illness of life

На рисунке моего брата легкие, состоящие из моря цветов. Я веду пальцем по контуру. Лепестки вырываются за кромки двух одинаковых овалов нежно-розовыми, насыщенно-белыми и даже вересково-синими кончиками, но каждый из них по-своему уникален, в каждом ощущается вибрация, пульс вечного цветения. Не все бутоны раскрылись, и я чувствую в них обещание жизни, только и ждущей прикосновения моего пальца, чтобы явить себя. Вот они — мои любимцы. Я часто, даже слишком часто, задаюсь вопросом, "а каково было бы иметь такие здоровые легкие? ". Такие живые. Делаю глубокий вдох и чувствую как воздух, преодолевая сопротивление, пробивается в грудь из легких. Рука соскальзывает с лепестка последнего цветка и опускается, пальцы тянутся по звездному фону, касаясь ярких пятнышек, нарисованных Чонгуком в попытке запечатлеть бесконечность. Я откашливаюсь, убираю руку и, наклонившись, тянусь с кровати за нашей фотографией. Из-под толстых шерстяных шарфов выглядывают одинаковые улыбки; над нашими головами, как на его рисунке, мигают праздничные огоньки в парке. В этом было что-то волшебное. Мягкое сияние уличных фонарей, белый снег на ветках деревьев, тихая неподвижность всего вокруг. Тогда, в прошлом году, мы чуть не отморозили задницы, но такая уж у нас с Гуком традиция. Наперекор холоду ходить вместе в парк и смотреть праздничную иллюминацию. Каждый раз, когда смотрю на эту фотографию, вспоминаю то чувство. Ощущение близкого приключения, в котором мир ждет нас, только нас двоих, как раскрытая книга. Беру кнопку, вешаю фотографию рядом с рисунком, а потом сажусь на кровать, достаю из кармана блокнот и беру с прикроватной тумбочки карандаш. Глаза бегут по длинному списку намеченных на сегодня дел. Я составил его утром, и первым пунктом в нем идет «составить список дел». Твердая, горделивая линия его вычеркивает — выполнено. Последний пункт под номером 22 гласит: «поразмышлять о жизни после смерти». Пункт 22 был, возможно, чуточку амбициозен для пятничного вечера, но, по крайней мере, теперь я могу вычеркнуть пункт 17 — «украсить комнату». Оглядываю еще недавно голые стены. Едва ли не все утро я превращал эту палату снова в мою, и теперь она украшена творениями Чона, собранными за несколько последних лет, частичками цвета и жизни на холодных белых стенах. Вот я — в руке катетор от капельницы, и флакон едва не лопается от бабочек самых разных форм, расцветок и размеров. Вот я — в носу канюля, длинная трубка от которой свилась так, что напоминает знак бесконечности. Вот и небулайзер, пар из которого образует облачный ореол. А вот самый изящный рисунок из всего собрания — поблекшее торнадо звезд, которое Чонгук нарисовал, когда я попал сюда в первый раз. Он не такой безукоризненный, как более поздние ее работы, но почему-то нравится мне больше. И под всем этим буйством красок — коллекция моего медицинского оборудования, расположившаяся рядом с жутким больничным креслом из зеленого кожзаменителя, стандартным для каждой палаты здесь, в Сеуле. Я с опаской поглядываю на стойку капельницы — до начала первого из многих приема антибиотиков остается час и девять минут. Везет же мне. — Вот он! — слышится голос в коридоре. Поворачиваюсь. Дверь медленно приоткрывается, и в щелочке появляются два знакомых лица. За последние десять лет Джин и Тэхён побывали у меня здесь миллион раз, но до сих пор не могут добраться из вестибюля до моей комнаты, не обратившись за помощью к каждому встречному. — Ошиблись дверью! — говорю я с улыбкой, видя, как светлеют их встревоженные лица. Джин смеется и толкает дверь: — Сказать по правде, могли бы. Это же лабиринт какой-то. — Радуетесь? — я вскакиваю и раскрываю объятия. Тэ отстраняется, смотрит на меня, надув губы, и невероятно голубые волосы падают ему на лицо: — Уже вторая подряд поездка без тебя. Так и есть. Не в первый уже раз кистозный фиброз [1] лишает меня возможности отправиться с классом в поездку, присутствовать на школьном мероприятии или ждать солнечных каникул. Примерно семьдесят процентов времени у меня все нормально. Я хожу в школу, гуляю с Джином и Тэхёном, работаю над приложением. При этом мои легкие функционируют очень слабо. Но оставшиеся тридцать процентов моей жизни контролирует кистозный фиброз. А это означает что, возвращаясь по необходимости в больницу для «настройки», я пропускаю такие вещи, как поход с классом в художественный музей или как сейчас — поездку в Японию. В этот раз главная цель «настройки» — накачать меня антибиотиками и избавить наконец от ангины и высокой температуры, которые никак не проходят. Тэ плюхается на кровать, вытягивается и демонстративно вздыхает: — Всего-то две недели. Ты точно не сможешь поехать? Это же наша последняя общая поездка. Ну же, Хося! — Точно не могу. — твердо говорю я, и они знают, что это серьезно. Мы дружим со средней школы, и им уже хорошо известно, что когда речь заходит о моих планах, последнее слово всегда остается за кистозным фиброзом. Дело не в том, что я не хочу поехать, а в том, что это вопрос жизни и смерти буквально. Я не могу поехать в Японию или, если уж на то пошло, куда-либо еще, потому что всегда есть риск не вернуться. Поступить так с родителями для меня невозможно. По крайней мере сейчас. — Ты же был в этом году главой планового комитета! Неужели нельзя сделать так, чтобы курс лечения перенесли на другое время? Мы не хотим, чтобы ты застрял здесь. — Джин обводит широким жестом так заботливо украшенную мной палату. Я качаю головой: — Мы еще проведем вместе весенние каникулы. И я не пропустил ни одного весеннего уик-энда лучших друзей с восьмого класса, когда слег с простудой! — я улыбаюсь и с надеждой перевожу взгляд с Джина на Тэхёна и обратно. Ни один, ни другой не улыбаются в ответ, но смотрят на меня так, словно я убил их домашних любимцев. Замечаю, что оба держат сумки с вещами, которые я просил их принести и, пытаясь сменить тему разговора, выхватываю сумку из рук Джина. — О, вы принесли вещи! Надо выбрать лучшие из них! — раз уж не суждено поехать в Японию в своем любимом свитере, то почему бы не порадовать себя выбором свитеров для своих друзей. Парни тут же оживляются. Они знают как Хосок любит собирать разные крутые свитера и им всегда хотелось некоторые из них забрать. Мы радостно вытряхиваем содержимое сумок на мою кровать, и там вырастает пестрый холмик разноцветных вещей — цветастых, в горошек, переливающихся. Зорким глазом просматриваю горку возле Сокджина и вытаскиваю что-то красное, с белым воротником и золотыми застежками - то, что только недавно купил. Бросаю его все-таки Джину: — Вот это. Очень будет тебе идти. Он делает большие глаза, подносит свитерок к телу и в полном замешательстве поправляет очки в тонкой оправе. — Конечно, он просто невероятный, но... — Джин~и... — Я подхватыл полосатый, белый с голубым, который, это видно с первого взгляда, будет сидеть на нем идеально. — Это шутка. Вот то, что тебе нужно. Он облегченно вздыхает и забирает у меня вещь. Я же переключаю внимание на горку Тэ. Мой друг уже обосновался в зеленом кресле в углу и с застывшей на лице улыбкой ведет активную переписку. Выуживаю синий свитер с белыми рукавами, знакомый мне с девятого класса, когда Тэ занимался плаванием (я приходил смотреть как он тренируется), поднимаю его и с ухмылкой обращаюсь к другу: — Как этот? — Обожаю! Прелесть! — отвечает Тэхён, не отрываясь от телефона и продолжая печатать с бешеной скоростью. Джин усмехается, засовывает свитер в сумку и лукаво мне подмигивает. — Винхо и Чимин растались, — объясняет он. — О боже, быть не