заводной апельсин

С тех пор, как Намджун и госпожа Ким скрылись за дверями палаты Сокджина, а самого парня привязали к койке ремнями и накачали успокоительным, прошло более суток. Дженни навещала его дважды — в первый раз юноша еще спал, а при следующем посещении медсестра смогла покормить его, уже бодрствующего, но ни капли не бодрого — Джин был бледен и отказывался отвечать на все вопросы, лишь послушно открывая рот, чтобы девушка могла впихнуть в него какое-то безвкусное овощное пюре. Ближе ко времени отбоя пришел санитар, отвязал Джина, сводил в уборную и помог принять душ — парня все еще шатало после сильной дозы снотворного. Заново пристегивать его ремнями не стали, и это хотя бы чуть-чуть облегчило состояние Кима, который, свернувшись в клубок в углу кровати, уткнулся лбом в колени и зажмурился, пытаясь осмыслить произошедшее ранее. Сколько он здесь уже находится? Неделю, две? Было сказано, что впереди еще полмесяца… Он уже не чувствует себя прежним, из него словно высасывают жизнь, и если это продолжится, то кем он станет? Джина пугала перспектива лишиться своего внутреннего «я», но он понимал, что у него просто нет выбора, особенно после того, как он наорал на собственную мать и своего доктора. А сам этот доктор… Господи, если бы только можно было его понять! Он притягивает, но тут же отталкивает; он применяет все эти жуткие методы лечения, но при этом выглядит, как сама добродетель; он заставляет трогать себя, глядя на обнаженную девушку, а потом заявляется и сам трогает Сокджина. Эта путаница сводила с ума похуже всех тех жестоких фильмов, разрывала душу парня на сотни и тысячи кровоточащих кусочков. Раньше Ким продумал себе тактику — не сопротивляться и делать вид, что он — ангел во плоти, лишь бы все это поскорее закончилось. Но этот срыв во время прихода матери был огромным шагом назад. Доверия к нему больше нет, и даже если он будет послушно выполнять все указания, никто не пойдет ему навстречу. Все планы летели к черту. Но нельзя же просто позволить этим людям сломать его окончательно? А с другой стороны… Что ему еще остается делать? Сбежать отсюда не получится — он не знает этих коридоров, его едва ли выпускают из палаты, он не помнит даже, на каком этаже находится. Подкупить санитаров и медсестер, тем более эту же Дженни, не представлялось возможным — они преданы своему делу, преданы Намджуну и этой чертовой больничной философии. Поговорить с Намджуном? А разве Джину есть, что сказать? Что он запутался, что он ненавидит все, что с ним происходит? Доктор Ким и так прекрасно все это знает. Сокджин обреченно вздохнул. У него нет ни единого выхода. Будь, что будет.

***

Намджун же после той выходки своего пациента решил взять выходной, чтобы все обдумать. Он не понимал, что с ним творится. Той ночью, когда он заявился в палату к Сокджину, им двигало что-то необъяснимое, что-то, чего доктор раньше не чувствовал. Это пугало мужчину, раздражало и бесило — его, образованного состоятельного человека, доводил до дрожи в коленях какой-то мальчишка! Этот Джин преследовал его даже во снах не самого приличного содержания. Неужели сам доктор начал сходить с ума? Устроившись в своей квартирке и поняв, что у него нет ни аппетита, ни желания выспаться, Намджун уселся в кровати и открыл папку, которую взял с работы. «Ким Сокджин. 17 лет. Диагноз: гомосексуализм. Симптомы: был замечен целующимся с другим юношей. Оказывал сопротивление при помещении на лечение в клинику. Настаивает на правильности своих убеждений. Лечащий доктор: Ким Намджун. Прописанное лечение: …» Дальше мужчина не мог читать — в голове звенел голос Джина, перед глазами мельтешили картинки. Воображение услужливо подсовывало доктору сцену поцелуя Джина с кем-то еще; воспоминания об их взаимодействиях — первой встрече, первом недопоцелуе, той чертовой «терапии привлечения», первом настоящем поцелуе, прикосновениях… Намджун упустил момент, в который все пошло наперекосяк. И теперь из-за своей ошибки, своей тяги к этому мальчишке, он стоял между двух огней — остаться верным своим принципам и закончить лечение, послав чувства к черту, или же выбрать Сокджина, спасти его, вернуть все как было, пожертвовав, возможно, всей своей карьерой. Казалось бы, сколько книг написано про борьбу сердца и разума, чувств и долга? Сколько их за свою жизнь прочитал Намджун? Но все кажется сложнее, если ты лично оказываешься в подобной ситуации. Убийственная дилемма. И никакая докторская степень не поможет.

