Я — Драко Люциус Малфой

      30 июня.       Гермиона не отвечала пару дней. Думаю, решила дать сове передохнуть. Я бы, наверное, тоже так сделал. Но сегодня снова тот особенный день. Даже не предполагал, что эти письма всегда будут так радовать, как будто это снова первое письмо от неё. Некоторое время разглядывал крохотный медальон на шее у птицы, на котором написано: «Минни». Потом раскрыл письмо.       Здравствуй, Драко.       Меня насмешило твоё замечание. Отчасти, ты прав. Выходит, что я и правда всё время попадаю в какие-то неприятности, начиная с первого курса. Так что я не обиделась.       Насчёт денег, пожалуйста, не беспокойся, а то я обижусь по-настоящему. Моя вина, что сова попала в чужие руки. Теперь у неё есть личный маленький медальон на шее, на котором указано её имя, никто не посмеет её трогать, у маглов так принято. Живоглот не любит этого, но, похоже, уже смирился.       Скажу честно, завидую, что у вас есть возможность купаться, проводить время на природе — это чудесно! Когда мы были в Анси, в полной мере ощутила, как это здорово. Это лето как-то не задалось. Родители работают, с друзьями я не общаюсь. Зато, много читаю. Уже прошла половину четвёртого курса. Не представляешь, сколько интересного нас ждёт. Особенно на Заклинаниях. Один из моих любимых предметов.       Ты спросил, кто такой мутант — это существо перенёсшее изменения наследственных свойств организма. Мутации могут быть внешние и внутренние, часто они приводят к нежизнеспособности особи. Мальчишки никогда не видели воробьиного сыча и решили, что это мутант, потому что его «лицо», скажем так, вызвало у них дикое недоумение. Вот и всё.       Между прочим, когда у тебя ломался голос в двенадцать лет — это тоже мутация. Я помню, как он у тебя менялся, а с тринадцати стал такой, как сейчас.       И ещё у меня есть вопрос. Твои родители не ведут себя странно? Ну, знаешь, подозревают, что с тобой что-то не так, задают вопросы о друзьях и, может быть, девочках? Глупый вопрос. Можешь не отвечать, если не хочешь. Просто, мне кажется, что-то изменилось.       Жду твоего ответа. Пока. Г.Г.       Я думал, у меня сердце вылетит через горло. Когда стал читать о своём голосе, ужасно разволновался. Она что, помнит, как это было? Я не помню, а Гермиона помнит? Я рухнул на кровать, накрыл голову подушкой и заорал в голос. Это было круто! Я чувствовал себя так потрясающе! Наверное, это такое же ощущение, как когда тебе признаются в любви. Наверное…       Я подумал, а мог бы я признаться в чём-нибудь таком ей? Что необычного происходило с ней, о чём я помню. Я вдруг понял, что в её день рождения, когда мы встретились в Астрономической башне, я заметил, что у неё появилась грудь.       Когда мы целовались в тёмном тамбуре, я обнимал Гермиону, и её маленькие острые холмики прижимались к моей груди. Это было… так приятно. До головокружения. Когда думаю об этом меня обдаёт жаром, дыхание сбивается.       Ну уж нет! Ничего я не буду ей говорить. Дебил что ли?! Как можно девушке такое говорить? Это же не о голосе, и даже не о глазах.       Что-то я жутко отвлёкся. Подумал о её вопросе. Неужели и её родители пытают, кто ей нравится, с кем она дружит? Неужели мы и правда ведём себя как-то иначе? Короче говоря, уселся писать ответ.       Привет, Гермиона.       Жаль, что твоё лето не так приятно, как хотелось бы. Но впереди ещё два месяца. Кто знает, может быть, ещё произойдёт что-нибудь интересное. Главное, не вляпайся опять куда-нибудь! Шутка! Надеюсь, ты понимаешь.       