может! — удивляюсь я. Вот это новость. Просто потрясающее известие. Да, только не для Чимина. Но Тэ втюрился Винхо в еще в десятом классе, на курсе английского у миссис Уилсон, так что эта поездка — его последний шанс сделать наконец решающий шаг. С опозданием соображаю, что меня-то там не будет и помочь ему с осуществлением ударного многоступенчатого плана «Бурный роман в Японии» я не смогу. Тэхён убирает телефон и с напускным равнодушием пожимает плечами. Потом поднимается и делает вид, что рассматривает рисунок на стене. — Пустяки! Завтра утром мы встречаемся с ним и Тейлором в аэропорту. Я бросаю на него многозначительный взгляд, и по его лицу разливается широкая улыбка. — Ладно, может, и не пустяки. Мы все в восторге, и я поднимаю расчудесный, синий свитер с белыми рукавами — ровно то, что ему надо. Тэ кивает, берет его у меня и прикладывает к себе. — Я так и знал, что ты именно его выберешь. Оборачиваюсь и вижу, что Джин нервно посматривает на часы. Ничего удивительного. Он всегда откладывает все до самой последней минуты, прямо-таки чемпион по части прокрастинации и, вполне вероятно, еще ничего для поездки не приготовил. Кроме, конечно, свитера. Сокджин замечает мой взгляд и застенчиво улыбается: — Мне просто еще нужно купить кучу всего до завтра. Классический Джин. Я встаю. Сердце сжимается при мысли, что они уезжают, но и задерживать их я не хочу. — Вам, парни, пора идти. Самолет завтра рано-рано, проснуться не успеете. Тэхён грустно оглядывает комнату, Джин уныло крутит в руках свою сумку с вещами. Из-за них все получается даже труднее, чем я ожидал. Сделав над собой усилие, сглатываю нарастающее чувство вины и раздражение. Это же не они пропускают поездку в Японию. По крайней мере будут вместе. Улыбаюсь обоим и только что не тащу их к двери. С позитивом у меня перебор, даже щеки горят, но расклеиваться в их присутствии никак нельзя. — Пришлем тебе кучу фоток, ладно? — говорит, обнимая меня, Джин. — Обязательно! И меня прифотошопьте куда-нибудь, — обращаюсь я к Тэ, который с этой программой творит чудеса. — Вы меня даже спохватиться не успеете! Они мнутся у двери, я театрально закатываю глаза и шутливо выталкиваю их в коридор. — Убирайтесь отсюда. Идите и готовьтесь к поездке. — Люблю тебя, Хосок! — говорят они в один голос и идут по коридору. Я смотрю им вслед, машу, пока подпрыгивающие кудряшки Тэхёна не исчезают из виду, и внезапно ловлю себя на том, что больше всего на свете хотел бы уйти с ними и паковать чемоданы. Улыбка блекнет, как только я закрываю дверь и вижу старую семейную фотографию, аккуратно приколотую к ее внутренней стороне. Снимок cделан несколько лет назад, в День независимости, на веранде нашего дома. На нем мы вчетвером — я, Чонгук, мама и папа замерли перед камерой с глуповатыми улыбками. Я слышу постанывание стертых шатких досок, скрип ступенек под ногами и наш смех, когда мы все сбиваемся в кучку перед фотоаппаратом, и чувствую тоску по дому. Как же мне не хватает этого чувства — мы вместе, мы здоровы и счастливы. По большей части. Не помогает. Я вздыхаю, возвращаюсь к кровати и смотрю на медицинскую тележку. Сказать по правде, мне здесь нравится. С шести лет эта палата была моим вторым домом, так что обычно я даже не против приезжать сюда. Здесь я прохожу курс лечения, принимаю лекарства, поддерживаю вес тела за счет молочных коктейлей, встречаюсь с Намджуном и Джулом и ухожу до следующего обострения. Все просто. Но в этот раз есть какое-то волнение, даже беспокойство. Я не просто хочу выздороветь — мне это необходимо. Ради родителей. Потому что они все запутали и испортили, когда развелись. И, потеряв друг друга, они не выдержат, если потеряют еще и меня. Я это знаю. Если бы только я смог поправиться, то, может быть... Не надо спешить. Всему свое