***

На следующий день после своего выходного Намджун уверенно вошел в палату Сокджина сразу после завтрака. Тому не дали витаминов в этот раз — специально по указанию доктора Кима. Он уже все решил. — Как ты себя чувствуешь? В ответ мужчина, закрывающий за собой дверь на ключ, услышал лишь молчание. Впрочем, это не так уж плохо, по сравнению с тем, что было в прошлый раз. В два больших шага он преодолел расстояние от входа к койке и уселся на краю, машинально укладывая ладонь на колено Джина, скрючившегося под одеялом. Тот вздрогнул, но не отодвинулся. — Я понимаю, что сейчас буду звучать безумно, и понимаю, что выгляжу моральным уродом в твоих глазах, но выслушай меня. — получив в ответ лишь взгляд озлобленного волчонка из-под челки, доктор продолжил. — Я могу увезти тебя отсюда. У меня готова легенда, мы скажем, что тебе понадобилось усиленное лечение, и что я повез тебя в санаторий на острове Чеджу. У меня есть дом в Чеджудо, о нем почти никто не знает, а потом мы можем подделать тебе документы и вообще улететь к черту — хоть в Америку, Джин! Мы будем вместе, я смогу защитить тебя от всего, я не могу так больше… — Думаешь, я могу? — раздался тихий сокджинов голос. Устало, сонно, он продолжил. — Принимая такое решение, ты вообще думал обо мне? — Я думал, Джин! — доктор сжал колено мальчишки сильнее, отчего тот сморщился. — Я смогу все вернуть, пара таких же процедур в обратную сторону, и ты будешь как прежде! Мы сможем быть вместе, уедем туда, где это не считается чем-то сверхъестественным, тебя не будет тошнить от меня и моих поцелуев, моих касаний, и мы будем всегда рядом, ты это понимаешь? В глазах доктора плескался целый океан надежды, и он был уверен, что сможет прокопать канал к душе Джина, чтобы эта надежда поселилась и в нем. Однако юноша лишь хмыкнул, морщась, словно от горькой пилюли, и уставился в глаза мужчины. — Намджун, я не игрушка, ты еще не понял? Нельзя просто брать меня и менять шестеренки так, как тебе вздумается. Ты уже сломал меня однажды, я не хочу переживать это снова. Ты запустил процесс, и лучше довести его до конца. Так я хотя бы смогу продолжать нормальную жизнь, как и ты. Да, мы не будем рядом, и что? Не думаю, что это такая уж большая плата за то, чтобы не перекраивать друг друга. — Ты не понимаешь… Джин, я влюблен в тебя! — Намджун отчаянно подался вперед, обхватывая своими большими ладонями лицо пациента. Того знатно передернуло от прикосновений. — Я все понимаю. — Сокджин зажмурился, чтобы не смотреть в глаза напротив. Если это продолжится, его снова вырвет. — Я тоже был влюблен в тебя. Но я не хочу чувствовать весь этот ужас, через который ты заставил меня пройти, снова. Оставь меня в покое, Намджун, прошу! По щеке юного брюнета скатилась одинокая слезинка, ударяясь о пальцы доктора, чье сердце пропустило удар. Но мужчина послушно встал и молча вышел из палаты, едва ли не бегом направляясь к ближайшим туалетам. Там, уткнувшись лбом в плиточную стену, он мог дать волю своим эмоциям, комом застрявшим где-то на середине дыхательных путей и не дававших ему сделать хотя бы глоток воздуха. Он сам все сломал.