Очередное "веселье" или...

Это воспоминание было ярким и «веселым». Мне тогда было девятнадцать лет. Надо сказать, справедливости ради, что все девятнадцать лет я была настоящей соней и истинной совой. И родители ничего не могли с этим сделать. Им приходилось мириться с музой, которая приходила ко мне именно по ночам. Ночью я обычно писала стихи и рассказы, но в основном всё-таки стихи. Творчество было для меня отдушиной уже пять лет. Рассказы и стихотворения я писала о любви, о дружбе, о природе, о боли, о страхе, об отчаянье… Писала я, в основном, от первого лица. От лица юных, в основном - физически здоровых девушек. Были и произведения о «личном», но их я показывала лишь самым близким для меня людям. Но у меня было еще два увлечения. Я занималась рисованием, что случалось редко и только тогда, когда у меня было жгучее желание. Рисовала я чисто для себя и об этом знали опять же только самые близкие. Ещё одним увлечением, которому я отдавалась со всей страстностью, было чтение… Я читала книги или слушала аудиокниги. Если я находила действительно интересную, захватывающую, эмоциональную история, то меня было крайне сложно оторвать от прослушивания или чтения. Иногда третье увлечение соединялось со вторым или первым, чаще всего такое случалось, именно тогда, когда я слушала одну из любимых аудиокниг, но бывало и так, что рисовала или писала своё под совершенно новую книгу. Читала или слушала я обычно фэнтези, иногда фантастику или любовные романы, а порой, когда я уставала от «сказок» и у меня был странный переклин в мозгу, я брала в руки серьёзную книгу. Вроде книг: «Дневник Анны Франк.», произведение Анны Блиновой – «Я тебя никогда не забуду!», Шарлотты Бронте – «Джейн Эйр.», Ивана Тургенева – «Ася.» Девятнадцатый год моей жизни был годом свободы. Я могла читать, слушать, рисовать, писать до часу и двух часов ночи спокойно, потому что мне не нужно было учить уроки, догонять класс, готовится в бешеной спешке к ОГЭ. Я закончила девятый класс, когда мне было восемнадцать лет. Год после окончания обучения должен был стать годом веселья, отдыха, встреч с друзьями, прогулок, реабилитации после последних двух операций на ноги. Год после получения аттестата должен был стать не только годом отдыха, но и годом моей физической подготовки к максимально самостоятельной жизни. Пока я училась в школе, моё обучение проводилось на дому. Но в колледж я хотела ходить, как все и почувствовать себя частью коллектива, а для этого нужна была не только электрическая коляска, но и физическая подготовка. Это было нужно для того, чтобы я могла спокойно высидеть все лекции и при этом воспринимать учебный материал, а не терпеть адскую физическую боль и надеться на то, что лекция скоро закончится, что никто не заметит, что у меня что-то болит. Такого отдыха и реабилитации, как мы с мамой планировали, увы, не получилось по ряду определённых причин. Сначала в нашем доме стали менять лифт, не предупредив об этом заранее. Интуиция удержала маму от того, чтобы записать меня на курсы и в бассейн и как оказалось – она правильно сделала, потому что я оказалась заперта в квартире на шестом этаже. Нет выехать из квартиры я могла, но спуститься с шестого этажа на первый на моей коляске было почти нереально. Два с половиной месяца я была в изоляции от внешнего мира. Но когда поставили лифт, стало понятно, что он не предназначен для инвалидов-колясочников. Мама пыталась сделать так, чтобы нам что-нибудь сделали с лифтом, и здесь удача наконец-то нам улыбнулась. Нам дали на просмотр квартиру в новом районе. От первой квартиры нам пришлось отказаться из-за существенных её недостатков. Но случилось чудо и нам дали на просмотр ещё одну квартиру в том же районе и том же дома. Мы переехали, и я знала, что планы с курсами и бассейном отодвинулись на