время. Я направляюсь к кислородному аппарату, встроенному в стену, проверяю правильно ли установлен расходомер, и слушаю ровное шипение поступающего кислорода. Потом подтягиваю трубку и вставляю в ноздри канюлю. Снова вздыхаю, опускаюсь на уже знакомый неудобный больничный матрас и делаю глубокий вдох. Достаю из кармана блокнот, читаю следующий пункт в списке намеченных дел: 18 «записать видео». Беру карандаш и задумчиво кусаю его, глядя на предыдущую запись. Как ни странно, размышлять о жизни после смерти сейчас почему-то легче. Но список есть список, и я тянусь к тумбочке, на которой лежит мой ноутбук, и сажусь, поджав ноги, на новое цветочное одеяло, купленное вчера в то самое время, когда Джин и Тэхён покупали вещи для поездки. Вообще-то я вполне мог обойтись и без нового одеяла, но они так хотели помочь мне выбрать что-то для больницы, что я просто не мог обидеть их отказом. По крайней мере, оно неплохо сочетается со стенами, яркими, красочными, ожившими. Пока ноутбук загружается, тревожно постукиваю пальцами по клавиатуре и всматриваюсь в экран. Каштановые волосы спутались, и я старался расчесать их, используя вместо щетки пальцы. Получается плохо, и я все таки достаю с сумки расческу. Потом беру с тумбочки «Руководство по Java-программированию» и ставлю на него ноутбук, чтобы не выглядеть на экране слишком уж серьезным. Подключившись к своему аккаунту на YouTube, поправляю веб-камеру так, чтобы она обязательно захватывала рисунок с легкими прямо за моей спиной. Лучшего фона не придумать. Закрываю глаза, делаю глубокий вдох и слышу знакомый хрип — это легкие отчаянно стараются втянуть воздух через море слизи. На медленном выдохе наклеиваю на лицо безмятежную, как на поздравительной открытке «Холлмарка», улыбку, открываю глаза и вхожу в онлайн. — Ребята, привет. Всех с «черной пятницей»! Я так ждал снег, а его так и не было! Смотрю в угол экрана и поворачиваю камеру к больничному окну — там, по другую сторону стекла, небо в серых тучах и совершенно голые деревья. Счетчик показывает, что вживую меня смотрят более тысячи человек, небольшая часть от общей аудитории в 23 940 подписчиков, которые интересуются ходом моего сражения с кистозным фиброзом. — Вот так вот. Мог бы сейчас собираться в поездку, наш класс летит в Японию, но вместо этого проведу каникулы в моем выездном доме. Спасибо ангине. И сильной лихорадке вдобавок. Вспоминаю, как температура утром подскочила к опасной отметке — 39 градусам. Только вот сообщать об этом всем тем, кто меня смотрит не хочу, потому что позднее это увидят мои родители. Пока что они считают, что у меня всего лишь легкая простуда. — И кому, спрашивается, нужны две недели солнца, голубого неба, если в вашем распоряжении целый роскошный месяц на заднем дворе? Не верите? Давайте посмотрим вместе. — Я начинал перечислять прелести больничного отдыха, загибая пальцы. — Личный круглосуточный консьерж, шоколадный пудинг — сколько угодно, ешь не хочу, да еще прачечная. И — да! — Намджун таки уговорил доктора Хамид разрешить мне держать все медикаменты в моей комнате. Убедитесь сами! Я поворачиваю камеру к куче медицинского оборудования, а потом к медицинской тележке, в которой все уже разложено в алфавитном и хронологическом порядке в соответствии со схемой применения, которую я закачал в разработанное мной приложение. Пора наконец провести тестовое испытание! Именно это и значилось в моем плане под номером 14 и, надо сказать, все прошло наилучшим образом. Компьютер начинает позванивать, отмечая поступающие комментарии. В одном замечаю имя Намджун, сопровождающееся сердечками-эмоджи. У зрителей он безусловный фаворит. Как и у меня. Так было всегда, начиная с первого раза, когда я попал в больницу десять лет назад. Джун работает здесь респираторным