рукавом, чтобы немного отдохнуть, а потом выжимал тряпку в таз с водой и наблюдал, как вода постепенно окрашивалась в багровый цвет.       После мы слегка прибрались у неё в квартире, убрали всё лишнее с пола, навели порядок на кухне и заправили постель. Осталась последняя комната, в которую я меньше всего хотел заходить вновь. По всей ванной комнате были разбросаны пластины с таблетками, я и представить не мог, сколько она могла выпить. Раковина была вся в уже засохшей крови, с одной стороны остался след от её ладони. Зеркало перед ней было в похожем состоянии, будто она специально пыталась его замазать.       Пока я всё это оттирал, я не мог не думать о Стасе и не представлять, как она стояла прямо на этом месте и что делала. Я не был уверен в том, что здесь происходило на самом деле, но прекрасно мог представить. Однако, я поймал себя на мысли, что был зол. Я не знаю, как такое возможно, но внутри меня оказались противоречивые чувства. Да, мне нравилось представлять, как мучилась эта бедняжка, но я не хотел, чтобы это было из-за меня. Я почему-то чувствовал себя виноватым.       Что если бы я не бросил её одну в этой квартире вчера? Не бросил одну с этими мыслями? Или хоть кому-нибудь сказал раньше о случившемся? Если бы мы только пришли раньше…       Закончив всё, я собирался ехать домой, но не смог. Вместо этого я поехал в больницу, Стасю отвезли сразу в наркологическую клинику. Хотел убедиться, что она жива и что с ней всё хорошо. Кажется они подумали, что я её родственник, но дальше больничного коридора меня всё равно не пустили.       — Мы не можем позволить вам пройти к ней, она сейчас без сознания, лежит под аппаратом искусственной вентиляции. Мы промоем ей желудок, хотя таблетки, что она приняла, быстро всасываются в поджелудочный тракт, но мы не можем быть уверены, когда она их выпила… Также мы сделаем детоксикацию с помощью флумазенила. Вы не знаете, на что у неё может быть аллергия или какие-то другие противопоказания, может какие-нибудь болезни?.. Мы будем круглосуточно за ней наблюдать и сообщим вам как только её состояние улучшится и её переведут из реанимации, поэтому вы можете уйти, оставив нам свои контакты.       Но я не мог уже уйти, все мои мысли были только о ней, поэтому я просидел там до самой ночи. Меня пытались выгнать, но я даже не сдвинулся с места и где-то ближе к пяти часам утра уснул на скамейке в коридоре, на которой сидел.       Меня разбудила медсестра, сказав, что её переводят в обычную палату. Они готовы были впустить меня сразу же, как только она проснулась бы, но я замялся. А стоило ли мне вообще к ней идти? Что мне ей говорить? Мы знакомы не больше дня. Меня ли она должна первым увидеть, как очнётся? Но никого из её родных за всё время так и не появилось. Только вы приехали через несколько часов, узнав, что её состояние улучшилось. И больше никого…       — Думаю мне не стоит идти к ней. Я подожду как вы выйдите, — сказал я вам и уселся обратно на скамью.       — Миша, — вы сели рядом со мной и положили свою руку мне на плечо, я даже не взглянул на вас и продолжал смотреть в пол, — ты просидел здесь намного дольше меня, и думаешь, что не стоит идти именно тебе? Почему ты так и не ушёл?       — Не знаю, не уверен. Может чувство вины или долга.       — Когда ты в последний раз делал что-нибудь из подобных побуждений? Я вот не припомню, — вы вздохнули. — Показывать свой интерес к человеку и беспокойство за него не плохо и не унизительно. Это не сделает тебя слабым или жалким в её глазах. Она никак не сможет это отвергнуть. У тебя нет причин не идти.       — Но что мне ей говорить? — я наконец повернул свою голову в вашу сторону. — Мы знакомы всего ничего.       — Вот, возьми, — вы достали из своей сумки книгу и отдали её мне. Это был сборник стихов разных авторов, и я понял, что вы имели в виду.       Ещё когда мы беседовали за завтраком Стася говорила о том, что увлекается литературой и поэзией, однако я не слышал из её уст знакомых фамилий поэтов, кроме разве что Блока и Лермонтова.       Я взял книжку и мы вместе зашли в стасину палату. Она лежала здесь одна, руки и ноги были стянуты ремнями и прикреплены к кушетке, рядом стояла капельница. Вся левая рука была забинтована. Её голова была отвёрнута от нас, отсюда я не мог увидеть её лицо. Она смотрела в окно. Вид выходил прямо во двор, там стоял роскошный клён, с которого только начали опадать листья. Когда мы зашли, Стася никак не отреагировала. Вы подошли ближе и сели рядом с кроватью:       — Стася, как ты себя чувствуешь? Я рада, что ты в порядке. Мы принесли тебе угощений, я положила их рядом… Там всё, что ты любишь. Посмотришь, как врачи разрешат… Ещё я принесла некоторые твои личные вещи, думаю, здесь всё необходимое, но если будет что-то нужно, ты скажи, я привезу… Ну, я думаю тебе лучше отдохнуть. Я приеду к тебе завтра, хорошо?       Стася так ничего и не ответила, и даже не обернулась на вас. Вы взяли её за руку и просидели с добродушным выражением лица ещё несколько минут, но никакой реакции не последовало. Тогда вы встали и двинулись к двери. Поравнявшись со мной, вы положили руку мне на плечо и сжали его так сильно, что оно слегка заскрипело. Я не видел сейчас вашего лица, но был уверен — оно было искривлено в гримасе боли. Вам ничего не требовалось говорить, я вас понял. Увидев её, я ещё больше перехотел уходить отсюда, хоть и был очень уставший. За эти дни я спал суммарно, наверное, не больше четырёх часов.       Вы наконец убрали руку с моего плеча и вышли из палаты, закрыв за собой дверь. Я сел к ней, глубоко вдохнул и просидел молча ещё несколько минут. На меня она также не обратила никакого внимания. Хоть я и не ожидал, что со мной будет как-то по-другому, я не понимал, что мне следовало делать.       — Я тут книгу принёс. Ты говорила, что любишь поэзию, ну и я подумал, что…       Всё это было ложью. Я не думал ни о чём таком, и книгу принёс не я, и идея не моя, но раз уж всё так вышло. Я открыл на случайной странице, провёл пальцами по страницам, чтобы разгладить их, выцепил оттуда стихотворение и начал читать для неё.

А грустно было и уныло,

печально, да ведь?

Но всё осветит, всё, что было,

исправит память —

      Я не особо понимал, чьё это было творчество, но после прочтения осталось странное ощущение. Ощущение постсоветского родного уюта, из которого я никогда не смогу выбраться.       Я вновь замолчал, но лишь потому что Стася всё-таки повернула голову ко мне и посмотрела на меня. Мне на мгновение показалось, что из её глаз источалась напугавшая меня чернота, будто у неё не было глаз, а вместо них лишь чёрные впадины, в которых не видно конца, но я моргнул, и всё исчезло. Я увидел её нормальное лицо. У Стаси были тёмные впадины под глазами, а сами глаза были пусты и спокойны.       — Это Борис Рыжий? — я положительно кивнул головой, хотя на самом деле был без понятия и очень потрясён тем, что только что увидел. — Почитай ещё.       Она смотрела в потолок и внимательно слушала меня. Когда я закончил четвёртое стихотворение, я посмотрел на неё, как обычно после окончания, и мне показалось, что уголки её губ чуть приподнялись. Не думал, что это может так обрадовать меня. Правда, я плохо понимал, меня радовало, что ей становилось лучше, или что я мог влиять на неё.       