***
Тарахтящий проектор за спиной бросал ломаные чёрно-белые картинки на стену каюты. В сырой гудящей темноте эти обрывки не такого уж давнего прошлого усыпляли рассудок, нашёптывали о старых добрых временах, где осталось вяловатое пьяное веселье, пропитанное табачной вонью, разлитое по ковру бургундское да похмельные следы ночного кутежа. Вот в кадр попало лицо Баки, перечёркнутое сверху и снизу блёстким чёрным козырьком и задранным воротником пальто, точно полосками киноплёнки. Он смотрит в камеру с затаённой улыбкой и откусывает от плитки шоколада, которую держит, не снимая перчатки — траурный лоск и драматизм. Их снимала Марика ну ручную камеру. Всё как вчера: остатки пыльной роскоши его спальни, задёрнутые шторы, неуместный и не вполне трезвый смех. Там было адски душно. Они скатывались всё глубже и глубже на дно, они втроём. Абсолютно пошлый маскарад. Ненасытное молодое бесстыдство, смазанные улыбки, сальные взгляды из-под ресниц. Камера нежно трещит в руках француженки, та криво и широко улыбается. Немецкий романс подвывает голосом Марлен Дитрих, низким до душевной оторопи, едва не плачущим. Они с Баки на постели, тот в фуражке и пальто на голое тело. Его тёплое сильное бедро сзади между его ног, рука в перчатке сжимает член и мошонку, дыхание поднимает волосы на загривке. С заднего ракурса толком ничего не разглядеть: теперь уже тёмная спина Баки над ним, полы плаща разметались складками по ногам и кровати. Капитан полулежит под ним, опираясь на локоть, спускается губами от груди к животу, хоть видно только руку, комкающую чёрную кожу на чужой талии. Ныряет ещё ниже, задерживается на уровне бёдер. Баки не двигается, наблюдает сверху. А потом так резко дёргает рукой (за волосы), плечи за ним напрягаются, вдавливаются в кровать (рука на шее). И Баки коленом раскидывает ему ноги в стороны, полностью закрывая своим мрачным лощёным силуэтом пещерного крылана. Снова склейка. Дом Шмидта, они за столом играют в покер. На Баки его роба. Он вскакивает вдруг на стол, прохаживается босыми ногами у них перед лицами, неторопливо, как ни в чём не бывало. Разворачивается на середине, и вот у него в руке парабеллум, глянцево отсвечивает, когда он профессионально наводит мушку. И стреляет, раз, другой, третий — точно в головы отскакивающих на спинку командиров базы. Кто-то из них медленно сползает, кто-то заваливается на бок с косым алым росчерком на пол-лица из аккуратной дыры во лбу. Капитан отклеивает карту от его ступни, когда Баки присаживается перед ним на край стола ногу на ногу. Это валет пик — как раз не хватало для роял-флэша.***
Они спали в обнимку на полу, когда от первого удара осыпалась с потолка штукатурка и заходила ходуном мебель. Вскочили одновременно, тут же услышав близкий протяжный свист — и за ним второй мощный удар. — Это бомбардировщики. — Капитан живо нашёл им верхнюю одежду, захватив с собой только пистолет, патроны и кейс. Через минуту они уже были на улице, где в клубах дыма и пыли хаотично метались люди. Он потащил их бегом прямо к бункеру под укрытием казарменных построек и бараков. В бледном заволоченном небе чернели стальные птицы — крохотные и покрупнее: одни сбрасывали бомбы с большой высоты, другие обеспечивали огневую поддержку, петляя по всей развёрнутой под ними территории гибкими пунктирами пулемётных очередей и кое-где устраивая высокие всполохи. От них было не скрыться — только в бункере, под восьмью метрами бетона, но туда ещё нужно добраться. Следы снарядов кавернами разверзались на голой земле. Приходилось держаться стен и длинных глухих закоулков: фасады издырявили чёрные рытвины пуль, каменное крошево то и дело отскакивало в глаза. Впереди крыши хлипких бараков не выдерживали обстрела, рушились на головы прятавшихся там заключённых. Вокруг поднялась давка: люди с воплем налетали друг на друга, бежали по телам раненых — кто к морю, кто назад к блокпосту. Часовым на вышках дали приказ отстреливать пленных — до тех пор, пока те не вспыхнули одна за одной гигантскими факелами вместе со снайперами. От воя и грохота кругом звенело в ушах. Баки послушно шёл следом. Водил огромными глазами по сторонам, как будто снова попал на передовую, в самое пекло