Я — Драко Люциус Малфой

      23 декабря.       Почти два месяца не видел этот блокнот. Я, в конце концов, мужчина, я — Малфой, и не должен сопли распускать. Перечитал написанное, и от самого себя противно. Что за идиот это писал? Я что, был под Империусом? Из-за какой-то девчонки! Вот болван!       26 декабря.       Похоже, что болван. Зарёкся ведь его открывать. Перечитал снова. И делаю отвратительный вывод. Я хочу обратно, в Хогвартс.       Перед каникулами казалось, что уехать домой — это как освободиться из Азкабана. Не видеть эти мерзкие рожи. Этого очкастого Поттера и его рыжего дружка, а тем более эту предательницу. Выкинуть, как ненужную вещь. Отдохнуть. Думал, все эти горы подарков, праздничный рождественский бал, гости, друзья — это всё, что нужно. Будет просто хорошо, потому что я дома.       Но всё теперь не так. Не так, как было раньше. Дома хорошо, спокойно, тихо, родители с утра до вечера расспрашивают об учёбе, о друзьях. Но я не могу рассказать им всё. Никогда ещё такого не было. Отец всё спрашивает про Поттера — с кем дружит, как учится, какие у него отношения с профессорами. Это бесит, но я говорю всё, как есть. Что он болван и друзья у него полные ничтожества.       И всё равно хочу вернуться. За эти два дня понял, что привык к тому, что Грейнджер мне больше не друг. Привык, что она не говорит со мной, не здоровается. А если случаются стычки с Поттером, она всегда на его стороне. «Не обращай внимания, Гарри! Не смотри на него, Гарри! Не отвечай, Гарри!» Какая умная! Я бы уже двадцать раз превратил его во что-нибудь очень мерзкое, если бы не она.       Я вдруг почувствовал на второй день каникул, что не видел её больше суток. Стало интересно, чем она занимается, о чём думает. При этой мысли стало жутко, но теперь не могу от неё отделаться. Не могу выкинуть Грейнджер из головы. Думал, что забыл, что ничего не осталось кроме злости, ведь она предала меня, предала нашу дружбу. И вспомнил, что, пока не выпал снег, она каждый день ходила на стадион. И не всегда, чтобы летать на метле.       Да, я следил. Опять. Просто потому, что хотел убедиться, что она предательница. Был уверен, что теперь с ней на стадион будут приходить её дружки. Они будут летать вместе. Но она всегда была одна. Садилась на верхней трибуне, смотрела вдаль долго-долго и не тренировалась, как будто просто ждала чего-то. И так хотелось туда. Но это запрещено. Навсегда.       За день до того, как выпал снег, Грейнджер взлетела так высоко, что было страшно. Она превратилась в крохотную точку, была очень далеко, а мне казалось, что я вижу её развевающиеся кудри, весёлую улыбку. Хотелось сесть на метлу и лететь. Устроить гонку. Грейнджер стала так уверенно держаться на метле, но на уроки полётов всё равно не ходит.       А когда выпал снег, она больше не приходила на стадион. На белом фоне её было бы видно из любого окна замка. Наверное, решила, что не стоит быть на виду у всех. Теперь вижу её только на занятиях или в Большом зале.       Ещё она любит библиотеку. Может копаться на полках по полчаса, долго читать и перечитывать одно и то же. Её друзья обычно с ней туда не ходят. Я видел однажды, как она вынырнула из Запретной секции. Нам велено сообщать об этом учителям, ведь это нарушение. Но я никому не сказал. Мы столкнулись между рядами стеллажей. Она крепко прижала к себе какую-то книгу, опустила глаза и так крепко сжала губы, как будто боялась сказать хоть слово. Меня это так разозлило.       — С дороги, Грейнджер, — прорычал я, а она взглянула так, что сердце остановилось. Потом приподняла подбородок и сказала:       — Не груби, Малфой! Ты не такой.       — Откуда тебе знать, какой я, — ухмыльнулся я и пошёл дальше.       Готов поклясться, что она оглянулась и буравила взглядом мою спину, пока я не убрался подальше.       Что это за жизнь? Почему нельзя как раньше? Просто жить и не думать ни о Грейнджер, ни о её мерзких дружках. А самое ужасное, что мне стало безразлично, с кем она дружит. Я просто хочу её видеть. Видеть и ненавидеть. Хочу видеть, как она плачет и смеётся, как она умничает и замолкает, когда профессор Снейп обрывает её на полуслове. Она невыносимая, но почему-то я просто хочу её видеть.       30 декабря.       Быстрее бы кончились эти каникулы. Мне кажется, что от общества Грега и Винса я скоро совсем… как это отец говорил? Слово такое сложное, но классное. Я с ними совсем… деградирую, точно! Иначе не скажешь. Дни тянутся так медленно, что можно умереть со скуки. Почему раньше было не так? Наверное, раньше мы просто были меньше, даже играли. А сейчас они кроме коллекционирования волшебных карточек и обжираловки ничем не занимаются. На мётлах гонять не хотят, холодно, видите ли! А по дому отец не разрешает. Запретил категорически — вазы, картины, скульптуры. Вдруг разобьём что-нибудь! А Репаро на что? В волшебные шахматы играть не хотят, всё равно проиграют, никакого интереса. Пару дней назад Паркинсон с матерью была, хоть какое-то разнообразие, хоть светскими сплетнями поделилась.       