Я читал Стасе стихи на протяжении нескольких часов и ни разу не остановился, пока она не уснула. К сожалению, больше она ничего мне не сказала. Но я был доволен и тем, что видел сейчас её спокойный сон. Наверное, мне стоило тогда пойти домой и нормально отдохнуть, но у меня уже не было сил. Я взял её за руку, и стал гладить по её маленькой ладони большим пальцем. Кожа была очень мягкая и приятная, но холодная. Я попытался её согреть, но очень скоро я и сам не заметил, как уснул, уткнувшись в её руку.       Очнулся я от того, что чья-то тёплая рука гладила меня по голове. Это определённо была Стася. Я не сразу открыл глаза, хотел подольше насладиться этим и не прерывать её. Но в итоге всё испортил, непроизвольно улыбнувшись, и Стася резко убрала руку. Я открыл глаза, поднялся с того, на чём лежала моя голова и сразу почувствовал боль в спине. Это была максимально неудачная поза для сна.       Стася сразу, как я открыл глаза, отвернулась и снова уставилась в окно. На улице было уже темно, а все лампы в палате выключены. Её рука была всё ещё прикована ремнём к кровати, я так и не понял, как ей удалось гладить мою голову. Стояла полная тишина. Я всё ещё не понимал, что мне нужно было говорить. Я даже не понимал, почему она отворачивалась и не хотела показывать мне своё лицо.       Не говоря ни слова, я взял в руки книгу, стараясь не шуршать сильно страницами, открыл её, но шелест раздался по всей палате. Я глубоко вздохнул и продолжил читать ей стихи. Тогда она смотрела в потолок, а теперь я совсем не видел её лица. Я не представлял, о чём она думала, что чувствовала, но последние её слова для меня были: «Почитай ещё».       И я читал. Как какой-то дурак. Как верный пёс. Но мои пальцы сами перелистывали страницы, а слова сами выскакивали изо рта. Наконец, она заговорила, но так и не повернулась ко мне:       — Мне сказали, ты просидел здесь со вчерашнего дня. Почему?.. Зачем ты вообще сюда приехал? Зачем вы приехали тогда ко мне?!       Стасин голос в конце немного задрожал. Я растерялся. Она спросила именно то, чего я боялся услышать от неё больше всего. Меня она точно не ожидала, да и не хотела видеть. Сейчас я в этом убедился, и мне стало очень неловко. Я не должен был быть здесь. Моё чтение ей только мешало.       — Я переживал, — каким-то чудом эти слова пришли мне на ум, — мы переживали. Хотел лично убедиться, что ты цела. Если бы мы тогда приехали чуть раньше.       — Вы мне жизнь спасли… Спасибо.       Стася запнулась на последнем слове, глубоко всхлипнула и начала плакать.       — Эй, эй, ты чего? — я с грохотом подскочил к ней с другой стороны и сел на колени, но она резко закрыла глаза.       — Я не знаю, как мне вам теперь в глаза смотреть! Я же такое сделала… Дура! Я не хотела умирать. Не хотела! Просто сил уже больше не было. Простите за то, что видели меня такую. Простите, что доставила вам столько проблем. Я не хотела этого! Простите! Простите! Я так ужасна. Спасибо, что я всё ещё могу жить.       Я был поражён. Стася так была на меня не похожа. Я за жизнь не держался, а вот ей она была настолько дорога. Я представил насколько ей было тяжело, что даже любя жизнь, она пошла на это. Я не понимал, что почувствовал в этот момент. Мне вдруг стало очень горько и слёзы сами подступили к глазам. Мне было обидно за неё, но и я так ей завидовал. Я бы тоже хотел полюбить жизнь, несмотря ни на что, как делала это Стася, но я лишь постоянно думал о смерти.       Я даже не мог представить, что это желание полюбить жизнь всё это время так сильно давило на меня. Почему она может, а я нет?       Я убрал волосы с её лица и Стася подняла свои покрытые сеточкой из лиловых капилляров веки, посмотрев прямо на меня. В её опухших от слёз глазах не было уже той пустоты и спокойствия. Я бы сказал, они тогда светились от счастья, сверкая из-за ночного света, падавшего из окна за моей спиной. И она улыбалась настолько широко, насколько могла. Непонятно откуда взявшееся счастье почему-то её очень красило, и сейчас я взглянул на неё не так, как в самый первый раз. Мне вдруг стало так тепло. Я так давно не чувствовал подобного, и мне хотелось, чтобы это продолжалось всегда.       — Уже очень поздно, тебе бы поехать домой, — прошептала мне Стася, — я же вижу, что у тебя лицо уставшее.       Я очень не хотел вот так сейчас уходить от неё, но всё же согласился. Когда я ехал домой, ночные полупустые дороги ощущались какими-то другими. Будто меня не должно быть здесь. Всё казалось для меня чужим, и моя машина, и пачка сигарет в бардачке, и двери лифта моего подъезда, в котором я живу больше пяти лет.       Было так странно после, кажется, огромного времени возвращаться в свою квартиру. Я бросил ключи на тумбочку, разулся, выкинув куда-то ботинки, снял верхнюю одежду, рухнул на диван и включил телевизор. Странно. Я не смотрел телевизор уже несколько лет, ничего интересного там давно уже не было, а сейчас я даже и не собирался его выключать. Я просто сидел и пялился в яркий экран со сменяющимися картинками, который освещал всю комнату вместо ламп.       Не выключая телевизор, чтобы тишина не давила на меня, я пошёл на кухню и открыл холодильник. Глазами я нашёл то, ради чего подсознательно встал. Я достал баночку абрикосового варенья, именно им Стася угощала меня тогда. Она говорила, что это её любимое. А я всё запомнил. Стыдно признавать, но я купил это варенье сразу после нашей первой встречи. Будто только ради этого.       В почти полной темноте я заварил горячий чай, аккуратно намазал варенье на булку и поставил на обеденный стол. Затем я выключил телевизор, и в квартире повисла полная тишина. Я не собирался включать свет, это дало бы мне полное осознание того, что напротив меня никого не может быть. А так я мог представлять себе всё, что угодно, и верить в это.       Я был уверен, что напротив меня сидела Стася. Ей было немного неловко, но она мило улыбнулась, когда я пододвинул ей чашку с чаем и отложил ей бутерброд. Я не видел её, но точно слышал, как она жуёт, и звон её кружки. Она не особо хотела говорить, поэтому в этот раз рассказывал что-либо только я. Порой я сам удивлялся, как мне удавалось, нести подобную чушь, говорил иногда невпопад, но Стася внимательно меня слушала, не перебивала и не осуждала. Порой я слышал её нежный лёгкий смех от моих шуток.       Я очень хотел покурить, но знал, что Стасе это не понравится, поэтому сдерживал себя. Когда мы закончили, она ушла. Я подошёл к её месту и увидел полную кружку чая и нетронутый лежащий рядом бутерброд. Я так удивился, будто могло было быть как-то по-другому. Но всё же убрал я только за собой, а её ничего не трогал.       Больше курить почему-то не хотелось и я, рухнув на кровать в спальне, очень быстро уснул. В следующие дни моё утро начиналось с быстрого завтрака и сборов к Стасе в больницу. Я каждый день к ней приходил, читал ей что-нибудь, спокойно разговаривал с ней на разные темы. Будто она не была до сих пор прикована ремнями к той койке. Я не понимал, почему спустя столько времени они не могли уже расстегнуть их, всё же было нормально.       А пока мне приходилось каждый раз вставлять ей наушники в уши, когда она хотела послушать музыку, читал ей сам разные книги, новости и статьи из интернета, и, так как она не могла пользоваться телефоном, разговаривать только в живую. Поэтому я проводил у неё почти целый день, с утра до позднего вечера. Но меня не держало там чувство долга или переживания за неё. Я проводил время с ней в первую очередь для себя. С ней мне было весело и спокойно. А главное не так одиноко, как раньше.       