терапевтом, и это он, когда нам совсем плохо, подсовывает конфетку мне и другим больным, например моему товарищу по несчастью Чимину. Это он держит меня за руку, когда боль ломает кости. Примерно с середины своего больничного стажа я записываю видео для YouTube, чтобы люди знали, что представляет собой кистозный фиброз. За несколько лет численность следящих за ходом моего оперативного и терапевтического лечения и моими посещениями больницы Сейнт-Грейсиз увеличилась в несколько раз и эти люди вместе со мной проходят все, порой не самые приятные стадии лечения. — Моя легочная функция снизилась сейчас до тридцати процентов. — Я поворачиваю камеру к себе. — Доктор Хамид говорит, что моя очередь на получение трансплантата постепенно продвигается, так что следующий месяц я проведу здесь, принимая антибиотики и строго соблюдая предписанный режим. Мой взгляд уходит к рисунку у меня за спиной, здоровым легким. Я качаю головой и улыбаюсь, потом наклоняюсь к медицинской тележке и беру из нее пузырек с лекарствами. — А строго соблюдать режим — это вовремя принимать лекарства, носить пневмовибрационный жилет «Аффловест» для отведения мокроты и… — я поднимаю бутылочку, — каждую ночь принимать вот это жидкое питание через гастростомическую трубку. Если есть желающие получать ежедневно пять тысяч калорий и иметь при этом тело, которое не стыдно показать к примеру на пляже Кабо, я готов поменяться местами. Сообщения сыплются одно за другим, и компьютер подает сигнал не переставая. Прочитав несколько первых, я уже чувствую, как прилив позитива смывает все негативные мысли. "- Держись, Хосок!" "- Давай встречаться..." — Новые легкие могут прибыть в любой момент, так что надо быть наготове! — Я произношу эти слова так, как будто верю в них всем сердцем, хотя по прошествии стольких лет уже научился не давать волю воображению. Динь! Еще одно сообщение. "-У меня тоже кистозный фиброз, и ты помогаешь мне не поддаваться отчаянию. ХОХО." На сердце теплеет, и я улыбаюсь в камеру тому, кто, как и я, сражается с болезнью. На этот раз абсолютно искренне. — Ладно, ребята! Спасибо, что смотрите! Надо еще разок проверить, все ли на месте, и приготовиться к процедурам. Вы же знаете, какой я дотошный. Надеюсь, неделя у всех выдалась классная. Пока! Заканчиваю прямой эфир и медленно выдыхаю. Закрываю браузер и вижу на экране перед собой улыбающиеся лица. Я, Тэхён и Джин, взявшись за руки. Откинувшись на подушку, подтягиваю и крепко обнимаю потертую панду. Лоскуток, как назвал его Чонгук. Вполне подходящее имя для видавшей виды игрушки. Медвежонок всегда сопровождает меня в больницу, и это не могло не сказаться на его внешнем виде. Бедняга весь в заплатках, а когда я при самых болезненных процедурах стискиваю его слишком сильно, из дырок лезет наполнитель. Стук в дверь, она тут же распахивается, а в комнату врывается Намджун с охапкой стаканчиков с пудингом, который я принимаю вместе с лекарствами. — Вот и я! Служба доставки! За последние шесть месяцев, да что там, за все десять лет, если уж на то пошло, он ничуть не изменился и остался лучшим. Те же короткие кудряшки. Те же яркие халаты. Та же улыбка, освещающая всю комнату. Следом за ним вплывает сильно беременная Джули с капельницей в руках. И вот здесь за шесть месяцев перемена огромная. Я старался не выказать удивления, а Джун тем временем ставит стаканчик на край кровати и, достав список, проверяет, есть ли в моей медицинской тележке все необходимое. — Что бы я без тебя делал... — говорю я. Намджун подмигивает: — Умер бы. Джули подвешивает рядом со мной флакон с антибиотиками, и ее живот касается моей руки. "Почему она не сказала, что беременна?" Замираю и с натянутой улыбкой осторожненько отодвигаюсь. — Вот это перемена! Джули с улыбкой поглаживает живот, ее