Осколок Карна

*** Он отличался — совсем немного, но отличался от того, каким был в воспоминании. И называл иначе — не маленький осколок. Маленький ветер. Может, Бриз коснулся времени задолго до своего создания. Может, это даже была другая форма Карна. Может, его даже звали иначе, но сила, что выла ураганом вокруг, была такая же. Смерч так же стирал черты, но казалось, лицо за потоками воздуха совсем другое. — Забавно, — сказал Карн. Весело и беззаботно. — Все бегут от меня с криками, а ты нашел меня сам. Не боишься. И кажешься… знакомым? Маленький… Ветер шепнул ему, неразборчиво и тихо, словно по секрету — как шептал и подсказывал Бризу — и Карн закончил: — Маленький осколок. И голос у него стал совсем другой. Словно посерьезнел. Бриз сглотнул. Ничего не мог с собой поделать. Видел Карна всего один раз, но оказывается, все равно по нему скучал. Так отчаянно хотел быть к нему ближе, к разрушению и к тому, кого все называли чудовищем. Бриз мог дотянуться до кого угодно в прошлом — до Лира, до Малики. Мог предупредить и предостеречь, а выбрал Карна. — Ты кажешься таким знакомым, и вот почему, — Карн поднял руку, и ветер вдруг стих. И стало так тихо. Бриз увидел лицо Карна, его глаза. Белые волосы, серые глаза. — Ты — все, что от меня останется, — Карн рассмеялся. — Крохотный осколок, ветер без направления. Интересно. Тебя создам я? Или следующий Карн? Бриз смотрел на него, впитывал каждую черточку и запоминал. И попросил, потому что именно за этим и пришел: — Помоги… я запутался. Помоги, я не знаю… Он не знал, что ответит Карн, должен был бы бояться — отказа, злости, удара в ответ. Совсем Карна не знал, видел его всего раз, но все равно к нему тянулся. — Ты пришел за советом? К разрушению? — Карн рассмеялся. — Маленький осколок, если это нельзя уничтожить, создай способ и уничтожь все равно. Вещи красивее всего, когда они ломаются. В его словах и его взгляде было безумие, любовь к разрушению и боли — стихийным, бесцельным. И внутри него тек не ветер — ураган. — Все вокруг ломается само собой, — шепнул Бриз. — Разваливается на части и становится хуже день ото дня, и я не могу это удержать. — Маленький осколок, — Карн фыркнул. — Если тебе не нравится результат, ты просто ломаешь что-то не то. Карн вдруг оказался рядом, наклонился к нему, разглядывал с интересом и беззаботным каким-то безумием: — Ты мой сын. Тебе ли жалеть о разрушениях? — Я не хочу, чтобы ломалось что-то… важное, — тихо отозвался Бриз. — Не хочу, чтобы ломалось доверие, не хочу чтобы сломались мои близкие… Он показал кинжал, сказал горько: — Мне говорят, что выбора нет. Что я должен предать… того, кто мне дорог. Что так будет лучше для всех. И они говорят правду. Мир ломается. И всем так нужно, чтобы я… предал. А я не могу. Карн, я не смогу. Не смогу ударить его кинжалом. Бриз чувствовал себя таким беспомощным в тот момент. Точно знал, какой выбор правильный, и не мог его сделать. И наверное, казался Карну невероятно жалким. — Ему будет так больно, — Бриз не знал, зачем это говорил, и говорить о таком мог только шепотом. — И он исчезнет, и будет знать, что даже я от него отвернулся. Карн коснулся пальцами его щеки, провел, собирая слезы и попробовал их на вкус, усмехнулся: — Маленький осколок, ты пришел именно ко мне. Ты точно знаешь, что я тебе скажу. Но нет, Бриз не знал. Чувствовал себя таким беспомощным. Снова и снова. — Мир — отвратительно прочная штука, — сказал вдруг Карн. — Я разрушал все, что видел, тысячи лет. А мир все создавал и создавал новые формы. В этом и веселье. Всегда есть, что сломать. Но однажды умрет и мир. И если уж такая мелочь, как ты, может все разрушить, то действительно, пришло его время. Бриз помолчал, а потом задал вопрос, которого так боялся: — Я действительно могу… сделать выбор? — Это же у тебя кинжал, — Карн усмехнулся, и снова взметнулся смерч вокруг его фигуры, и в этот раз в него было вплетено время. Бриз почувствовал, что возвращается, что его уносит обратно. Он не пытался задержаться, понимал, что ему не время и не место в прошлом. Только шепнул по ветру, вплел слова, чтобы они остались с Карном: — Спасибо. Спасибо, что я именно твой осколок. *** Он снова оказался в коридоре, в доме Часовщика. И дверь Лэ была совсем рядом. Сердце Бриза отчаянно колотилось, и собственный выбор казался безумием. Прежний Бриз, каким он был раньше, просто не смог бы выбрать. Не понимал себя, и ненавидел, что его называли осколком Карна. А теперь был за это благодарен. Бриз словно