Нам обоим было вполне комфортно, но мне всё это быстро надоело. Поездки туда обратно меня сильно выматывали, да и приходилось засиживаться по ночам из-за работы. Я занимался написанием кодов для программ, помогал в разработке игр, делал сайты на заказ и участвовал в некоторых проектах, за которые даже особо не платили, где всё делалось чисто на нашей с ребятами инициативе. Из-за востребованности и хорошей оплаты у меня никогда не было недостатка в деньгах, а квартира была у меня своя, поэтому мог не тратиться на аренду, но я всё равно не мог позволить себе ничего не делать. Работа меня отвлекала и помогала справиться с контролем эмоций, и взамен не требовала от меня прямого контакта с другими людьми и выхода из квартиры. Из-за недосыпа я часто мог задремать, сидя прямо перед Стасей на стуле. Поэтому, когда медсестра в очередной раз попросила меня выйти, чтобы она могла покормить Стасю, я не выдержал.       — Я никуда не пойду! Почему вы не можете расстегнуть, чтобы она сама поела? В чём проблема? Она что беспомощная по вашему? Да как вы не видите, что с ней всё в порядке уже!       Я встал и взмахом руки скинул тарелку с едой с подноса, который медсестра держала в руках. У меня так давно не было приступов гнева, что я уже успел было забыть, как это не контролировать себя и свою агрессию. Но мне не было страшно. Я делал лишь то, что неосознанно хотел.       — Молодой человек успокойтесь. Прошу перестаньте.       Я продолжал кричать и размахивать руками, а затем подошёл ближе к медсестре и схватил её за рукав халата. На шум и крики прибежали другие врачи, что были рядом, но никто не спешил меня останавливать и успокаивать, возможно потому что таким поведением я их очень напугал.       — Мужчина, успокойтесь, — начал какой-то человек, заходя к нам в палату, — я её лечащий врач, что вам надо?       — Снимите с неё эти чёртовы ремни! — я отпустил медсестру и подошёл ближе к тому мужчине, который был на вид немного старше тридцати.       — Я не могу это сделать. Давайте обсудим это вне палаты.       — Почему нельзя?! Сняли быстро!       Подходил пик моей ярости. На очередной отказ я ударил врача в лицо и повалил на пол. Из-за подобного моего поведения шрамы на моих костяшках не проходили и в итоге я вовсе перестал чувствовать боль в этих местах. Я ударил врача ещё пару раз, он пытался давать мне отпор, но я всё же был сильнее его, хоть и меньше.       — Миша! — Закричала Стася. — Перестань! Пожалуйста, перестань!       Но я её не слушал. Мне сейчас было бесполезно что-либо говорить. Только, может быть:       — Раз!       Моё дыхание внутри резко спёрло, и я остановил руку на замахе. Я повернул голову в сторону двери. Там стояли вы и с невозмутимым видом показывали мне один указательный палец. Это была наша с вами методика борьбы со вспышками гнева. Когда мы её тренировали, то задумывалось, что я сам должен был считать у себя в голове и успокаиваться, но в итоге это работает только, когда это говорите вы и показываете мне количество пальцев, заявляя о номере ступени. Тело больше меня не слушалось и застыло в ожидании.       — Два.       Вы отжали второй палец на своей руке. На меня резко нахлынула паника, тело напряглось ещё больше, но я смог продолжить дышать. Эта стадия была самой неприятной и тяжёлой, словно пытка. Я безумно желал, чтобы вы, наконец, показали третий палец.       — Три.       Я был спасен. Тело быстро расслабилось, дыхание нормализовалось, паника ушла. Я промямлил извинения врачу, в принципе я бил его не очень сильно, и встал с пола. С виноватым видом я, обернувшись, посмотрел на Стасю, которая всё это время не в силах сдвинуться с места и что-либо сделать наблюдала за всем происходящим. Она была жутко напугана и, когда я сделал небольшое движение в её сторону, немного вздрогнула, но я это заметил и остановился. Она определённо меня сейчас боялась. Я не стал больше к ней приближаться и, не смея взглянуть вам в лицо, вышел из палаты.       