голубые глаза вспыхивают. — Хочешь потрогать? Она так брыкается! — Нет, — торопливо отвечаю я. Джули смотрит на меня немного растерянно и удивленно, ее светлые брови ползут вверх, а мне становится не по себе. Не хочу, чтобы моя болячка приближалась к этому здоровенькому, идеальному во всех отношениях ребенку. К счастью, ее внимание привлекает заставка на экране моего компьютера. — Фотки с зимнего бала? Видела в Инстаграме! Как прошло? — спрашивает она. — Здорово! Супер! — говорю я со всем энтузиазмом, на какой только способен. Недавняя неловкость проходит. Открываю на рабочем столе папку с фотографиями. — Протанцевал целых три песни подряд. Прокатился на лимузине. Поел вкусненького. Плюс к тому продержался до половины одиннадцатого и только тогда стал уставать, а это намного лучше, чем ожидалось. Кому нужен комендантский час, когда тело само все решает, правильно? Джули тем временем подсоединяет капельницу и проверяет кровяное давление и уровень кислорода. Помнится, раньше я боялся иголок, но с каждой пробой крови, с каждой капельницей страх понемногу уходил. Теперь даже не моргаю. После каждого укола сил как будто прибавляется. Иногда кажется, что я могу преодолеть все на свете. — Готово, — говорит Джун. Они уже сняли мои жизненные показатели и успели поохать и поахать над моими первоначальными данными, ведь сегодня я конкретно запустил себя. Намджун, подбоченясь, кивком указывает на медицинскую тележку: — Я буду тебя контролировать, но ты вполне в состоянии справиться сам. — Он поднимает пузырек с таблетками. — Не забудь, одну штуку при приеме пищи. И убедись, что у тебя... — Я понял. Конечно принимаю всю заботу, но сейчас просто поднимаю руки — мол, сдаюсь. В глубине души он прекрасно знает, что со мной ничего не случится и все будет хорошо. Они идут к выходу, я машу им вслед и, пользуясь пультом дистанционного управления, немного поднимаю кровать. — Кстати, — медленно говорит Джун, пропуская в коридор Джули. — Хочу, чтобы ты с начало закончил капельницу, но в 310-ю только что въехал Чимин. — Что? Правда? — От удивления я даже приподнимаюсь, чтобы тут же вскочить с кровати и побежать к нему. Невероятно, даже не намекнул, что будет здесь! Намджун быстро возвращается, кладет руки мне на плечи и заставляет лечь. — Я же сказал, что хочу, чтобы ты с эначала закончил капельницу. Что из этого ты не понял? Смущенно улыбаюсь. С другой стороны, как он может меня винить? Чимин— первый, с кем я подружился, когда попал в больницу. И он единственный, кто по-настоящему меня понимает. Целых десять лет мы вместе сражаемся с кистозным фиброзом. То есть вместе, но с безопасного расстояния. Нам нельзя приближаться друг к другу. Для больных фиброзом перекрестная инфекция определенных бактериальных штаммов представляет огромный риск. Всего только одно прикосновение способно буквально убить нас обоих. Сдвинутые серьезно брови возвращаются на место. — Полегче. Расслабься. Прими успокоительное. — он улыбается и шутливо смотрит в тележку. — Не пойми меня буквально. Я киваю и, не удержавшись, смеюсь, чувствуя, как внутри все омывает свежая волна облегчения. Ура, Чим тоже здесь! — Загляну попозже, помогу с жилетом, — выходя из комнаты, бросает через плечо Нам. Я тут же хватаю телефон и, вместо того чтобы мчаться но коридору в 310-ю, набираю короткое сообщение. "Ты здесь? Я тоже. Включай." Не проходит и секунды, как экран светится полученным ответом. "Бронхит. Только что. Жить буду. Приходи потом, помашешь ручкой. Поваляюсь." Откидываюсь на подушку, долго и медленно выдыхаю. Честно говоря, мне немножко не по себе. Так быстро моя легочная функция упала до тридцати пяти процентов. И вот теперь, больше даже, чем температура и ангина, меня бесит необходимость провести здесь целый месяц, принимая лекарства