со стороны увидел, как подходит к двери Лэ. Как смотрит на кинжал в собственной руке — тот едва ощутимо вибрировал в ладони. Когда он постучал в дверь, звук показался глухим и каким-то окончательным. Бриз уже сделал выбор. Неправильный выбор, который принесет много горя. Он заранее горевал по тому, что потеряет. Любовь, признание, уважение. Будет ненавидеть себя за этот выбор. Лэ открыл через какое-то время. Стоял напротив тонкий и крохотный, смотрел на кинжал слишком старыми для юного лица глазами. И сказал он только: — Я глупец. Я думал, ты подождешь хотя бы до утра. — Я здесь… — начал Бриз беспомощно, и Лэ перебил: — Я знаю, зачем ты здесь. Он отвел взгляд, поджал губы — зло и горько, знакомый жест, но Лир делал это иначе. И Бриз думал: я могу тебя вернуть. Того, кого люблю больше всего. Ради мира, ради сына и ради себя. — Наверное, надо что-то сказать, — Лэ застыл у кровати. Совершенно обыденной кровати, которая казалась неуместной. И Бриз подумал: судьба целого мира решается в обычной спальне. В месте вне времени, в месте между мирами. — Напоследок обязательно надо что-то говорить, я так думал, — сказал Лэ. — Последние слова самые важные. Помнишь, в историях людей, которые мы смотрели. Как же там было? «Передай моему сыну?» или что-то вроде. Бриз молчал. И не чувствовал ничего кроме боли и горя по выбору, который должен сделать. — Не передавай, — зло, горько, словно каждое слово он отрезал от себя. — Не передавай никому и ничего. Мне нечего вам сказать. Только тебе. Бризу нужно было что-то ответить. Объясниться. Но перед тем, что он собирался сделать, слова казались крохотными и неважными. — Я хочу сказать тебе только одно, — в глазах Лэ блестели слезы. — Ты мог хотя бы подождать до утра. — Не мог, — тихо отозвался Бриз. — Утром… я бы не смог сделать выбор. Он подошел к Лэ, взял кинжал рукоять в одной руке и лезвие в другой — острое, оно резало кожу, и Бризу пришлось вложить в ладони собственную силу, силу Бриза и силу Карна, чтобы все получилось. Кинжал издал тонкий, какой-то жалобный звон и превратился в осколки. Они резали Бризу руки, делали больно, и эта боль освобождала. Была правильной. — Прости, что напугал, — тихо сказал Бриз. — Я правда пришел не за тем. Он знал, что остальные не простят. Что Калем — Страж Калем — никогда не сможет этого принять. Что разочаруется и пожалеет. Будет думать, что зря спас Бриза. Что Малика будет смотреть с презрением и отчаянием. Что снова подвел сына. Бриз аккуратно положил осколки кинжала на стол, оставляя алые капли на поверхности. — Что ты сделал? — спросил Лэ. — Что ты сейчас… сделал? — Выбор, — тихо сказал ему Бриз. — Кинжал был у меня, выбирал я. И я сделал свой выбор. Лэ смотрел на него, словно впервые увидел. — Я не верну Лира, — сказал Бриз. И эти слова делали так больно. Так хотелось увидеть его, живого и рядом, хотя бы на миг. Коснуться волос кончиками пальцев. Вдохнуть поглубже запах соли и старых книг. — И если все сломается… и мир рухнет, значит, пришло его время. Лэ молчал. И Бриз был рад, трусливо рад, что Лэ хотя бы не благодарил. — Прости, что пришел сейчас, — слова казались пустыми и бессмысленными. — Прости, я не мог ждать до утра. Он вышел, аккуратно прикрыл за собой дверь и сполз по ней на пол. Перед ним, дальше по коридору, в комнате спали Калем и Пушок, и еще не знали о том, что Бриз сделал. А за спиной остался Лэ. И выбор, с которым Бризу предстояло жить. *** Он так и не смог вернуться к Лэ и Калему, и за это тоже чувствовал себя виноватым. Бриз только заставил себя дойти до конца коридора, открыть большие двустворчатые двери, которых там не было раньше — нужно было найти Часовщика. Сказать ему, что стало с кинжалом. За двойными дверьми оказался большой пустой зал. Бриз дошел до софы в центре, опустился аккуратно. Поймал себя на мысли, что теперь это казалось правильным — ходить, а не летать. Слишком тяжелым он себя чувствовал. В зале было тихо, только навязчиво и как-то неестественно тикали часы. Бриз так и остался там, устроился в уголке, прижался к подушке и попытался перестать быть. Хотя бы до утра. Ему не удалось, конечно. А потом двери распахнулись, и быстрым, стремительным шагом зашла Малика. Часовщик маячил у нее за спиной. Она сказала: — Собери всех остальных. В человеческом мире началась катастрофа. Я думаю, в этом замешан Ламмар. Бриз медленно вздохнул, выдохнул и заставил себя подняться. И сказал, как мог твердо: — Не надо. Не надо никого звать, если это… Ламмар. Я полечу к нему сам.