неизвестный срок, но я была рада, что мы переезжаем, я надеялась, что на новом месте у меня начнётся более спокойная жизнь, без бешеной гонки в плане обучения и воспоминаний о том, как я не могу заехать на коляске в ванну или на кухню. Потому что в новой квартире с широкими проёмами, я смогу ездить по всей квартире спокойно даже в темноте и это все не могло не радовать, да - было жаль оставлять любимое место прогулок, но я была уверена, что мы найдём новое. Мы переехали, обустроились, перевезли большую часть вещей, более-менее привыкли. Но неожиданно мой палец на правой ноге в очередной раз напомнил о себе. На пальце появился нарыв, который зрел, а потом прорвался - стало чуть легче, но через какое время из ранки вышла спица размером с иголку. Ранка после лечения зажила, и мама наконец нашла рентген-аппарат, который смог сделать мне рентген стоп. В городе шестимиллионнике практически невозможно найти рентген-аппарат, а в Кургане, крохотном городишке, где достопримечательность одна — больница, в которой мне делали операции на стопы, такой рентген-аппарат есть и не один. Ладно, мама нашла выход, и снимки были сделаны и сделаны хорошо. И вот нога заболела вновь, когда я, мама, папа решили, что все прошло. Мы с мамой сравнили снимки после операции и новые. Оказалось, что вторая спица-иголка начала мигрировать и ищет выход наружу, но проблема была в том, что дырочка, из которой вышла предыдущая ненавистная иголка уже окончательно зажила. А других дырок у меня на ногах не было, к счастью или к сожалению. А тем временем, сидя, я не ощущала стопу, будто у меня её никогда не было. То место, откуда вылезла первая железная гадость, было прямо под пальцем и когда на это место надавливали или оно соприкасалось с чем-то - его жгло как огнём. Если я ногой упиралась, лежа обо что-то или вставала на ногу, то у меня темнело в глазах - настолько мне было больно. Мама легонько трогала место, где была ранка, говорила, что она чувствует спицу и что если сделать небольшой надрез и немного расширить его, то можно вытащить эту гадость из ноги. Но она сделать это не сможет, ведь это дело медиков, а не швеи, хотя лично я думала, что мама за столько лет, лежа со мной в больнице и изучая мои болезни, стала куда опытнее и мудрее многих врачей, хотя я, скорее всего, сужу предвзято. Но свои ноги я абсолютно точно доверяла лишь своим врачам-ортопедам в Кургане и маме. В отношении своего тела я была очень щепетильной и не без веских на то причин. Был личный печально-жестокий опыт. Мама сказала, что мой оперирующий врач прислал ей электронное письмо, в которым сказал, что надо вытащить спицу. А также объяснил, что то, что спицы мигрируют - это естественно и что такое бывает довольно часто, но меня это почему-то не утешало. Мама сказала, что подумает, как можно быстрее решить проблему с железякой, чтобы прекратились уже эти проблемы с правой стопой. Она знала, как я хочу сидеть, а не лежать в кровати и как ещё сильнее, до внутренней дрожи, хочу стоять. Вертикализатор будет бесполезен, пока я чувствую эту жуткую боль. Он будет подставкой для вещей, одеял и подушек, пока не решим вопрос, который стоял ребром, и в этот раз у меня не было уверенности, что иголка выйдет сама со временем и к более того я устала ждать. Мне хватило прошлого раза. Усталость эта была гнетущей, она царапала душу острыми безжалостными когтями. Но я верила маме и верила в неё. Она также, как и я, не желала ждать пока вдруг каким-то «чудесным» образом из стопы или прямо из пальца выйдет треклятая спица или пока мы поедем в Курган на плановое обследование и вытаскивания всего металла из моих ног. Я приняла это решение ещё тогда, когда только-только вылезла первая игла и теперь оно окончательное. Но ждать до Кургана слишком долго. И вот мы едем в травматологию, потому