и проходя процедуры, тогда как мои друзья будут где-то далеко. Тридцать пять процентов — это показатель, при котором моя мама не спит по ночам. Она, конечно, не сознается, но ее компьютер это подтверждает. Непрерывные поиски легочных трансплантатов, информации по предполагаемой продолжительности жизни, новых комбинаций препаратов — при этом главная цель одна и та же. Как добыть для меня больше времени. Когда у вас кистозный фиброз, вы вроде как привыкаете к мысли о том, что умрете молодым. Сейчас это пугает меня сильнее, чем прежде. Но боюсь я не за себя. Мне страшно за родителей. Если случится самое плохое, что будет с ними? Тем более теперь, когда они лишились друг друга. Но Чимин здесь, а значит я смогу продержаться. Ведь он все понимает. Только бы мне разрешили поскорее с ним увидеться. После полудня время идет медленно. Вожусь с приложением, хочу убедиться, что программная ошибка, выскакивающая каждый раз, когда я пытаюсь его запустить, устранена. Смазываю фуцидином кожу вокруг гастроскопической трубки — сейчас она красная, как пожарный гидрант, а должна быть розовой, цвета летнего заката. Проверяю и перепроверяю пузырьки и таблетки, предназначенные для приема перед сном. Отвечаю на ежечасные сообщения от родителей. Смотрю в окно. День постепенно клонится к вечеру. Вижу пару примерно моего возраста. Смеясь и целуясь, они идут в направлении больницы. Такое видишь не каждый день — чтобы счастливая парочка направлялась в наше заведение. Наблюдая за тем, как они держатся за руки и обмениваются страстными взглядами, спрашиваю себя: каково это, когда на тебя так смотрят? Люди всегда замечают в первую очередь мою канюлю, мои шрамы, трубку, но не меня. А заметив, не спешат выстроиться в очередь к моему шкафчику. Однажды, в девятом классе я «встречался» с Тайлером Полом, но длилось это всего лишь месяц, пока я не слег с инфекцией и не попал на несколько недель в больницу. Уже через несколько дней промежутки между его сообщениями стали увеличиваться, и я решил общение прекратить. К тому же между нами не было и десятой доли нежности, что у пары во дворе. Когда мы держались за руки, у Тайлера постоянно потели ладони, а еще он так обильно опрыскивал себя дезодорантом «Акс», что каждый раз, когда мы обнимались, у меня начинался приступ кашля. Сейчас это все в прошлом, что бы отвлечься пробую взяться за пункт 22 — «поразмышлять о жизни после смерти» из моего списка обязательных дел и открываю «Жизнь, смерть и бессмертие: путешествие души». Проходит немного времени, я откладываю книгу и просто лежу, уставившись в потолок и прислушиваясь к своему тяжелому, с хрипом, дыханию, к свисту воздуха, пробивающегося сквозь слизь к легким. Перевернувшись, открываю бутылочку с фловентом — легким требуется помощь. Наливаю жидкость в небулайзер возле кровати, устройство с гудением просыпается и выдает порцию пара. Сижу, смотрю на рисунок с легкими и дышу: вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох... выдох... Надеюсь, что, когда меня через несколько дней навестят родители с дыханием будет чуточку легче. Маме я сказал, что в больницу утром меня отвез папа, а папе — что отвезла мама, но на самом деле я просто вызвал «убер» и сел в такси на углу улицы, где живет теперь мама. Не хочу, чтобы они видели меня здесь, по крайней мере до тех пор, пока мне не станет легче. Мама и без того бросала озабоченные взгляды, когда мне всего лишь понадобилось проверить портативный концентратор кислорода. В дверь стучат и я отрываю взгляд от стены. Может быть, Чимин заглянет? Вынимаю мундштук, в этот момент дверь приоткрывается и в комнату просовывает голову Намджун. Снимает хирургическую маску и латексные перчатки и бросает их на столик рядом с моей дверью. — Новенький наверху. Встретимся минут через