Кровавое озеро

Хочешь, расскажу тебе, как будешь ладить с живыми, когда наступит пора дружить с мертвецами? (Сергей Жадан)

Вэнь Нинсинь шестьдесят лет, и сегодня ее последняя ночь. Темнота окутала могильные холмы, на них лег ночной мрак и тяжелый туман. Встревоженный шепот ее родных, голоса ночных птиц, трескотня насекомых, дальние отзвуки войска, даже свист черной флейты – все как будто умолкло до рассвета. Не молчит только ее внук, маленький А-Юань. Обычно такой веселый, сейчас он капризничает, и хнычет, и просится на руки, и утыкается ей в плечо горячим раскрасневшимся лбом. Вэнь Нинсинь понимает, в чем дело. Увы, те простые отвары, которая она сама умеет приготовить из оставшихся в запасах целебных трав, действуют слишком слабо и медленно. Ее племянница, А-Цин, справилась бы куда как лучше, все наладила бы, всех спасла – такая молодая и красивая, такая умелица… Но только в сказках женщины возвращаются из царства мертвых к больным детям. Вэнь Нинсинь рассказала в жизни достаточно сказок, чтобы твердо об этом знать. Поэтому она берет А-Юаня на руки, прижимает его к себе, покачивает и ходит туда-сюда, туда-сюда по редкой, влажной от мороси траве, напевая колыбельные. У нее хорошая память. Она не забыла ни одной песни из тех, что учила наизусть еще девочкой. Ее жизнь текла спокойно, размеренно и, пожалуй, даже счастливо до тех самых пор, пока не началась война заклинателей, которую нынче зовут Низвержением Солнца. Муж уважал ее, дети – любили и почитали, дома было в достатке риса, и масла, и выбеленных холстов, а если порой случался злой неурожайный год, и он в конце концов проплывал, унося все беды с собой. Мало кому под широким небом так благоволят великие боги. Благоволили. Пожалуй, больше уже не станут — не смогут, не успеют. Найди она лучшие благовония, простой на коленях всю ночь, пообещай что угодно — и все равно боги плюнут да отвернутся, не захотят связаться с бессмертными господами. Сама Гуаньинь не протянет к ним на гору ни одной из тысячи сияющих золотом рук. Хватит тебе, скажет богиня своим райским голосом. Или счастливая юность, или счастливая старость. До войны все домашние Вэнь Нинсинь были живы и здоровы, кроме дряхлых стариков. Теперь она сама старуха, одряхлевшая, сгорбленная, оставившая здоровье далеко позади на тропе Цюнци. Но она все еще жива и будет жить хотя бы до тех пор, пока не встанет солнце. О новом дне нельзя сказать ничего и никогда. Новый день – новые заботы, новые беды, повторяла ее свекровь по утрам, раздавая приказы слуге и служанке. Вэнь Нинсинь помнит, что войну развязал глава ее большого рода, а раз так, бессмертные господа, собравшиеся под холмами, вправе спросить по всей строгости с каждого, кто носит фамилию Вэнь. Хоть бы и с А-Юаня, если такова будет их благородная воля. Но Вэнь Нинсинь не хочет отвечать перед ними. Она женщина, и немолода, и слаба, и лишена отваги, и у нее на руках хлюпает носом маленький внук, которого не тронет никто, пока она может его держать. Пока может придумать, как его защитить. Времени впереди так мало, что, будь оно суровой нитью, ее не хватило бы и на крохотную прореху в исподнем. Времени позади гораздо больше, и Вэнь Нинсинь уходит туда: в один летний день, когда сама она была чуть старше А-Юаня, а солнце светило так ярко, словно хотело до смерти перепугать луну, раз навсегда прогнав ее с небосвода. Много лет назад… Да, тот самый день, когда мать вплела ей в волосы новую красную ленту, и они с подружками играли у ворот, в тени под деревом сливы. Сидя на корточках, они подбрасывали ароматный мешочек как можно выше и подбирали разбросанные по земле сухие бобы, пока он не успел упасть. Собрала меньше всех? Проиграла. Позор, позор и бесчестие. Синь-эр не везло тогда, она проигрывала уже третий раз подряд и непременно разревелась бы в свой вышитый платочек, если бы с ближайшей площади не послышалось громкое веселое пение... Ох, руки болят все-таки. Ноют. Племянник, А-Нин, ей бы помог сейчас, убаюкал бы А-Юаня. Он никогда не уставал. После тропы Цюнци – уже никогда. Хороший мальчик. Да, поплакать в тот день пришлось, но лишь затем, чтобы кормилица согласилась отвести их с подружками на представление, которое устроили бродячие лицедеи. Что только они не творили! Ходили по канату, шутили, распевали песенки о красавицах и ученых, глотали огонь, перебрасывались плодами локвы, мячиками, кинжалами… В самом конце двое артистов, нацепив страшные маски чертей, разыграли бой на деревянных мечах, и Синь-эр ужасно переживала – до тех пор, пока один из них не победил и не сорвал с себя маску, под которой было лицо юноши, такое веселое и красивое, словно к зрителям вышел из храма сам сын небесного императора. Синь-эр долго потом путала лицедеев и бессмертных господ, принимая одних за других, пока не выросла и не поняла, как устроен мир… А-Юань снова надрывно всхлипывает и просит привести к нему тетю и дядю. Вэнь Нинсинь живет на горе Луаньцзан, но не ей здесь дано воскрешать мертвецов. Она тяжело опускается на землю. У нее больше