Говорят, Поттер на Рождество остался в Хогвартсе. Сиротка! Дома даже и того нет. И зачем она мне это сказала? Плевать мне, где очкастый проводит Рождество, хоть в «Дырявом котле»!       Да и поездки в гости ничем не примечательны — еда, настольные волшебные игры, болтовня. Что такое со всеми случилось?       Единственное, что меня хоть как-то радует, это мама. Но и она стала задавать странные вопросы. Например, нравится ли мне Пэнси? Я даже не знал, что ответить. Нормальная девчонка. Что ещё говорить? А когда она спросила, какая девочка произвела на меня самое большое впечатление, я хотел провалиться сквозь землю.       Отец всегда говорит, что чистокровный волшебник должен жениться обдуманно, не полагаясь на чувства, а исключительно на здравый рассудок, и только на чистокровной волшебнице из знатного рода. Потому я сказал, что нет таких в Хогвартсе. Но мама так долго вглядывалась в моё лицо, что мне хотелось раствориться и исчезнуть. Правда она сказала, что мне рано об этом думать, и предупредила, чтобы я был поосторожнее с выбором друзей.       Плохо, что мне не удалось найти заклинание, чтобы никто не читал этот дурацкий блокнот. Надо его получше прятать.       1 января 1992 года.       Завтра мы возвращаемся в Хогвартс. У меня ощущение, что посередине груди, прямо через горло и до самого живота что-то давит. Это похоже на тошноту, но не то. Это что-то приятное, от чего хочется смеяться. Не думал, что так сильно буду хотеть уехать из дома. Наконец-то закончится эта скука, и кроме Винса и Грега будет хоть кто-то ещё в поле зрения.       3 января.       Опять всё сначала. Снова привыкать к этой кровати, зелёным пологам и обивке гостиной Слизерина. Как же это классно! Этот шум и всеобщее обожание! «Драко, как ты провёл каникулы? Драко, что тебе подарили? Драко, куда ты ездил?» Не думал, что я так популярен среди сокурсников. Это приятно.       Но вообще-то я не об этом хотел написать. Нет. Я не стану об этом писать. Я вообще дал себе слово не упоминать Грейнджер в этом блокноте. Только зачем он мне тогда нужен?       Прошло два часа.       Спать я до сих пор не могу. Думал, всё пройдёт, но задёрнул занавески и забрался под одеяло с головой и подсветил блокнот Люмосом. Ужасно душно, но я не могу остановиться. Надо выговориться.       В общем, всё началось ещё на вокзале. Меня провожали мама и отец. Ни с кем из друзей не удалось поговорить. Родители всё что-то говорили, говорили. Отец требовал, чтобы я лучше старался, чтобы в учёбе был первым на курсе, мама обещала, что будет, как всегда, присылать сладости каждый день. Но я не мог глаз отвести от кудрей, торчавших из-под вязанной красно-оранжевой шапки. Уизли стояли ярдах в семи от нас, провожали своих недоумков, и Грейнджер была среди них. Они все сели в поезд, кроме неё и матери рыжего. Она что-то ей говорила, а Грейнджер кивала и улыбалась, потом Уизли отдала ей сумку, а мои родители велели садиться в поезд.       Мне вдруг показалось, что Грейнджер взглянула в мою сторону. Я тут же отвернулся и вошёл в вагон. Я помахал родителям, и они неспеша пошли в сторону выхода с платформы.       Не знаю, почему я стоял в этом тамбуре так долго. Просто стоял, а внутри что-то дёргалось, дышать было трудно. Знал, что надо было идти дальше, к своим, но стоял один. Там.       Грейнджер вдруг заскочила в вагон и застыла на месте. Я смотрел на неё, а она на меня. В голове стучало, я сделал шаг к двери, и тут она вдруг распахнула свою огромную сумку и начала в ней рыться. Мне стало не по себе, и я дёрнул ручку.       — Подожди! — выпалила она, и я остановился, как по приказу. Не знал, что могу так волноваться, чтобы руки тряслись. Грейнджер достала из сумки маленький стеклянный шарик на красно-зелёной подставке, протянула мне и осипшим голосом выпалила: — С Новым годом, Малфой.       У меня ком застрял в горле. Она смотрела с такой дурацкой надеждой в глазах, что я не выдержал и протянул руку. Взял шар, и внутри него взлетели маленькие белые точки, похожие на снежинки. Они кружились вокруг Рождественской ели, под которой лежали разноцветные подарки.       — И тебя… — тихо ответил я.       — Драко! — раздался крик из-за двери. Поезд тронулся.       Я мгновенно распахнул дверь и влетел внутрь, надеясь, что Грейнджер не заметят. Нотт, Забини и Грег окружили меня, и мы быстро пошли в купе. Еле успел сунуть стеклянный шар в карман пальто. Оглянулся на ходу. Грейнджер не было видно.       Так и сидел в пальто всю дорогу, крутил в руке это маленький шар, не вынимая из кармана. В нём нет никакого волшебства. Это какая-то бестолковая магловская безделушка. Но я почему-то так счастлив смотреть на эти кружащиеся снежинки, здесь, под этим душным одеялом.       Пусть она дружит с кем хочет. Пусть это будет хоть Поттер, хоть все эти нищие Уизли или кто там ещё. Мне уже всё равно. Грейнджер размыла мою злость, теперь это что-то другое.