пятнадцать? Сердце подпрыгивает от волнения. Я киваю, он улыбается и исчезает. Снова беру мундштук, стараюсь как можно быстрее наполнить легкие паром. Потом выключаю небулайзер, снимаю с зарядного устройства переносной кислородный концентратор, включаю его и вешаю на плечо. Вставив канюлю, направляюсь к двери, натягиваю голубые латексные перчатки и надеваю маску. Нырнув в «конверсы», я открываю дверь и выскальзываю в коридор. Решаю пойти долгим маршрутом, чтобы пройти мимо палаты Чимми. Минуя сестринский пост на середине этажа, приветственно киваю младшей медсестре, молоденькой Саре, которая улыбается мне в ответ из-за нового металлического стола. Старый заменили накануне моего прошлого поступления шесть месяцев назад. Новый такой же высоты, что и прежний, но тот был деревянный и, возможно, занимал свое место со времени основания больницы шестьдесят с чем-то лет назад. Помню, когда я был маленьким и старался прошмыгнуть мимо поста по пути к Чиме, моя голова даже не высовывалась из-за стола. Теперь я мог бы положить на него локоть. Иду дальше по коридору и замечаю маленький флажок цветов Китая, пришпиленный к приоткрытой двери, закрыться которой не дает скейтборд. Заглядываю в палату. Чимин спит на кровати, свернувшись в удивительно маленький комочек под клетчатым одеялом. Над головой у него постер с изображением Гордона Рамзи, как будто охраняющего спящего. Прежде чем двинуться дальше, рисую маркером сердечко на доске, которая висит на наружной стороне двери — пусть знает, что я был здесь. За двойной деревянной дверью, если подняться на лифте, главная часть больницы. Спустившись, можно попасть в крыло С, пройдя по мостику — в корпус 2, а если идти прямо, то окажешься в отделении интенсивной неонатальной терапии. За десять лет я столько раз попадал в больницу, что знаю ее расположение не хуже, чем знаю дом, в котором вырос. Пересекающиеся коридоры, скрытые лестницы, тайные переходы — все исследовано не раз и не два. Но прежде чем я успеваю открыть двойную дверь, справа от меня распахивается другая. Повернув в удивлении голову, я вижу профиль высокого, худощавого парня, которого никогда не видел прежде. Он стоит на пороге палаты 315 с блокнотом в одной руке и угольным карандашом в другой, а на запястье у него такой же, как и у меня, белый больничный браслет. Я останавливаюсь как вкопанный. Волосы у него цвета темного шоколада и взъерошены так, словно он только что выпрыгнул из журнала «Тин вог» и оказался здесь, в одной из палат больницы Сейнт-Грейсиз. Глаза карие, и когда он говорит, в уголках появляются морщинки. Но мое внимание в первую очередь привлекает его улыбка — лукавая, очаровательная и теплая. Он такой симпатичный, что моя легочная функция падает еще процентов на десять. Хорошо еще, что нижнюю половину лица закрывает маска, потому что встречи с красавчиками на этом этаже больницы у меня не запланированы. — Я проверил их график, — говорит он и небрежно сует карандаш за ухо. Я отступаю влево и вижу, что он разговаривает с парочкой, за которой я наблюдал несколько минут назад из окна своей палаты. — То есть если не плюхнешься задницей на кнопку вызова, тебя никто не побеспокоит по крайней мере целый час. И не забывай, чувак, мне еще спать на этой кровати. — Раньше тебя подумали. — Девушка расстегивает спортивную сумку и показывает лежащие в ней одеяла. Подожди-ка. Что? Красавчик с непокорной шевелюрой тихонько свистит: — Вы только посмотрите. Настоящая герл-скаут. — Мы же не звери, старик, — говорит ее бойфренд, ухмыляясь. О, боже. Вот жуть! Он собирается разрешить друзьям заняться этим в палате, словно это номер в мотеле. Маска скрывает мою гримасу отвращения, и я иду по коридору, спеша отойти как можно дальше от того, что здесь затевается. Скорее прочь. Вот вам и красавчик.