опять проспал конечную

      — У тебя было такое, чтобы посреди ночи ты стоял на железной дороге и смотрел на яркий столб белого света вдалеке? Он, знаешь, неминуемо приближается, и ты вроде бы понимаешь, что за этим безвредным фонариком тебя встретит железный нос поезда, но ты как бы... нет такого ощущения, что если вы с ним столкнетесь, он хоть немного, но заденет тебя, понимаешь?       Каспар, усилием воли сумевший проснуться от звонка посреди ночи, тихо сел на кровать, поскрипывая под собой старым матрасом.       Его голос звучал сладким послевкусием крепкого сна.       — Ноткин? Ты что творишь, время сколько?..       — Разве это имеет значение? Половина второго, тьфу... Если это поможет тебе ответить на мой вопрос. — На другой стороне шуршал хруст зимних слез под чужими лапами. Лай собаки.       — Какой вопрос, я не понимаю... Ты, что, на улице, ночью?       — Выгуливаю собаку, да.       — У тебя же, блять, нет собаки.       Под тишину пустой общажной комнаты Каспар раздвинул шторы, впустив внутрь свет голодной луны. Она, жадная до чужого сна, забрала все его остатки, оставив наедине с беспросветными кварталами метели по ту сторону окна. Улицы прогибались под ее весом, терялись между ее снежными перьями серые, безвольные квадраты домов, и Каспар представил, что где-то там, за километром таких коробок, замерзшими руками держит телефон его друг.       — В яблочко. Это вокзальная. Брошенка. Одиночка.       Каспар сжимает меж пальцев переносицу, растирая головную боль.       — Ты пошел ночью на вокзал искать брошенных собак, чтобы позвонить мне и сказать, как весело проводишь время? Да ты просто с...       — Сука.       — ...супер. Ты просто супер.       На телефонном проводе повисла немая тишина, перебиваемая неприятным механическим скрипом. Ужалив их обоих за уши, скрип исчез, и Каспар не выдерживает первым:       — Что мне делать с тобой?       — Поговорить, может быть? Поезд все еще едет, блин.       Вдруг Каспара пробивает дрожь. Он вспоминает все до минуты: как вчера они громко поссорились из-за забытого на плите чайника, как он порвал испачканную в чае курсовую, и эту глупую детскую игру, которую Ноткин выдумал со своей семьей — искать по городу спрятанные мешочки с записками, господи. Младшая, Варечка, утверждает, что они появляются сами, и на их местоположение указывает подсказка в предыдущем мешочке. Вроде так.       Каспар считает это глупой затеей — они же сами их прячут. Скрывать это от детей все равно, что провоцировать веру в Деда Мороза, чтобы спустя несколько лет разбить все их мечты. Еще глупее, по его мнению — тащиться на вокзал за новой подсказкой посреди ночи.       А ведь его предупреждали, что пойдут.       — Надеюсь, ты ждешь его не на рельсах, — холодно, безучастно.       — Надейся, — Ноткин же разнится насыщенным смехом, немного даже отчаянным, словно в последний раз. Каспару становится не по себе, но никто не спешит его успокаивать.       Он пропускает свой ход, не успевая осмыслить происходящее, чтобы найти слова.       — Это было мое условие, ты помнишь? Встретить поезд лицом к лицу, или следующей подсказки не будет.       — Ты сумасшедший?! — Каспар невольно хватается за подоконник с такой силой, что роняет на пол забытую еще вечером кружку. Осколки разбегаются в стороны, как тараканы.       Как будто бы вчера он предал значение этим детским играм.       — Мне нужны эти записки, Хан.       — Не зови меня этим именем, выдуманным твоей сестрой.       — Оу... ну извини. Она не моя ceстpa. Она — дочь соседа.       — Плевать я хотел, сойди с рельс, немедленно, я..!       — Ты ничего не сделаешь, потому что все равно не успеешь, — каспаровы ноги немеют от подступившего холода, как будто кто-то нараспашку открыл окно в минус тридцать два. Это что, значит, завтра Ноткина больше не..? — Ты мне даже не веришь, Каспар. А я сказал тебе правду.       — И что теперь, под поезд ложиться?       — А ты считаешь, что это из-за тебя? О боже, Кас, не много ли ты на себя берешь? Записка, это все записка. Мне она нужна.       Каспар осторожно садится на кровать, прикладывая к горячему лбу ладонь — eго ведь не выпустят из общежития, и он по правде не успеет, если даже сделает невозможное и выпрыгнет из окна. Может быть, это все сон, ведь так непохоже, чтобы кто-то действительно вел себя так, как ведет себя Ноткин? Дыхание схватывает от страха проснуться и услышать по новостям ужасное; быть тем свидетелем, который самый последний контактировал с погибшим; смотреть в глаза его сестре, которая утверждает, что по ночам слышит, как плачут мертвые.       — Не молчи, Кас. Мне начинает казаться, что ты больше никогда со мной не заговоришь.       — Ты умрешь. От такого умирают, блять!       — Ну, это убьет меня, но я все еще буду жив, — Ноткин растягивает слова в смиренной улыбке, словно бы к чужому непониманию он относится с ласковым снисхождением (дурачок, скоро ты еще все узнаешь). Вдруг звонко начинает лаять собака.       Каспар же громко вздыхает, но говорит тихо, как припугнутая мышь:       — Давай уточним: ты сейчас стоишь прямо на железной дороге в ожидании поезда, который переедет тебя, как фура больного голубя, и взамен ты планируешь получить новую подсказку?       — Все верно.       — Да ты ебнутый.       — Вот и поговорили.       Тишина в трубке снова заискрила радиошумами, раздражая слух. Каспар рычит:       — Что со связью?       Слышится гудок подъезжающего поезда.       — Если я скажу тебе, что это, ты же все равно не поверишь. Я ведь даже не помню, зачем позвонил тебе, но я не думал, что разбужу.       — Никит...       — Обычно ты не спишь в это время. Я тебя знаю, будешь сидеть в телефоне, читать до утра.       — Никита, пожалуйста...       — Что?       — Вернись домой, прошу.       — Я не-       Звонок обрывается.