hyung

обжигающие шершавые ладони проходятся по спине юнги, задирая грязно-белую рваную футболку с влажными пятнами пота — аномальная жара, которая с каждой минутой становится все сильнее. — юнги, я люблю тебя, — чонгук стонет в голос, ерзая на каменной крошке из-за накатывающих волн сладостного удовольствия, когда юнги, перейдя на короткие и неглубокие толчки, стимулирует его простату. чонгук пытается лечь так, чтобы острые камешки на крыше полуразрушенного дома не впивались в спину. юнги, заметив чужие метания, подсовывает свою ладонь под спину, удерживая, и другой, опорной, резкими движениями смахивает все, что мешало, разодрав ладонь. юнги чувствует благодарную улыбку чонгука своими губами, когда тот приподнимается на локтях, сцеловывая горечь и смирение, и подается навстречу фрикциям. юнги отчаянно выцеловывает всевозможные слова любви, бережно придерживая рукой подбородок, очерчивая скулы мозолистым пальцем, наваливается на него сильнее, выбивая тихие вздохи, мелодичные завывания и скулеж. сам срывается на задушенные стоны и рычание. джинсы рвутся на коленках окончательно, когда юнги подтягивает чонгука к себе, пытается срастить их в одно целое. руки все в грязи, крови и пыли, если вовремя не обработать — можно занести инфекцию. но сейчас это неважно. потом — тем более. его слезы капают чонгуку на лицо, когда он двигает вверх-вниз пару раз смоченной слюной ладонью по члену младшего, несильно потирая большим пальцем уретру. чонгук шипит и выгибается дугой, хватая юнги за затылок и притягивая еще ближе. юнги ласково, мокро и горячо целует его в шею, пока душит спазмы рыданий. невообразимый грохот повторяется вновь и вновь тут и там. их обоюдный страх запечатывается обреченным клекотом вспугнутых чаек, что, как тараканы, все еще умудрялись быть везде и питаться чем попало в полуразрушенном городе. невыносимо жарко. так жарко, что лучше бы умыть руки и потом как-нибудь. со смазкой, прелюдией, вычурными лепестками роз на обнаженном теле и приятной тканью постельного белья, которое неизменно бы летело в стирку после. «потом» и «после» никогда не наступят. чонгук жмурится, когда совсем близко к грани и сбивчиво — под ритм движений — и сипло говорит: — через час земля столкнется с недавно открытой — вот ирония, блять — планетой, а мы ебемся на крыше дома твоего. юнги всхлипывает, неуклюже стирая слезу грязной рукой, и обреченно смеется. — романтика. чонгук судорожно стискивает ткань чужой майки, закусывая губу и чувствуя собственные слезы, когда у него от удовольствия темнеет перед глазами, а юнги в это время шепчет какую-то глупую чушь в пространство. все вокруг вибрирует. здания, что входят в резонанс с землетрясением, рушатся по кирпичику, то словно уходя под землю, то играя в домино друг с другом. чонгук не хочет открывать глаза и видеть в небе огромное лиловое со всполохами нежно-розового космическое тело, к которому он физически чувствует огромное притяжение. воздух раскаленный, чонгук вообще и близко не ученый, но кажется, будто сила трения гравитаций настолько велика, что пусти неосторожную искру — полыхнет так, будто газ на плите забыли выключить. юнги сжимает его в тисках, когда доводит себя до разрядки, и пытается переплестись с чонгуком в нераспутываемый клубок. чонгук гладит его по голове и не сопротивляется чужому желанию. в горле так отвратительно першит от жара и сухости. чонгук и юнги не могут оторваться друг от друга, когда чувствуют, как все вокруг начинает плавиться и ходить ходуном. — чонгук, — у юнги идет из носа кровь — лопнули сосуды. он давится ею. чонгук понимающе улыбается, обнимая, и шепчет в висок: — круто тусили эти шесть лет. и встретили самый ебнутый рассве-