Я пошёл отмывать руки от крови и думать, как всё объяснить Стасе. На остальных людей мне было плевать. без разницы, что они подумают. Обычно я просто показывал справку с выписанным диагнозом и большая часть претензий улетучивалась, любой причинённый материальный ущерб я мог возместить. Но люди от этого любить меня больше не стали. Наоборот всегда отворачивались. Я всех либо раздражаю, либо пугаю. Что если со Стасей будет то же самое? Она такая же как все, не думаю, что она сможет принять такого меня. Да и в целом принять. Эта мысль меня разбивала.       Я нашёл в себе силы вернуться к палате, но заходить сразу не стал. Вы всё сами разрешили с медперсоналом, а тому врачу которого я избил оказали медицинскую помощь, раны были не очень серьёзные. После вы подошли ко мне и, увидев, как я сам был напуган, не стали читать лекцию о том, что могло было быть, если бы вы не пришли и меня не остановили, а лишь глубоко вздохнули и осмотрели мои руки.       — Я знаю, что тебе самому не легко, но посмотри, как ты напугал Стасю. Тебе придётся самому перед ней объясниться, если, конечно, хочешь этого. Но помни, что трусость не прибавит тебе жизни, а смелость не отнимет, хотя, думаю, ты уже давно решил, как поступишь.       — Да, решил. Правда не понимаю, почему я этого хочу. Что же я чувствую, чёрт возьми?       Я опустил голову. Я так много думал над всем, но всё равно так ничего и не понял. Сейчас я просто хотел, как всегда, сбежать без объяснений, порвать все контакты и, быть может, после пересечься ещё пару раз у вас в кабинете. Но я больше боялся остаться один, поэтому хотел сделать всё, лишь бы она не ушла от меня.       Меня не хотели впускать вновь в палату, но вы смогли убедить врачей, и я, собравшись с духом, открыл дверь и вошёл в комнату. Стася пристально посмотрела на меня, но теперь уже я не мог глядеть ей в глаза и опустил голову вниз. Я не понял, она была напугана, разочарована и вообще, хотела ли меня видеть, но я осторожно сел рядом и начал перебирать пальцы.       — Прости, что напугал, — начал я, смотря на свои брюки. — У меня часто случаются внезапные вспышки агрессии, я не всегда могу это контролировать. Мне поставлен диагноз — возбудимая психопатия. Это не лечится, с этим просто живут. Вот… И я не могу гарантировать, что не причиню кому-либо вреда. В том числе и тебе. Я понимаю, что ты сейчас меня боишься, если тебе так будет спокойнее, я могу уйти.       — Всё в порядке, правда. Всё хорошо. — слова Стаси меня удивили и успокоили. — Не надо никуда уходить. Посмотри на меня. Тогда ты и правда меня напугал, но это не означает, что я теперь всегда буду тебя бояться. Если тебе будет так комфортнее, то можем сделать вид, что этого не было. У всех у нас свои проблемы с головой. Ты принял меня даже когда видел мои панические атаки, почему же я не должна сделать то же самое? И по поводу ремней… Это я попросила их не снимать. В них мне спокойнее, так я точно ничего не смогу сделать. Они больше не дают мне успокоительного, значит и тревожность у меня теперь выше, чем обычно. Прости, я даже не думала, что тебя это напрягало.       После её слов я расслабился и начал всё вновь прокручивать у себя в голове. Всё это время я не замечал за её поведением ничего странного, но на тумбочке и правда до сих пор лежала та еда, что вы ей приносили в первый день, покормить она меня никогда не просила, а медсестра всегда выходила из палаты после приёма пищи почти с полной тарелкой еды. Я был рядом с ней столько времени и совсем этого не заметил.       — Я себя ненавижу, — выговорил я.       — Я тоже себя ненавижу, — сказала Стася.       — Похоже мы оба с тобой омерзительные.       — Самые омерзительные из всех, — вздохнула она.