Нежность

Людвиг довольно смеётся, расплываясь в довольной и сытой улыбке, лёжа на чужих коленях. Иван улыбается в ответ, медленно склоняясь над чужим лицом, едва касаясь тонкой кожи кончиком носа. — Люблю тебя, — признаётся он. Никогда не перестанет это делать, потому что это правда. И любовь, и признания, и вот такая тёплая, домашняя атмосфера тоже правда. — Я тоже тебя люблю, — фыркает Германия, осторожно сдвигаясь, чтобы поцеловать своего русского. Совсем чуть-чуть, лишь чтобы показать истинность своих и чужих чувств. — Уйдите, противные, я тут ем, — бурчат сбоку, и они оба синхронно поворачивают голову, смотрят на Гилберта, а затем вновь целуются, но уже более дико и жадно, пытаясь вытянуть друг из друга душу и кислород. Экс-Пруссия на это что-то шипит, но всё же уходит. Не обиделся, просто, ну, а вдруг они начнут тут трахаться, пока он ест. Кролики ебучие. Немец улыбается, глядя вслед брату, а затем тихо и расслабленно выдыхает. Брагинский выдыхает следом, мягко касаясь губами чужого лба. Легко провести вдоль шрама и поцеловать тонкое веко под ехидную улыбку. Почему бы и нет? Трава зелена и мягка, небо чисто, что великолепно смотрится с милыми пушистыми облаками, и день сам по себе великолепен, чтобы лежать на газоне. Ничего больше не хочется, только лежать и наслаждаться. Людвиг разделяет это мнение. — Клубнику хочешь? — Германия отвечает довольным взглядом, которым после ведёт за движениями России. Небольшой пластиковый контейнер открывается с невероятной лёгкостью, а затем цепкие и длинные пальцы берут красную ягоду за зелёный хвостик. Людвиг жестом читает, что ему достаточно просто приоткрыть рот, чтобы порадоваться лакомству. Кончик клубники — все ещё прохладный после воды — осторожно касается его губ, и он легко прикусывает его, под завороженный взгляд. Ягода сладкая, взгляд Ивана почти подобен ей, но всё же лучше. Намного лучше. И не из-за обожания в чужих глазах, нет. Из-за самого ощущения заботы. Такой простой, но одновременно с этим очень нежной и ласковой. Россия всегда такой. Как бы не казалось, что он подобен холоду Сибири, но внутри он слишком добр, пусть и не настолько, чтобы доверять каждому. Но и без доверия он готов помочь, просто потому что человеку нужна помощь. Слишком добр. Кто-то даже зовёт его Святым человеком, но он нечто большее. По крайней мере, для Людвига. Да и у любого Святого есть свои маленькие и не очень демоны. Что действительно правда. — Vergöttern dich, — довольно шепчет немец, обнимая своего русского за шею, для очередного поцелуя. Тот поддаётся. Любой поцелуй Брагинского неповторим, хотя действия все похожи как истинные близнецы — он покоряет, зная, что нужно сделать в любую секунду, и делая это нужное. По этой причине Германия почти сразу сдаётся, едва чужой язык ловко проходится по самому кончику его собственного. Мягко, чуть шершаво и слишком приятно. — Du bist mein Leben, — урчаще выдыхает Иван, кротко поцеловав своего немца в щеку. Людвиг на это улыбается и показывает язык, счастливо щурясь. Он знает. И знает, что Россия знает, что он знает. Смешной, но действительный парадокс. — Ещё клубнику? — Нет... — тянет Германия. — Просто ляг рядом со мной. Брагинский на это чуть наклоняет голову, а затем всё же ложится, случайно ухмыляясь, когда Людвиг удобно устраивается у него на груди. На переплетение пальцев он тихо и довольно смеётся, глядя на пушистые облака. Уютно. Настолько уютно, что, если бы он мог, он бы заурчал. — Я вижу облако в виде лошади, — начинает Германия. — Это то, рядом с которым медвежонок? — Да. А знаешь, что вижу я? — Что? — интересуется Людвиг, на что ему отвечают поцелуем в запястье и тихим: — Тебя, — немец на это замирает на секунду, прикрывает глаза, и улыбка исчезает с его губ, что совсем немного приводит Ивана в панику. Совсем чуть-чуть, что сразу прекращается, едва на нос Германии садится пёстрая бабочка, на которую немец скашивает взгляд. Красивое кораллово-красные крылышки, с чёрными и белыми симметричными пятнышками привлекают взор. Маленькие лапки щекотно проходятся по чувствительной коже, вызывая желание чихнуть или просто стряхнуть надоедливую красавицу, но Людвиг этого не делает, вместо таких обидных и несомненно грубых вещей, он просто говорит: — Я вижу бабочку. И тебя. Но бабочка ближе, — Россия касается кончика носа пальцем и ждёт, пока миролюбивая бабочка переползёт на него, после чего позволяет её подпихнуть к активности лёгким дуновением ветра. — Ну, что ты сделал? Бабочка улетела. — Ты её хотел съесть. — И ничего я не хотел! — вскидывается Людвиг, перевернувшись, чтобы злобно — как котята иногда смотрят на нерадивых хозяев — сощурить глаза цвета серебра. Благородный металл, и сам его обладатель столь же благороден. — Да-да, конечно же, — расслабленно говорит Брагинский. — Но если так, то зачем ты на неё смотрел таким голодным взглядом? — Dummkopf, — отвечает Германия, укладываясь поудобнее, чтобы после шепотом добавить: — Я просто на бабочку смотрел. — Знаю. Очень красивая. Зарисуешь потом? — Возможно... — выдыхает Людвиг в чужую футболку. Тепло и уютно. И совсем немножко неудобно, но должно же быть хоть что-то, портящее идеал. Хотя, ему не кажется, что великолепные мышцы России — это что-то неидеальное. Это его собственность. — Полежим ещё на травке? — Можем даже съесть всю клубнику. Новая вырастет. — Хочу ту, крупноплодную, в следующем году посадить, — немец случайно умильно зевает, на что Иван улыбается. Кто-то хочет спать в постельке. — Будем объедаться. — И готовить что-нибудь летнее и вкусное. — Ja. — Облака в форме медвежонка и лошадки уплыли, — сообщает Брагинский, глядя на пустое небо. Жестокие облака, даже не попрощались. Людвиг на это угукает, вжимаясь лицом и как-то странно расслабляясь. — Ты хочешь спать? — ...Угу... — Тогда спи, — тихо отвечает Россия, обнимая своё сокровище за талию. Он согласен побыть некоторое время кроватью, если, конечно же, Германия не будет пинаться во сне. Любовь Ивана сильна, но его внутренности вряд ли переживут без потерь удар коленом в живот. Но пока всё спокойно, а значит можно и просто полежать и дальше наблюдать за небом, на чьей границе уже намечается серое безумие туч. С такой радостную мысль — поливать-то придётся только спрятанных в теплице, все остальные растения польются сами — он поворачивает голову. На ближайшей ярко-зелёной травинке покачивает крыльями та самая бабочка.