что врач из поликлиники уверил маму, что именно там мне вытащат эту несчастную спицу. Ранним утром меня разбудили, я немного для приличия поворчала. Мама меня одела и немного покормила. Свою обычную порцию я бы в полусонном состоянии все равно бы не съела. За нами приехало социальное такси. В машине мою коляску поставили на тормоз, закрепили и застегнули на мне ремень безопасности, и я предупредила водителя, чтобы он был аккуратнее на кочках. Мы поехали в травмпункт. В машине меня укачало, поэтому я молчала. Руки крепко сжимали подлокотники кресла. Вдох-выдох, вдох-выдох… За окном светило яркое, теплое солнце, небо было ясным, чистим, голубым. Как мы выбрались из машины и оказались в здании, я плохо помнила. Я просто в это время пыталась отойти от поездки в машине. У меня всегда были проблемы с вестибулярным аппаратом, и я всегда терпеть не могла эту свою особенность. Она делала меня слабой и напоминала о том, какая я, на самом деле, беспомощная. И от этой особенности не было никакого лекарства и мне приходилось справляться с ней своими силами, а именно просто-напросто терпеть и думать, усиленно думать о чём-нибудь приятном. Белые стены и белый пол, выложенные плиткой. И светильники на потолке тоже сияли ослепительно-белым светом. От такой белизны хотелось зажмуриться, и вообще не открывать глаза, по крайней мере пока мы не войдём в кабинет травматолога, а ещё лучше дождаться того момента, как я окажусь в своей комнате и тогда открою глаза. И в правду на несколько минут я закрыла глаза, но потом всё же их открыла. Я смотрела, но при этом не видела всю эту раздражающую белизну и у меня это вроде получалось. Коридор был узким настолько, что три коляски в нём точно не разъедутся - кому-то придётся уступать, кому-то ждать. Несколько дверей, маленькая, даже крошечная гардеробная, в которой почти не было места, но мы всё же сняли куртки, всё-таки в них в здании очень жарко. В коридоре стояла пара стандартных, узких, жестких кушеток, на которых уже сидели люди, как только мы зашли, мне показалось, что в здании целая толпа, но на самом деле там было всего несколько человек. Мама предложила мне полежать, ведь она знала, что ноги у меня начинают болеть очень сильно, если меня подбросит в машине на кочке, а меня в этой поездке подбросило не один раз и даже не два и ноги болели. Боль была жестокой, сильной, тупой, ноющей и настолько обыденно-привычной, что я отказалась от столь заманчивого предложения, к тому же я была уверена, что делать надрез на пальце станут лишь, когда я буду лежать на кушетке, и колени смогут отдохнуть во время извлечения спицы. Через некоторое время нас пригласили в кабинет. В кабинете царил минимализм. Кушетка у стены, точно такая же, как и в коридоре. Белые гладкие стены, один стул, одно компьютерное кресло и два стола-близнеца на одном стоял белый плоский компьютер, а на втором столе почти ничего не лежало, кроме аккуратной стопки каких-то документов. За полупустым столом сидела женщина в белом медицинском халате лет сорока пяти на вид, стройная, светловолосая, сероглазая в очках. Она - медсестра. За компьютером сидел мужчина лет тридцати на вид, черноволосый, коротко стриженный, голубоглазый, с приятным лицом. Но отчего то мне этот доктор очень не понравился, уж слишком отрешенным он мне показался. Мама стала показывать мои рентгеновские снимки с двумя спицами и снимок с одной спицей, рассказала про операции и про то, что одна спица вылезла наружу, и мама её вытащила, а вторая внутри и причиняет мне боль и её надо срочно вытащить. Ее объяснение было лаконичным и насколько было возможно - четким. И само объяснение заняло менее десяти минут, и я в очередной раз похвалила себя за то, что год назад в день своего восемнадцатилетния подписала доверенность, которая позволяла родителям вести все