Я больше внимания уделяю Зельеварению. Люблю этот предмет. Мне почему-то кажется, что это мне больше всего пригодится. Люблю точность, а иногда и эксперименты. Профессор Снейп одобряет моё увлечение.       Ты спросила, заметил ли я изменения в родителях. Заметил. Только, похоже, что это мы изменились. Мать на днях устроила допрос. Как раз о девчонках и спрашивала. Я, если честно, не представляю, как с ней об этом говорить. В общем, конечно, про нашу дружбу я ей не рассказал. Да и ты своим, наверное, тоже.       Кажется, то, что произошло в этом году в Хогвартсе, а потом в поезде — всё это изменило нас, мы стали другими.       Я часто думаю о тебе. Вспоминаю, что с нами случилось. Уверен, родители о чём-то догадываются и однажды потребуют объяснений. Не хочу об этом думать сейчас. Просто очень жду, когда закончатся каникулы, мы вернёмся в Хогвартс и снова будем вместе. Ты задала вопросы, но не написала о том, что сама думаешь обо всём случившемся.       Я жду твоих писем. Хочу тебя увидеть. Пока. Д.М.       Как и всегда, очень хотелось тут же всё переписать. Потому моментально запечатал письмо и отпустил Минни. Внутри всё дрожало от волнения. Я перечитал её письмо несколько раз и положил в шкатулку к другим. Меня терзает жуткое любопытство. Кажется, я превратился в сплошное ожидание, так интересно, что же она ответит?       А вечером, за ужином, меня как будто подхлестнуло что-то, и я спросил:       — Мама, ты помнишь, как у меня голос ломался?       Она замерла, даже ложку с десертом опустила, взглянула на отца. Он приподнял бровь, молчал.       — Видишь ли, сынок, — как будто виновато улыбнулась она. — К сожалению, мы пропустили этот момент. На втором курсе, после рождественских каникул, ты уехал в Хогвартс с нежным, совсем детским голосом. А вернулся, уже со странным басящим, срывающимся тембром. Сначала я подумала, что ты простудился, всякое бывает, но вскоре стало ясно, что твой голос изменился… навсегда. Это было очень волнительно. Жаль, что мы не уловили… тот самый момент.       — Это нормальный элемент взросления, — с лёгкой полуулыбкой заметил отец. — Каждый мужчина проходит через это. Странно, что тебя это заинтересовало только сейчас.       Я пожал плечами.       — Да, как-то мне это было неинтересно.       — Ещё не то предстоит, — многозначительно усмехнулся отец, а мама смущённо шепнула:       — Люциус…       Они загадочно переглянулись, а я думал о том, что никто не слышал, как изменился мой голос, даже родители. А она заметила перемену во мне. До чего же интересно, что ещё Гермиона замечала? Просто распирает от любопытства! Но, боюсь, этого я никогда не узнаю.       4 июля.       Прошло два дня, и я понял, что ждать стало легче. Спокойнее как-то. Почти уверен, что ещё пара дней, и получу письмо. Ведь я задал вопросы, требующие ответов. Может быть, она просто решила получше всё обдумать, ничего обидного я не писал. Но залез я сюда вовсе не поэтому.       Сегодня погода была так себе. Набежали тучи, заморосил дождь. Стало прохладно, и, разумеется, ни о каком купании и речи быть не могло. Я уже готовился к поглощению очередной главы учебника Зельеварения, когда в дверь постучали. И стук какой-то странный, несмелый.       — Войдите! — крикнул я, и в комнату просунулась голова Гойла. Я воскликнул: — Какие люди! Решил составить мне компанию? Партейку в шахматы?       — Иди ты, Малфой! — усмехнулся Грег. — Знаешь ведь, какой из меня шахматист.       — Потому и прикалываюсь! — приподнял я брови. — Ну, заходи! Чего ты, как неродной?       Грег вошёл, удостоверился, что запер дверь.       — Я к тебе по делу, — как-то очень тихо начал он, а мне уже стало жутко интересно.       