сражения. Приходилось несколько раз закрывать обоих кейсом от выстрелов и летящих осколков. — Нам нужна лодка! По суше чёрта с два мы отсюда выберемся! К счастью, недалеко от штаба они столкнулись со Шмидтом. Тот никуда не дёргался, твёрдо и прямо стоял на ногах, держа в одной руке пистолет, а другой кутая в своё пальто француженку: — Вы живы, это хорошо! — проорал он Капитану, перекрикивая взрывы и шум винтов. — Мне нужно добраться до гаража. Я подгоню лимузин: поместимся все и заберём Золу, если тот ещё в лаборатории. Укройтесь где-нибудь, старина, — он тряхнул девчонку за плечи, разворачивая к себе. — Жди меня, слушай капитана, поняла? Бегство на лимузине было самоубийственной затеей. Разумеется, он не собирался ждать Шмидта и, как только тот скрылся, продолжил путь к докам теперь уже с двойным хвостом за спиной: — Держаться меня и без задержек! Мы идём к бункеру. Только там переждём бомбёжку — стены толстые, до нас не достанут. Пока они кое-как продвигались вперёд за случайными укрытиями из остатков бараков, каких-то перевёрнутых прицепов и гор щебня, он уже прокручивал в голове, как соберёт самый малый экипаж, чтобы вывести лодку из дока и как можно быстрее погрузиться: наверняка, кто-то из его людей уже на месте, и им удастся увести отсюда хотя бы часть стаи. На подходе к бункеру, куда спасшиеся зазывали остальных, махая руками в черноте большого прохода, объявилась подмога с суши. Позади разрывались автоматы и гремели о землю десятки сапог. Их прижимали всё теснее, и Капитан с облегчением выдохнул, как только нога ступила на бетонный пол. Напрасно, потому что практически в этот самый момент бронированный «мерседес» Шмидта со стоном тормозов развернулся метрах в десяти от них. Он дважды посигналил. Идиотка-француженка вырвала ладонь из руки Баки, бросилась бегом к машине. Ей не хватило какой-то пары метров, чтобы вспыхнуть на месте вместе с проклятым лимузином. Кажется, задевшая его очередь попала в бензобак — кузов целиком объяло пламя в долю секунды. — Марика!!! Он грубо удержал Баки за плечо. Француженка отшатнулась назад, спряталась за опрокинутой тачкой, закрыв голову руками. Ей повезло, что как раз в эту секунду водительская дверца открылась и из кабины вывалился Шмидт. Живая катающаяся по земле головешка. Его не спас бы даже внезапный штормовой ливень. Тем временем прямо на них двигались несколько групп солдат. Те отстреливали каждого человека в униформе, не трогая заключённых. Капитан не сразу обратил внимание, что в толпе у них за спиной появился тот самый рыжеволосый верзила, который отчаянно закричал француженке: — Девочка, ты должна встать! Прошу тебя, детка, это наши, они тебя не тронут! — и он поднёс руки ко рту, рявкнув солдатам. — Не стреляйте, свои!!! — Дум-Дум, нет… — Баки снова дёрнулся, теперь уже к верзиле, крепко удерживаемый за шиворот. Похоже, девчонка доверяла ему. Несмело поднялась с земли, вздрагивая от новых и новых выстрелов… и пустилась к Дум-Думу, но не пробежала и пары шагов, как кто-то из автоматчиков расстрелял её в спину. В голове вспыхнуло секундное облегчение, что он не додумался одеть Баки в своё пальто. Бедняга застыл под его рукой в немом ужасе, верзила же взвыл по-звериному, ринулся к живой ещё Марике, оттаскивая её к бункеру. На геройство не было времени. Он крепко схватил Баки за рукав, и они помчали длинной галереей к цехам, неслись так быстро, насколько это возможно, расталкивая суетящихся людей, виляя между морскими контейнерами, верстаками и лабиринтами цеховых агрегатов. Пока их не разделила колоссальная взрывная волна, а за ней землетрясение, обрушившее им на головы бетонный свод. Как позже он узнал, так действовала сейсмическая бомба: вгрызалась в слой железобетона на добрые четыре метра и там взрывалась, заставляя трещать по швам самые титанические конструкции, построенные на века. Снаряд сбросили ближе к докам, но вибрация расползалась трещинами по всей крыше, так что несколько крупных плит рухнули между ним и Баки: благо оба успели отскочить в разные стороны. С минуту вокруг стояла непроницаемая завеса пыли. Позади, где остался Баки, доносился множественный грохот шагов. Стоило белой мгле немного рассеяться, кроме замершей в растерянности