Очередное "веселье" или...

Где-то через неделю или чуть больше мы все же воспользовались направлением, которое дал нам травматолог. Мы поехали в больницу не потому, что я не могла терпеть боль. Отнюдь, я к ней уже почти привыкла. Просто я бы себе не простила, если бы не использовала этот шанс. Как мы ехали до больницы – я не помню. Мою коляску благополучно закрепили, везли аккуратно, да и я была почти что уверена, что родители в любом случае удержат коляску, ведь на этот раз мы поехали не в электрической коляске. Электрическую коляску мы планировали заказать, как только мы разберемся с моей последней операцией по вытаскиванию спиц. А пока родители возили меня сами. Через некоторое время, где-то час, а может и два, мы вышли из машины, расплатились с водителем и зашли в здание. Как мы оказались на втором этаже - я не помню, потому что все время пока мы были в регистратуре, снимали верхнюю одежду, поднимались на этаж и шли к нужному кабинету, меня занимали мысли – смогут ли мне здесь вытащить эту спицу и насколько это будет больно. И не окажется ли эта поездка почти такой же бессмысленной, как и поездка в травматологию. *** Третий вопрос занимал меня больше всего. О боли я почти не думала, потому что была уверена, что выдержу операцию по удалению спицы, даже без обезболивания и наркоза. В те минуты я думала, что я все знаю о боли, по крайней мере – физической. Ведь я живу с ней почти всю свою сознательную жизнь и научилась терпеть ее молча. Многие врачи до сих пор поражаются и восхищаются моей стойкостью. Но никто из них не знает, что у меня просто нет выбора. Я должна быть сильной ради близких и друзей. Надо сказать, что помимо поездки в больницу, у нас с родителями была запланирована вечерняя поездка на хоккей, которую я очень ждала. У кабинета врача было всего несколько человек, и я подумала, что мы быстро справимся со всем и вечером я уже буду в Ледовом Дворце наслаждаться игрой любимой команды и радоваться их победе. Ведь в такой день, как День всех влюбленных, команда СКА, на мой взгляд, не имела права проигрывать. Время ожидания пролетело незаметно и вот мы с мамой зашли в кабинет. В кабинете была кушетка, стол, небольшой шкаф и стул. Мы поздоровались с врачом и, когда я его увидела, мне захотелось смеяться. Ведь он очень сильно был похож на моего лечащего врача в Кургане – Георгия Мерабовича. За столом сидел молодой мужчина в белом халате, лет двадцати пяти – тридцати на вид. Темные, короткие волосы, большие черные глаза, смуглая кожа, искренняя доброжелательная широкая улыбка, а также – круглые очки. Имени его я, к сожалению, не запомнила. Мы кратко описали ему мою ситуацию и показали рентгеновский снимок ноги. Он сказал, что может прямо сейчас попробовать вытащить эту спицу, но это платная услуга. Мы с мамой задумались и, в конце концов, мама сказала, что решать буду я сама. Я взвесила все за и против. Пока эта спица причиняет мне боль, я не могу долго сидеть в коляске. Я не могу нормально спать на животе. А самое главное – я не могу стоять в вертикализаторе и это огорчало меня больше всего. Аргументы говорили за то, чтобы дать попробовать врачу вытащить спицу. Но - интуиция кричала во мне тревожной сиреной, что пытаться не стоит, ведь будет только хуже. Я привыкла доверять интуиции, но в этот раз аргументы перевесили нарастающую во мне тревогу. Я, повернувшись сначала к маме, а потом, посмотрев на врача, с радостной улыбкой сказала, что готова попробовать. Мама спросила у меня – уверена ли я, и я ответила утвердительно и даже заявила, что они могут не колоть мне обезболивающее. Мама кивнула, но сказала, что укол обезболивающего все равно нужно сделать. Я не стала спорить. Врач дружелюбно мне улыбнулся и назвал две суммы. Одна на тот случай, если мне не вытащат спицу, вторая – если ее все-таки вытащат. Мама, видя мое воодушевление, согласилась, к тому же суммы были небольшими. Врач объяснил, как пройти к процедурному кабинету и обещал минут через десять – двадцать туда подойти. Мы вышли из кабинета и сразу рассказали папе о моем решении. Он, в отличие от мамы, не удивился ему. Зайдя в кабинет, папа помог маме положить меня на стол и вышел в коридор. После того, как мама сняла мне обувь с носками и положила ее на коляску, медсестра попросила ее так же выйти, но я ухватилась за мамину руку. Я дрожащим голосом заявила, что не отпущу