мои дела в течение десяти лет. Доверенность была сделала, потому что не все важные здания оборудованы для инвалидов-колясочников так чтобы была возможность в них заехать и в них передвигаться на электроколяске, так что меня всё равно кому-то из родителей приходилось сопровождать в каждой поездке. Пока мама рассказывала, я думала, как покороче и поточнее описать свои болевые ощущения, когда врач будет осматривать ногу, но из задумчивости меня вывели слова доктора. -Мы подкожными делами не занимаемся. – равнодушно произнёс врач, не глядя нас. Я переглянулась с родителями и во все глаза уставилась на молодого доктора, но тот продолжал что-то печатать, но через несколько минут сдался и посмотрел мне прямо в глаза. Я ответила на его раздраженный взгляд своим пристальным и рассерженным взглядом. Сказать, что я была удивлена словами врача - это ничего не сказать. Я была глубоко шокирована. Как это? Как это не занимаемся? Это ведь шутка - правда? Маму же заверяли, что спицу вытащат и притом, как я поняла - абсолютно бесплатно. Черт возьми, мы не можем уехать ни с чем! Это немыслимо просто! Эмоции захлестнули меня, время как будто бы остановилось. Мысли в голове завертелись словно в бешеном ослепительно-ярком калейдоскопе. Для меня прошла вечность, а в кабинете прошло всего несколько напряженных и тягучих минут. Медсестра смотрела в сторону врача с явным осуждением, но высказать своё мнение не решалась. Мужчина всё-таки нарушил молчание и дал мне призрачную, едва уловимую надежду, которая мгновенно расправила слабые крылья. Может всё обойдётся и всё же мы не зря приехали в травмпункт. -Ну, давайте, я ногу все же посмотрю. – сказал молодой травматолог так, словно этот осмотр - пустая трата его бесценного времени, которое мы у него безжалостно отбираем. -Да, давайте, ногу посмотрим. – воодушевилась медсестра и подарила мне вполне искреннюю, сочувствующую улыбку. Родители быстро и крайне осторожно в четыре руки сняли черный, закрытый, аккуратный ботинок, а за ним и носок и я вытянула ногу так, чтобы врачу было легче её осматривать. Правда я была уверена, что врач подойдёт ближе. Ногу обдала приятная прохлада и острая боль на некоторое время отступила, и я почувствовала мимолетное облегчение, но прошла минута, вторая, третья… Я устала держать ногу на весу и снова согнула её в колене. Боль пронзила мою стопу, и я на несколько секунд зажмурилась, но потом, открыв глаза, переглянулась с родителями. Тишина стала настолько плотной, что её казалось, можно было резать ножом. Прошло больше пяти минут, а врач даже не повернул голову в мою сторону. Он продолжал что-то сосредоточено печатать на своём компьютере. А мы продолжали смиренно ждать. Медсестра молча смотрела на мою ногу, вытягивая шею словно жираф. Мне неожиданно стало смешно. Мне показалось, что истерика меня скоро захлестнёт. Неужели эта глупая женщина не понимает, что проще встать, подойти и посмотреть? Чем вытягивать шею, сидя на стуле? Вопросы, естественно, риторические. -Так Вы будете ногу смотреть? – наконец нарушила молчание мама. -А зачем? – бросив косой взгляд на мою стопу и пожав плечами, ответил доктор. -Я думал, что у неё спица торчит. А так, мы подкожными делами не занимаемся. – произнесла равнодушно эта скотина в белом. -Так что же нам делать? – удивленно спросила мама. -Я ногу не чувствую. – произнесла я глухим голосом. -Если бы у вас торчала спица, я бы её вытащил. – ответил он как не живой человек, а как робот. -Хах! Если бы у неё торчала спица, я бы её сама вытащила, и мы бы к Вам не приехали. –произнесла мама с напускным спокойствием, но я уловила в её интонациях чуть-чуть насмешливости, а может я её себе лишь вообразила. Медсестра, услышав мамины слова, округлила и выпучила глаза выражая молча крайнюю степень удивления. Папа тяжело вздохнул, а