фигуры Баки, проявились ещё три чернильных пятна, вырисовывающиеся в чёткие близкие силуэты военных с автоматами. — Бак! — со всей мочи выкрикнул он, выдавая своё присутствие раскатистым эхом. Но Баки не двигался. Загнанно глянул за спину, где солдаты почти поравнялись с ним и замедляли бег. Со свисающей покорёженной арматуры вниз сорвалась ещё одна глыба, расколовшись о плиты. Баки снова обернулся к нему. Им обоим было страшно, однако его лицо исказил не просто страх или колебание… а смирение. Решимость, с которой он рухнул на колени, заведя руки за голову. — Ну же, Бак! Иди ко мне! — он продолжал тараторить одно и то же, уговаривать его, как зазывают бессловесное заупрямившееся животное, дёргая за верёвку на шее. — Да вставай же, твою мать! Он не думал идти к нему. Только не по доброй воле. Не когда у него за спиной стояла группа американских солдат, его соратников и братьев по оружию. Он уже был в безопасности. Перед ним никогда не стоял выбор, быть с ними или с Капитаном, потому что выбирать ему не давали. И всё же он не сводил глаз, глядя на него не как на врага, или тюремщика, или палача. Баки просил прощения. Просил отпустить его, дать ему наконец свободу и уйти с миром своей дорогой. — Эй! Это же Капитан Америка! — один из чумазых янки опустил оружие, ослепительно улыбнулся, подойдя совсем близко к завалу. — Вы гляньте, ребят! Это Кэп! Живой! Он выстрелил в него наповал, прямёхонько между глаз. И так же быстро и точно завалил ещё двоих справа и слева от Баки. — Я не уйду без тебя. Ты пойдёшь со мной, Бак, в противном случае я их положу одного за другим, — ему было не до уговоров и проникновенных речей. Так что он с той же чёрствостью и спокойствием нацелился Баки в грудь. — Вставай! Ты меня знаешь. Или с тобой или никак. Я умру, но не оставлю тебя! Баки не двигался. За ним в белом мареве приближались другие фигуры на звуки выстрелов. От крыши бункера всё ещё отваливались с раскатистым грохотом куски бетона и арматуры. Следовало сейчас же развернуться и бежать со всех ног к докам, но он только мерил шагами пол из стороны в сторону. Держал пистолет поднятым и впервые в жизни — сколько себя знал — понятия не имел, как быть дальше. Как вынести то, что было неизбежно: Баки сделал свой выбор, решил пожертвовать жизнью — своей и чужой, — лишь бы он оставил его в покое. Отвязался ко всем чертям. Сунул в рот пистолет и вышиб мозги, наконец, раз уж неспособен прожить без него. — Сволочь!!! — он рычал от боли, стоял на месте, зная, что янки уже здесь, и не мог надышаться, не мог вывести себя из ступора, оглушённый выворачивающим нутро отчаяньем и шоком. Не мог смириться, что больше не увидит Баки. Первые пули над ухом вспороли воздух, пока он всё ещё топтался на месте за завалом. Вслепую разменявшись выстрелами напоследок, Капитан отступил к докам: так и не смог покончить ни с Баки, ни с янки — бежал инстинктивно, как зверь от лесного пожара, бросающий детёнышей, когда земля начинает жечь стопы, а дым разрывает лёгкие. Шансов спастись оказалось даже меньше, чем он надеялся. Бомба разорвалась прямо над доками, где стояли пришвартованные подлодки его стаи: батопорты не выдержали, вода и обломки крыши заблокировали входы. Над головой монструозным жерлом вулкана разверзлась дыра от бомбы, из которой на рваных лоскутах арматурной сетки висели куски бетона — целый каскад железных лиан до самого пола. Обнажённый скелет бункера ярко освещало солнце. Ослеплённые им люди неприкаянно сновали среди груд обломков, раненые искали пристанище в уцелевших постах охраны, подсобках, у крепких на вид выстоявших переборок. Он наткнулся на моряка из личного состава, которого знал в лицо, но не по имени. Без лишних объяснений ткнул тому дулом в затылок и повёл к доку, где стояла лодка Шмидта, «Нордштерн». Если посудина на ходу, есть ещё крохотный шанс уйти с парой-тройкой человек на борту, а там запастись припасами на какой-то из баз и добрать команду, ожидая приказа ГИДРЫ: — Я без понятия, как ей управлять, но мне нужно вывести её в море. Делай, как я скажу, если хочешь жить.***