маму. Мама, пристально глядя мне в глаза, сказала, что и сама никуда не собиралась уходить. Медсестра заупрямилась, а я почувствовала, что глаза защипало от слез. А медсестра сказала, что если я не принимаю эти условия, то пусть мама вытаскивает мне эту спицу дома сама. По моим щекам невольно покатились слезы. Мама еще раз заверила меня, что никуда не уйдет, встала на мою защиту, и попыталась объяснить сестре, что та не понимает моего положения. Страх прикосновения чужих рук к моим ногам не был безосновательным. Когда я была маленькой, не помню – сколько мне тогда было лет, мы ходили на массаж и ЛФК к одному очень хорошему инструктору. Она была со мной очень осторожна и деликатна. Но в тот день ее не было, вероятно она заболела или случилось что-то еще. В тот день вместо нее был инструктор-мужчина. И он один раз согнул мои ноги так, что я дико закричала, и потом каждое прикосновение к ногам вызывало страх и дрожь во всем теле. И несколько месяцев после этого случая я даже родителям с огромным трудом позволяла одеть не то что обувь, а просто штаны или носки. В одиннадцать лет мне сделали операцию на ногу, после нее была разработка. Мама перекладывала меня в гипсовое корыто после первого дня разработки, ей помогал папа одного из детей, так как массажистка убежала сразу после того, как уложила меня в укладки. Этот мужчина аккуратно прикоснулся к моим ногам, но я этого не ожидала. При этом я была жутко взвинчена после разработки, и все это в совокупности дало то, что я резко дернула ногой. Дело в том, что я не видела, как этот мужчина касается ноги, а просто почувствовала это. О переломе я узнала на следующий день, мою ногу загипсовали, а через три месяца после первого перелома я сломала и вторую ногу в том же самом месте. Женщина – врач, просто хотела помочь поддержать ногу, но я ее не видела и поэтому испугалась, и снова дернула ногой. В совокупности я имела по перелому на каждой ноге выше колена и дикий подсознательный страх чужого прикосновения к любой из частей моих ног. Переломы давно зажили, курс по укреплению костей давно пройден, но я до сих пор позволяю прикасаться к ногам, когда закрываю глаза только родителям или, если я вижу, кто и как прикасается к ноге. Я могу позволить прикоснуться к ногам чужому человеку только в присутствии мамы, которой я безоговорочно доверяю. Но сейчас, лежа на столе, держа маму за руку, я поняла, что боязнь опять проснулась и она вылезала наружу вместе со слезами. Медсестра попыталась меня успокоить, но у нее ничего не вышло. Зато все понимала моя мудрая мама, которая гладила меня по волосам, говорила, что никуда не денется и все будет хорошо. От ее слов и действий я снова почувствовала себя маленькой беззащитной девочкой. Только рядом с мамой, иногда с папой и близкой подругой Яной я могла показать слабость. Но сейчас в помещении находился незнакомый и совершенно посторонний мне человек. И мне стало противно и безумно стыдно за то, что я показала перед ней свою слабость. Я приложила огромное усилие, и не без помощи мамы, заставила себя успокоиться. «Да, показала себя! Тоже мне – самая храбрая на свете… Без обезболивающих все выдержу… Дура! Хотя, может быть, правда выдержу и реабилитирую себя в глазах этой незнакомой медсестры, а что наиболее важно – в своих собственных.» Эта мысль утешила меня, и я смогла ответить на несколько маминых шуток, слабо улыбнувшись. Слезы высохли, но я все еще не отпускала мамину руку. Через несколько минут в кабинет зашел тот самый врач, и я мимолетно порадовалась, что он не видел моей слабости. Мама спросила его, можно ли ей остаться в кабинете и он, с улыбкой разрешил ей это. Медсестра была недовольна, но ей пришлось смириться с решением врача. Мне вкололи обезболивающее, и на несколько минут нога онемела, но потом я снова стала ее чувствовать. Я подумала – может так и надо, ведь мне будут разрезать не всю стопу целиком, а только место под пальцем. Врач мне улыбнулся, взял скальпель и отошел к стопам. Он показал медсестре, как правильно держать ногу, та аккуратно ее взяла, немного приподняв. Мама продолжала одной рукой гладить меня по голове, а другой аккуратно прижимала меня к столу. Мои руки были сжаты в кулаки и лежали вдоль тела. Мама попросила меня думать о чем-нибудь приятном и хорошем. Я слегка кивнула и, закрыла глаза, крепко сжала зубы. Перед внутренним взором возникло