меня захлестнула злость. Так ещё он и маму совсем не слышал и не слушал. И видимо он слепой и тупой, как пробка. Это не врач-травматолог… Это… Это… Это травматолог-скотина. Да, именно так! Травматолог-скотина! Если бы у меня вылезла спица, я бы на стопу даже один тонкий носок одеть не сумела. Я бы не смогла лечь на бок или на живот, а сесть и подавно. Я передернула плечами, вспомнив, как однажды утром, проснувшись на миг, я подумала, что ослепла, но потом я всё-таки смогла видеть, но как в молочно-сизом тумане и закричала, хотя мне казалось, что я сиплю. Я звала маму и вскоре она примчалась на мой вопль. Я думала, что вывихнула или хуже того сломала большой палец на правой ноге и также я знала от учительницы по биологии, что переломы мелких костей самые болезненные и в тот момент мне показалось, что я поняла и ощутила о чём она говорила, но нет. Как только мама пришла я, собрав остатки сил и воли, перевернулась на спину. Мне стало чуть полегче, но лишь на пару секунд. Нет, эта скотина в белом халате не имеет хотя бы проблеска ума. Не один нормальный человек не смог бы выдержать такую боль. Да ещё одеть носки и ботинки, сесть в коляску опираясь на подножку, когда из пальца торчит тонкая острая в два сантиметра длиной, спица, и палец болезненно дергается туда-сюда - у меня есть воображение и многие говорят, что хорошее. Но даже я не могу представить такую ситуацию или такого сильного человека. Это либо сверхчеловек, либо какой-нибудь больной мазохист, но я не отношусь ни к первому, ни ко второму. Заработал принтер, а медсестра продолжила вытягивать шею, глядя на мою ногу. Врач повернулся к нам. Его глаза ничего выражали, они были пустыми, какими-то стеклянными. И здесь я поняла, что я даже не винтик в его конвейере многочисленных пациентов, а просто пыль под его ногами. Он не стремится выполнять свои обязанности травматолога в полной мере. Всё, что он умеет - это сидеть за компьютером, делать вид что работает и выдавать малозначимые бумажки, а также вытаскивать всякие посторонние предметы из тел – только, когда они торчат. Попытаться помочь, как нормальный врач? Нет - его это не касается, ведь эта пустая трата его бесценного рабочего времени. Осмотреть ногу по-настоящему? Мужчине это не интересно. Нога как нога, а то, что болит - травматологу не важно. Выслушать внимательно и дать совет, как облегчить девушке сильную боль? Зачем? У него есть свои мысли и чувства, которые куда ценнее, чем очередной бесплатный пациент и ведь этот пациент ему не друг, и не родной человек. Я скрипнула зубами. И перевела взгляд на маму. Её лицо было спокойно, но я-то знаю — это просто самоконтроль, которому я, увы, только учусь, и учиться мне ещё очень долго. -Поедете в больницу по направлению. Поедете туда, как приехали сюда. – он протянул маме листок. -Меня уверили в поликлинике, что здесь нам помогут. Мы сюда приехали сами, по собственному решению. И я уже звонила в Институт Вредена, там сказали, что спицу могут вытащить только платно, а если бесплатно - ждать очень долго. Пока мы будем ждать и пока до нас дойдёт очередь, мы уже скорее всего успеем съездить в Курган вытащить там все спицы из обеих ног и вернутся в Санкт-Петербург. – произнесла мама, уже не скрывая своего колючего раздражения. -Ничем не могу помочь! Вот так же и езжайте в больницу. – равнодушно пожал плечами мужчина. Я бросила на него гневный взгляд. Сейчас я очень жалела, что не умею испепелять своим взором, иначе бы от этого травматолога остался бы лишь пепел. Я старалась утихомирить свою злость, но у меня это плохо получалось. Но злость лишь возросла от моих усилий, и к ней неожиданно примешался шок и какая-то странная не свойственная моей натуре обреченность. Почувствовав эту обреченность, я поняла злость тает медленно, но всё же тает, а вот обреченность