Торжественная оркестровая музыка смолкла, уступив сперва вкрадчивой флейте, а затем и вовсе растворившись в сонном тарахтении. Развалившийся на мягком стуле Капитан вынул изо рта мундштук калийного патрона для дыхания, тут же присосавшись к фляжке Хансена. Он не спал и как будто всё ещё был в себе, хоть дышать становилось всё труднее, а холод пробирал до костей, однако в кромешной темноте каюты вдруг понял, что проектор даже не был включён, и всё это время он просто пялился в стену. Кажется, пришло время размять ноги и провести обход. От хереса и постоянной тряски мутило и покачивало в стороны, вода в отсеках уже доходила до щиколоток, лампы обманчиво моргали красным, испытывая рассудок, как будто в этой тёмной толще что-то есть — шагни и провалишься в бездну или, чего хуже, попадёшь в щупальца монстра. Он бы поклялся, что видел одно за дверью — багровое и юркое, как у кокосового осьминога, — но не слишком надеялся на зрение и собственную адекватность. На сколько они уже погрузились: семьсот, восемьсот, тысячу? Возможно ли вообще выжить и не превратиться в смятую перемороженную консерву под давлением в сотню атмосфер? И тем не менее, он храбрился, как мог. Добрёл по стенке до камбуза, попивая из фляжки, и оттуда до центрального поста. Вода шла рябью и пузырилась, выдавая шустрые движения щупалец, — те явно приманивали его, вели за собою в рубку. Он знал, что вся оставшаяся команда сейчас в младшей кают-компании и здесь с ним нет ни души. Но в глухой темноте рубки кто-то был: сидел у иллюминатора, забравшийся на большой щиток подальше от воды, и смотрел туда, в глубину, как будто мог разглядеть хоть что-то в этой неизмеримой абсолютной черноте. Он шагнул ближе, расталкивая ногами плавающие повсюду предметы. Человек у иллюминатора плавно повернул голову — на нём была бесформенная пижама, нет… роба. Роба заключённого, надетая на голое тело. Он знал эту одежду, этот сидящий вполоборота худой силуэт, знал жест, когда тот задумчиво подпёр кулаком подбородок, вжимаясь губами в костяшки пальцев. Баки расслабил свободную свисающую руку, и продолговатая вещица — фигурка — выскользнула из ладони в воду. Он пробрался к нему, всматриваясь в родное, почти стёршееся из памяти лицо недоверчиво и исступлённо, развернул к себе, утыкаясь лицом ему в грудь. — Это ты. Боже мой, — от ступней вверх поползла судорога, ноги сводило от холода, и начинали стучать зубы, то ли от озноба, то ли от давящих подкашивающих слёз, таких обильных и жгучих, каких не было никогда, — нет — его глаза всегда оставались сухи, что бы ни произошло. Но теперь его колотило так, так сдавливало и выкручивало наизнанку, что жалобные вопли «Нордштерн» ушли куда-то на второй план. — Они забрали тебя у меня. Я не смог. Не смог отбить тебя у них. — Баки поднял его содрогающееся лицо. Он не плакал, но казался надломленным, доверху заполненным вот-вот прольющейся за края горечью. — Я убил тебя. И это было страшнее всего. Потому что Баки промолчал — что он мог ответить? Простить его? Принять запоздалое раскаянье? Он бы сам себя не простил, но это было уже неважно. Баки с ним. Даже если всё это — предсмертная агония его медленно задыхающегося рассудка. Он прижал Баки крепче к себе, бросился целовать его лицо, губы. А тот лишь сник под его ласками, уронил голову на его ладонь, опуская веки. — Что с тобой? Бак! — он постарался растормошить его. На секунду подумал, что тот умирает. — Не могу дышать, — вяло склонился к его лбу Баки, влажный, совсем холодный. А потом глянул ему через плечо, в сторону кормы. Пришлось ненадолго его оставить. Продраться до кают-компании было не так-то просто: вода всё прибывала, ноги не слушались, а разметавшаяся кругом утварь и потоки, бьющие из пробоин, преграждали путь. Шестеро парней, которых они с Хансеном приковали наручниками, забрались с ногами на койки. Несмотря на леденящий холод, вокруг стоял пар горячего дыхания — их всех лихорадило, но, увидев его в проходе, они живо взбодрились и прижались к стенкам. Он достал из кармана пистолет. Что ж, они и так прожили достаточно долго, чтобы Хансен сжалился над ним с того света. На всех кислорода не хватит — пора наконец снять их с вахты. Первых пятерых человек он застрелил молча, без долгого тягостного прощания и всего такого. На шестом (рулевом) пришлось быстро проверить патроны в обойме. — Это