лицо лучшей подруги. Я сосредоточилась на этом образе, поэтому для меня стала полной неожиданностью, пронзившая ногу острая боль. Образ Яны исчез, и я оказалась в полной темноте. Все, что я чувствовала, было болью, жестокой, отчаянной и беспощадной. Мне показалось, что я сама превратилась в один сплошной оголенный нерв. «Проклятье! И я еще думала, что знаю о боли все! Наивная, глупая девочка…» А тем временем, в ноге кто-то копался. Я не могла открыть глаза, это казалось чем-то невозможным. Все, что я могла - это лежать смирно, сжимать добела кулаки и зубы. Теперь я понимала, что чувствовали люди в прежние века, когда их оперировали. Только у них во рту – был кляп, у меня его не было. В какой-то момент я подумала, что раскрошу себе зубы. Боль стала еще более невыносимой, и я резко вскрикнула. «Проклятье! Черт! Обещала же себе не кричать…» Прошло еще несколько длинных секунд, показавшихся мне вечностью, и врач сказал, что мне надо передохнуть. Я открыла глаза и по ним ударил яркий свет. Я почувствовала, что в ушах скопилась влага и что кожу на лице стянуло. Врач предположил, что мне вкололи мало обезболивающего. Мама сказала, чтобы вкололи еще, но я запротестовала. Мама взглянула на меня и повторила просьбу об уколе. На мои слабые протесты она не реагировала. Я снова зажмурилась, приготовившись к неизбежной адской боли. Укол сделали, но, видимо, это был точно не мой день, потому что при уколе по моим ощущениям, попали в нерв. Я мысленно дико взвыла и еще крепче зажмурилась. Время для меня, как будто бы остановилось. Осталось два ощущения – адская боль и невыносимо адская, при которой я вскрикивала. В какой-то момент я почувствовала, как мама с силой разжимает кулак моей правой руки, чтобы взять меня за руку. По щекам, все это время, беззвучно катились слезы. Если ад существует, то для меня это он и есть. Единственное, что удерживало меня на плаву – это образ перед мысленным взором. Образ моей лучшей подруги. Я была рада, что ее здесь нет, потому что, увидев меня в таком состоянии, она бы разочаровалась во мне. Так я думала в те минуты. Неожиданно ее образ стал гаснуть, и я стала цепляться за отдельные детали. Короткие рыжие волосы, большие карие глаза, светлая улыбка. Чем больше я цеплялась за эти кусочки, тем больше они меркли. В голове мелькнула отстраненная мысль, что я еще никогда не теряла сознания и, что если я его потеряю, то спицу, наверное, вытащат. Из последних сил я простонала, чтобы они прекратили пытку, считала, что больше не выдержу. Врач и медсестра не услышали, а вот мама – поняла. Ее голос прозвучал, как гром. Она сказала, чтобы они прекратили и зашивали ранку. Я прошептала, что зашивать не надо, пусть просто заклеивают. Я и так отсюда выйду, главное – уйти. Медсестра мне возразила, что не зашивать нельзя, так как это маленькая, но операция. В этот момент я ее окончательно возненавидела. Как ни странно, прикосновение иголки, почти не вызвало боли. Я не помню, как отец оказался в кабинете, но, когда он взял меня на руки, я крепко обняла его и спрятала лицо у него на груди, снова почувствовав себя малышкой. Врач сказал, что в нашем городе нам никто не поможет и для того, чтобы все вытащить – надо ехать в Курган. И ему явно было жаль, что он не сумел нам помочь. Забавно, Курган – город маленький и его единственной достопримечательностью является Центр Илизарова, а в Петербурге, где множество больниц не могут нормально сделать обезболивание и вытащить маленькую двухсантиметровую спицу. Поездку домой я не помню. Поездка на хоккей в тот день, естественно, сорвалась. Яна, узнав о всей этой истории в тот же день утешила меня сказав, что ни одна молодая девушка, молча и без слёз не выдержит такую пытку. Также она сказала, что не разочарована во мне, а восхищается моей стойкостью. Я была благодарна близкой подруге за поддержку. Через неделю мне нужно было снять швы с пальца. Накануне поездки в больницу, мы обнаружили, что моя нога потеряла чувствительность и сделав рентген, после того, как швы были сняты, мы обнаружили, что спица ушла еще дальше от того места, где она была до попытки ее вытащить. И я, и родители, и Яна были шокированы этой ситуацией, но сделать ничего не могли. Оставалось лишь ждать майской поездки в Курган. А четырнадцатое февраля две тысячи семнадцатого года попал в копилку самых «веселых» и жутких дней в моей жизни.