и шок накрывают одной сплошной огромной холодной волной и у меня едва хватает воли и сил держать на лице хмурую маску. Весь день коту под хвост. Да простит меня мой старенький кот по имени Снежок, я не его имела в виду. Мне действительно было очень обидно, особенно за родителей. У них так много было дел и планов, и они отложили их все ради того, чтобы потратить один день и избавить меня от привычно-адской боли, которая вызывала дикую непримиримую усталость. Я старалась скрывать от них и боль и усталость, но они слишком хорошо меня знают. И мы ничего не сделали и день насмарку. -Ясно. Спасибо! – холодно произнесла мама. Мама убрала направление в больницу в рюкзак, и они вместе с папой осторожно одели мне носок и ботинок, зашнуровав его и поставив ногу на подножку. Я морщилась и жмурилась от боли, стараясь не шипеть. Это дома я могу шипеть или даже рычать, чувствуя боль, а на людях хватит и того, что жмурюсь и морщусь. Если я плачу на людях, значит боль нестерпима и усталость, которая к ней примешана - невыносима, а если я реву на людях, возможно даже не пытаясь спрятать слезы и не в силах говорить внятно и громко, значит меня довели до белого каления. Такое, правда, случается редко, но если случается, то остаётся в моей памяти на долгое время, и я долго корю себя за проявление слабости, ведь для меня это неприемлемо. Это мой негласный личный закон. Никаких слёз, никакой боли - если её можно терпеть молча. В шесть лет я дала себе слово, которое стараюсь выполнять. Мы вышли из кабинета, но перед этим вежливо, холодно и отстраненно попрощались с травматологом и его помощницей. У меня возникло острое желание не аккуратно закрыть дверь, а хорошенько ей хлопнуть. Да, я понимаю — это глупо, но, если бы у меня была такая возможность, я наверняка бы сделала это. Но меня быстро вывезли из кабинета, и папа, выходя последним, закрыл дверь. Мы молниеносно, на мой взгляд, промчались по узкому коридору и, завернув за угол, остановились около свободной кушетки. Мама опустилась на неё, и мне не нужно было смотреть ей в глаза, чтобы понять - она чувствует то же, что и я. Сейчас она по эмоциям - моё зеркальное отражение. Я испытывала разочарование, злость, досаду и шок. Я находилась прямо напротив двери в гардероб. Папа оперся спиной о стену, его лицо выглядело сейчас сумрачно-хмурым. Мама достала направление и внимательно его прочитала. Тишину, которая окружала нашу троицу, можно было резать тупым ножом и вязать из неё петли, если бы она, конечно, была бы материальной. Через несколько минут мама её всё-таки нарушила. -Хм! Он ещё ошибку допустил в направлении. – я уловила в интонации маминого голоса помимо раздражения и едва заметную нотку презрения. -Где именно? – полюбопытствовал папа. -У Насти первая группа крови, а не вторая. – ответила мама, бросив на него взгляд искоса. -А он спрашивал про кровь? – поинтересовалась я. Может я в какой-то момент настолько глубоко ушла в свои мысли, что прослушала что-то очень важное. Я судорожно соображала, но мамины слова резко прервали метание моих мыслей. -Нет! Он вообще ничего не спрашивал. – развеяла мои сомнения мама. Ну, это уже слишком! Шок схватил меня за горло, почти завладел мной. -Пойду-ка я попрошу переделать направление. – произнесла мама со вздохом, вставая. -Иди! – хором откликнулись мы с папой. Мы с папой остались вдвоём. И я быстро поймала его хмурый взгляд и насколько могла виновато и вымучено улыбнулась. Отец вопросительно посмотрел на меня. -Папа, прости! – я опустила взгляд. -За что? – в его голосе я почувствовала изумление. -Ну как же? Вы поехали сюда из-за меня и все безрезультатно! А у вас было столько важных дел! Прости! Ты меня простишь? – спросила я, подняв глаза. -Не говори глупостей! Мне не за что тебя прощать! Всё в порядке, котёнок! – в последней фразе, я