последний? — послышался голос Баки за плечом. Он не ответил, с щелчком задвинул обойму основанием ладони, наставил пистолет. Что-то было не так. Рулевой — он беззвучно плакал, как и все остальные, но смотрел не на него, не в дуло, а куда-то за спину. С печатью немого парализующего ужаса на лице. — Куда ты смотришь? — Там человек, — ответил рулевой, едва шевеля губами и ни на секунду не отводя глаз, даже боясь моргнуть. — Военный в кожаной форме. Он показывает, — и он поднёс указательный палец к губам дрожащей рукой, смаргивая струйки слёз. Капитан решил больше его не мучить. После, когда всё закончилось, вернулся с тяжёлым сердцем обратно в рубку. По дороге и впрямь было над чем подумать. Теперь вся его команда мертва — от его рук. А был ли этот призрак вообще? Или он сам выдумал его, как предлог, оправдание для собственного безумия? И ничего этого нет. Лишь тонущая лодка и его пылающий разум в промозглой замогильной темноте. Вещи видятся яснее на пороге смерти, не так ли? Если сон разума рождает чудовищ, значит ли это, что спит лишь его рациональная часть? А скрытый, рептильный разум, древний разум видит того больше. И на самом деле их тащит вниз не собственная тяжесть, а гигантский спрут, обвившийся вокруг лодки, сжимающий её багровыми щупальцами, как добычу, чей панцирь сперва нужно расколоть, чтобы добраться до сочной нежной мякоти. Баки подозвал его к иллюминатору — хотел что-то показать. — Мы встретимся внизу, в храме. Но для этого придётся выйти наружу. — Я не могу, Бак, — он обнял его снова и снова бессильно заплакал, целуя его в последний раз, так горячо и солоно, как только мог. — Прости, я не могу этого сделать. — Я покажу. — Баки подвёл его за плечо к иллюминатору. Луч прожектора вспыхнул неестественно ярко, бросая свет на морское дно. — Мы дома. Это не могло быть правдой. Но он видел собственными глазами, видел приближающуюся равнину песчаного дна. Видел казармы, и бараки, и вышки, и забор с колючей проволокой, и плоскую циклопичную громаду бункера вдалеке — храм. Моргенрот простёрся под ними, каким они застали его до обстрела, и сейчас они медленно опускались в самое его чрево. Баки исчез, когда свет полностью погас. К счастью, в кармане остались спички, хоть половина из них отсырела, пока он освещал себе путь, чиркая и бросая тут же под ноги, и чиркая опять. Вода уже доходила до колена. Мысли зачем-то обратились назад, к Бруклину, которого он не помнил. Который уж точно не имел никакого значения теперь. Там, в Бруклине, всё было понарошку. А реальность — здесь. На западном фронте, на базе ГИДРЫ, где они, похоже, застряли навечно. Как-то ему приснился сон, где он был тем жалким астматиком, и они с Баки были лучшими друзьями. Они с Баки любили друг друга, по-настоящему, в том странном сне. Стив Роджерс. Суперсолдат. Сильнейший из людей, которому нет равных в мире. Так о нём говорили. Баки всё-таки нашёлся, на камбузе. Пришлось пожертвовать последними спичками, чтобы зажечь свечу на столе — по крайней мере, у них было хоть это. Увы, угостить его он не мог, хотя тот и не просил — свернул себе самокрутку на столе, облизнул по краю, прикуривая от тусклого огонька свечи. Капитан выложил пистолет рядом с собой. Они сидели друг напротив друга в такой плотной осязаемой темноте, что за её горизонтом, кажется, исчезала всякая жизнь, сама возможность жизни, само пространство и время. — Я так люблю тебя, — глядя на Баки, в нём проснулась щемящая нежность, и на минуту её мягкий журчащий свет рассеял безысходность. — Стив меня любил, — очень спокойно ответил Баки. Его пальцы с самокруткой нисколько не дрожали, когда он затягивался. — Я и есть Стив. — Нет. Нет. Он не спорил — просто знал это. Единственное, что он мог знать наверняка. Ведь Стив, которого он любил, которого знал всю жизнь, совсем не был похож на того, кем он стал сейчас. Стив был слабым снаружи, но сильным внутри. Стив был добрым… конечно. Лучшим, кого он знал. Ничто не сделало бы Стива таким. Ничто. — Я любил твои истории. — Баки сделал последнюю затяжку, щелчком бросил окурок в воду. Придвинул к себе подсвечник, проведя ладонью по столешнице с нежным шорохом. — Есть время ещё для одной, мой капитан. Он дунул на пламя. И свеча затухла.