нет ни племянницы, ни племянника, ни сладкого молока, ни новых игрушек, поэтому она дует внуку на лоб, на щеки и напевает бессмыслицу о беготне двух тигров – безглазого и бесхвостого. А-Юань заходится плачем. Из тумана выступает фигура в истрепанных черных одеждах. – Что? – произносит охрипший голос. – Что случилось, молодой господин? – тихо повторяет Вэнь Нинсинь, кое-как поднимаясь на ноги. – Ничего не случилось. Простите, что потревожила, я знаю, вы тяжело работаете, я сейчас унесу А-Юаня, и все... – Нет. – Вы не будете слышать… – Я буду, – молодой господин Вэй морщит брови и с трудом заканчивает предложение, – знать, что он плачет. Стойте. Не уходите. Вэнь Нинсинь смотрит ему в лицо. На мгновение ей кажется, что она не узнает ни одной прежней черты. Ей страшно. Так страшно, как не было даже перед охранниками на тропе Цюнци. В самом начале она боялась его, потом полюбила, и вот теперь боится вновь. Впрочем, что ей терять? Уже ничего, кроме внука. – Братец Сянь? – переспрашивает А-Юань, вытирая кулачком мокрые глаза. – Я. Погоди-ка. Молодой господин Вэй достает из рукава талисман, слабо отсвечивающий багровым, и показывает его А-Юаню. – Что ты видишь? – Закорючки! А-Юань, ничуть не впечатленный, сердито надувает губы. Талисман блестит немного ярче. Молодой господин Вэй сжимает пальцы с обломанными грязными ногтями, чуть сминая бумагу. Алая подвеска на черной флейте у него за поясом размеренно покачивается из стороны в сторону. – Смотри. – Закорючки вертятся… Вертятся… А-Юань неторопливо хлопает влажными ресницами. Молодой господин Вэй кивает, и тени под его глазами кажутся глубже. – Присматривайся. – Закорючки медленные… Ой, не закорючки, а бабочки… Ме-е-едленные… А-Юань зевает. Вэнь Нинсинь прикрывает ему рот, чтобы пролетающий мимо злой дух не пересчитал зубы и не украл их. Когда она отнимает руку, А-Юань уже дремлет, спокойно посапывая, несмотря на жар, который по-прежнему пылает на его щеках. Молодой господин Вэй подходит ближе и прячет талисман за воротником А-Юаня, скрывая блеск красных знаков под тонким слоем одежды – Долго… – молодой господин Вэй со свистом втягивает воздух и начинает снова. – Надолго хватит. Этого заклинания. Оно не лечит. Но так спокойнее. Ему и вам, бабушка. Вэнь Нинсинь вдруг осознает, как давно ее зовут женой, матерью и бабушкой, но не по имени. Не Синь-эр. Нет больше на свете никого из тех девочек, что подбрасывали с ней вышитый мешочек – под деревом сливы, в самый яркий день лета. Солнце скрылось, впереди только темнота. И тени, которые ждут ее. Но рядом с ней все еще спит А-Юань. – Оно не вредит, – добавляет молодой господин Вэй. – Рассыплется само. Вэнь Нинсинь снова заглядывает в его изменившееся лицо. Таких черт не снимешь, думает она, не изгладишь. С ними остается только жить. Или доживать. – Спасибо вам, – говорит она. – Ох, спасибо! Вы уж берегите себя, прошу вас. А-Юаня я подлечу, заварю травок. Завтра будет лучше, а послезавтра он и вовсе выздоровеет, вот увидите. Увидите. Молодой господин Вэй неловко дергает головой, точно пытаясь ей поклониться, разворачивается и ныряет в туман. Словно призрак ее сына, – целителя, убитого на поле боя, – навсегда уходит от нее, пересекая долгий адский мост. Хороший мальчик. Вэнь Нинсинь относит А-Юаня в их небольшую хижину и укладывается с ним в обнимку, не думая ни о еде, ни о питье. Она смотрит на его лицо и пытается угадать: какая черта здесь от ее сына, какая от невестки? От нее самой? От предков в их давно разграбленных гробницах? Она занимает себя этими мыслями, пока не проваливается в неглубокий беспокойный сон. Скоро надо будет встать, собрать росу и заварить на ней новые целебные травы… Вэнь Нинсинь не успевает этого сделать. Бессмертные господа поднимаются на гору Луаньцзан. А-Юань спит, надежно спрятанный в древесном дупле, и вместе с ним спят сын, невестка, мать и отец Вэнь Нинсинь. Кое-что она все же успевает. Переваливаясь на распухших ногах, она убегает так далеко, чтобы не привести никого из бессмертных господ к убежищу А-Юаня. Чтобы встретить их раньше. — Стой, падаль! Сияющий меч легко входит в тело Вэнь Нинсинь, и поначалу она совсем не чувствует боли, а потом боль становится всем, о чем она может думать. Всем, кроме знакомой спины на бесконечном мосту. Юный адепт ордена Цзинь вытирает свое благородное оружие. Тело старой ведьмы из Вэней лежит у его ног. — Это ты ловко, — отмечает товарищ по ордену, ясноглазый мальчик немногим старше его. Юный адепт вспыхивает от гордости, но старается не выдать себя. — Какое там! — беспечно отвечает он. — Я только учусь, шисюн. Буду рад наставлениям! Его товарищ одобрительно кивает, и оба они возвращаются в строй, сверкающий золотом и перламутром. Их шаги легки, их знамя доблестно развевается даже на слабом ветру. После битвы тело Вэнь Нинсинь оттащат к кровавому пруду и утопят в нем, чтобы не возиться с погребением. Она худая — кожа да кости. За ее мешковатые заплатанные одежды удобно держаться, волоча ее по земле, и в смерти она никого не обременит.