ощутила теплоту и нежность. Я благодарно кивнула. Между нами вновь повисла тишина, но она, как мне показалось, перестала клубиться черными тучами над нашими головами. Раздались четкие стремительные шаги и через пару минут мы с отцом увидели маму, и она улыбалась, но её глаза были спокойными. Мы пристально посмотрели на неё. -Он зол! И хотел все изменить ручкой, но я не позволила. – горько усмехнулась мама. Папа покачал головой, а потом поднял глаза к потолку. И это означало, что он глубоко шокирован. Но только близкие могли читать его эмоции по жестам. -Ну, переделал? – спросила я нетерпеливо. -Конечно! – воодушевлено ответила мама. Я хмыкнула. Мама села обратно на кушетку и, сложив листок с направлением, убрала его в рюкзак. Потом мама взяла свой телефон и открыв игрушку, начала в неё играть. Папа последовал её примеру и тоже достал свой мобильный и наверняка зашёл в интернет. Я же прикрыла глаза и несколько раз вздохнула и выдохнула. Где-то через час папа уехал в районную поликлинику к своим врачам, попросив меня перед этим не унывать и уверено сказал, что всё будет хорошо. Я благодарно ему улыбнулась и пожелала ему удачи. А нам предстояло ещё около часа ждать машину в здании травматологии, ведь мама не знала сколько точно времени займёт извлечение из ноги спицы, поэтому она заказала машину с большим временным запасом. Прошло какое-то время. По коридору кто-то проходил и люди шептались. Мы с мамой тоже обменялись парой малозначительных фраз. Дверь одного кабинета открылась, из него вышел мужчина среднего возраста. Одна его нога была в гипсе до колена. Сам мужчина передвигался с помощью костылей. -Ну и зачем я ложился на стол. «Если она не собиралась менять мне гипс», —ворчливо произнёс он, проходя мимо нас. Мы с мамой переглянулись и улыбнулись друг другу. Значит я не одна такая, но эта ситуация стала последней каплей в чаше моего терпения. И я начинаю смеяться громко, от всей души и мама быстро подхватывает его, но её смех стремительно обрывается, а я продолжала смеяться, и еле-еле смогла усмирить свой смех, но через пару минут я вновь начала смеяться. Мама попыталась меня успокоить, но у неё это не получилась. Пару раз у меня выходило замолчать, увы, ненадолго. Я понимала, что на меня смотрят люди, но остановиться не могла. Ибо знала прекратить смеяться - значит позволить слезам катиться по щекам. Такое бы я себе очень долго не смогла простить. А так чувство обиды, отчаянья, шока, неверия, досады поглотили меня целиком и эти чувства выходили из меня вместе с истерично-веселым смехом. Сознание будто разделилось на две части. Одна часть меня пыталась бороться с затопившими душу эмоциями, а вторая ликовала от того, что может выплеснуть свои негативные эмоции, что я делаю крайне редко, пусть даже таким оригинальным способом. Но всё же я попыталась остановиться, сжимала губы и зажимала рот руками, но это мало помогало. В конце концов пришло время выходить на улицу, и я наконец-то смогла более-менее успокоиться. Пока мама одевала мне куртку, на глаза навернулись слёзы. Видимо шок и прочие негативные чувства ещё частично владели моей душой. Я одним усилием воли сумела их сдержать, но мама заметила, что мои глаза наполнились влагой, но на её вопрос, что со мной, я лишь отмахнулась. На улице никого не было, кроме нас с мамой. Вдруг налетел холодный ветер и ударил мне в лицо, выбивая из меня на несколько секунд воздух, а с ним желание реветь и остатки негативных чувств, но взамен оставляя горечь в душе и звонкую и глубокую как бездну, пустоту в сердце. Через несколько минут приехала машина. Дорогу домой я помню смутно. Дома, раздевшись, я легла на кровать. И только прослушав пару песен, я окончательно осознала, что лето уже не будет таким радужным, как я его себе представляла в конце прошлого года. А жаль…