Я скинул туфли, забрался на кровать с ногами и уселся по-турецки, а Грег устроился в кресле.       — Ну? — минут через пять потерял я терпение. Он глубоко вдохнул. Было видно, что жутко смущается, то и дело рожа багровела.       — Ты целовался с Грейнджер? — выпалил он, а у меня пропал дар речи, почувствовал, как будто меня окунули в кипяток.       — Чего? — выдохнул я.       — Блин, Драко! — простонал он, закатывая глаза и снова багровея. — Это не любопытство! Я просто хочу знать, как это — противно?       — Твою мать, Гойл, ты больной?! — воскликнул я, спрыгивая на пол. Не мог на месте устоять, меня так начало трясти, как будто я замёрз до беспредела. Какого хрена я должен ему об этом говорить? — Что за вопросы? Это личное, тебе не кажется? — нервно усмехнулся я.       — Знаю! — тяжело вздохнул он. — Но, блин! Я просто…       Он замолчал, спрятал лицо в ладонях.       — Чего, ты «просто»? — нервничал я.       Грег шумно выдохнул.       — Я как-то слышал — случайно, клянусь — как Пэнси говорила Дафне, что поцелуи — это мерзко. Она как-то застукала Крэбба с Булстроуд, и это выглядело так отвратительно, что её чуть не вырвало. Что это зрелище навсегда отбило у неё желание целоваться. Все эти… слюни, чмоканья, язык…       Меня чуть не порвало со смеху. Я буквально упал на кровать и катался по ней, пока не устал. Грег смотрел на меня разочарованно, даже обижено, но я не мог остановиться.       — Что смешного? — проворчал он. — Я с тобой, как с другом, хотел поговорить. Я из-за этого до сих пор ей встречаться не предложил. Блин! Малфой, прекращай!       Я наконец смог восстановить дыхание. Прочистил горло.       — И что? Из-за «танцев» наших «бегемотов» теперь с девчонкой не встречаться? Грег, ты чего?       — Да, блин, Драко! — снова закатил он глаза. — Если она… меня оттолкнёт или… ударит, ты знаешь, она может! Если прогонит навсегда, как жить-то потом? Не хочу я чтобы… ей было противно. Это уже всё — конец всему!       Грег так разволновался, что мне его жалко стало.       — Ты же знаешь каково это, ждать, ждать, ждать, а потом — раз! И всё зря, — вздохнул он. — Она, вроде, хорошо ко мне относится. Иногда… так смотрит, что мурашки бегут. Но, блин, после тех слов, я не могу…       — Значит, не хочешь, — усмехнулся я. — Если бы хотел, не думал бы всякую чушь.       — Ты какой-то бездушный, Малфой! — возмутился Грег. — Что значит, не хочешь, ты представить себе не можешь, чего я хочу! А Пэнси… — он вдруг закрыл глаза, стал такой дурной, каким я его в жизни не видел — мечтательный такой, улыбка дурацкая, — Пэнси, она маленькая, такая хрупкая, а, я — кабан, в сравнении с ней.       — Кабан у нас Крэбб, — усмехнулся я. — Ты — медведь.       — Я, похоже, вообще не по адресу, — вздохнул Гойл. — Жаль, что я тебе рассказал…       — Да ладно, не дуйся, — вздохнул я. — Просто я думал… ты же старше, у тебя уже было… что-то… Пусть и не с ней.       — Не с ней? — возмутился он. — Ты совсем, что ли? — скривился Грег. — У меня была возможность уже мужчиной стать, а ты…       Я просто выпучил глаза и смотрел на Гойла не моргая, пока он с перепугу хватал ртом воздух.       — А ну-ка поподробней! — прокричал я.       — Да пошёл ты! — Гойл вскочил и рванул к выходу. Я перепрыгнул через кровать, преградил ему путь. Классно, когда ты с друзьями одного роста, не то что раньше! Гойл притих.       — Колись! — с усмешкой рыкнул я.       — Нет! — злобно прохрипел он. — Ты ничем мне не поможешь, пустозвон!       — Ах, так?! — усмехнулся я. — Ладно! Ты расскажешь мне, а я тебе. Договорились?       — Ты опять выкрутишься! — скептически ухмыльнулся Грег. — Знаю я тебя.       — Что ты хочешь узнать? — скрестил я руки на груди, чувствуя, как сомнения просто раздирали изнутри, но любопытство разбирало ещё сильнее.       — Ты целовался с Грейнджер? — прищурился он.       — Да, — просто выпалил я.       Его лицо вытянулось. Он весь как-то расслабился и смотрел на меня, как на бога какого-то.       — И… как это было? — выдохнул он.       — Твоя очередь! — заявил я.       Гойл смутился, взглянул исподлобья. Потом вздохнул и вернулся в своё кресло. Облокотился на колени и смотрел в пол, даже не знаю, сколько времени прошло, но я его не торопил.       — Мой боггарт, — наконец вздохнул он. — Та женщина, к которой… привёл меня отец. Он с чего-то решил, что я уже взрослый, особенно после того, как Крэбб начал лезть к Булстроуд. Хрень какая-то, — вздохнул он потерев лицо ладонями. — Мать говорила ему, что… мне рано, но он упёрся и отвёл меня в тот дом, к этой…       Он опять вздохнул, а мне стало так тошно, как будто это со мной происходило.       — Он оставил меня с ней в одной комнате. Она подошла… я даже имени её не знаю. И когда она попыталась… меня поцеловать, я просто отпрыгнул в сторону. Она говорила, что это приятно, что… у меня всё получится. А я думал о Пэнси. Думал, что это предательство, ведь… я же люблю её. Эта женщина, стала трогать меня, и я сбежал, просто выскочил из этой комнаты, побежал вниз по лестнице. Отец ждал меня в гостиной, а она шла по лестнице и с презрением говорила: «Зачем ты привёл сосунка, Гойл? Его дело книжки читать и… » Фу, Драко, знал бы ты, какие мерзости она говорила! Отец направил на неё палочку, велел замолчать, а потом… стёр ей память.       Я еле дышал. Теперь понятно, что за вид принял боггарт. Я смотрел на друга совершенно по-другому. Его отец точно чокнутый! Мой бы никогда так со мной не поступил! Никогда!       — Извини, — вздохнул я. — Не надо было у тебя спрашивать. Это просто… жуть какая-то.       — Да нет, — вдруг добродушно усмехнулся он. — Знаешь, я вот рассказал тебе, и как-то легче стало. Родители тогда жутко поругались. Мама говорила, что я ни в чём не виноват, что отец… болван, но хотел как лучше. Спасибо, что ты выслушал. Только, пожалуйста…       — Я никому не скажу. Обещаю, — тихо ответил я.       Он виновато как-то улыбнулся.       — Надеюсь, что я не зря отказался.       И я уверенно заявил:       — Не зря. Если ты любишь Паркинсон, это самое лучшее, что ты мог сделать. Она бы оценила.       — А если… ей будет противно… со мной? Вдруг я что-то сделаю не так?       — Это невозможно, — улыбнулся я, отводя глаза. Не мог говорить с ним об этом вот так — открыто. Я отвернулся к окну. — Когда она с тобой рядом, когда ты… держишь её за руку или обнимаешь за плечи, сам не осознаёшь, как это происходит. Как будто тебя толкает что-то, примагничивает. И если с тобой этого ещё не произошло, значит, ты не хотел. Или… боялся. Тут нечего бояться, потому что это не противно, не мерзко. Это… классно, как летать.       — Может, это для тебя так? А для неё? — с сомнением спросил Гойл.       — Если не оттолкнёт сразу, значит ей нравится, — дёрнул я плечом. — И если тебе кажется, что она чего-то ждёт от тебя, смотрит как-то по-особенному — действуй! Не упускай момента, чтобы не жалеть потом. Сколько моментов я упустил, не счесть.       Тишина была какая-то странная. Я не мог решиться посмотреть другу в глаза. Я всегда был уверен, что никогда никому не расскажу о своих отношениях с Грейнджер. Тем более о таких. Но я, по сути, ничего и не рассказал, никаких подробностей. И когда я наконец повернулся, Гойл смотрел на меня так хитро.       — А ты романтик, Малфой, кто бы знал! — усмехнулся он.       — Иди ты… — скривился я.       — А за грудь ты её трогал? — вдруг прошептал он, и я тут же от возмущения схватил две подушки с кровати и швырнул ему в лицо.       — Придурок! — крикнул я.       — Я серьёзно! — заржал он. — Мне кажется, я никогда в жизни не решусь к ней притронуться, вообще!       — Вот и сиди в девках! — засмеялся я, и подушки полетели в мою сторону.       Я не знаю, что происходит, но мне всё больше кажется, что Грег — мой единственный друг. Настоящий. С ним я могу обсуждать то, чего ни с кем не могу. А он доверил мне свой страх, разве такое доверяют кому попало? Только другу. Это классно.       6 июля.       Получив её письмо понял, почему ответа не было так долго. Она просто не могла решиться. Но, кажется, это самое чудесное письмо на свете.       Здравствуй, Драко.       Прости, я так долго не отвечала. Просто написала несколько раз, но так и не решилась отправить. Неважно, почему. Твои слова так взволновали и растрогали меня. Ты такой хороший человек.       С первого курса я нашла в тебе друга. Ты помог мне поверить в себя, научиться летать. Я всегда была тебе благодарна за это. Потом мы поссорились, и я очень страдала, потому что успела привязаться к тебе, найти родственную душу. Ты мне казался самым умным и добрым человеком на свете. Наша ссора была чем-то неправильным, ненастоящим.       Потом всё как-то очень изменилось. Ты прав. Мы сами изменились. Наверное, просто выросли, стали всё воспринимать иначе. Я боюсь даже представить, что могу снова тебя потерять, что мы поссоримся или нас разлучат — это просто ужасно!       Вот, я уже снова сомневаюсь, отправлю ли это письмо. Но всё равно скажу. Я тоже очень хочу тебя видеть. Моя память творит со мной какие-то невероятные вещи. Я вспомнила тот день, когда ты должен был погибнуть во время матча. Вспомнила, как это было, абсолютно всё, и поняла, что не могла поступить иначе. Мои друзья — самые дорогие для меня люди. Но ты что-то намного большее. И я думаю о тебе. Всё время. О том, как мы ехали в поезде.       Всё, я запечатываю письмо, иначе снова его не отправлю. Надеюсь, ты не посмеёшься над моими словами. Ты не можешь быть таким. Г.Г.       Я просто лёг на кровать, прижав этот маленький листок, исписанный мелкими буковками, к груди. Ком стоял в горле, и сердце билось так тяжело, дышать было невозможно. Чувствовал, как в глазах мутится, как невольно шмыгаю носом. Это невыносимое счастье, которое я ничем не заслужил. Это было признание, самое лучшее признание в любви, хоть она этого и не сказала.       Так сложно было собраться с мыслями. Они разлетались, словно птицы, не мог написать ни слова, боясь, что скажу что-то не так, не то. Как же это сложно. Я не умею так красиво выражать свои чувства, как она.       Здравствуй, Гермиона.       Мне очень трудно что-то ответить, потому что я хочу сказать слишком много. Я помню каждую твою веснушку, твои ресницы, твои маленькие ноготки. Помню заколки в твоих волосах на первом курсе. Тогда у тебя был день рождения, и ты была одна.       Я просто хочу, чтобы ты знала — ты не была одна.       Каждый год мы меняемся, становимся другими, взрослеем. И мне так нравится, что и ты это видишь. Видишь то, чего даже мои родители не видят. Спасибо тебе за это.       Мне так жаль, что мы не можем дружить и встречаться открыто. Это неправильно. Но я очень хочу, чтобы всё изменилось и стало возможным.       Я не буду сомневаться и отправлю тебе это письмо. Как бы я хотел знать, что ты написала в тех, которые не отправила.       Два месяца. Всего два месяца нужно подождать. Мы увидимся в Хогвартс-экспрессе. Как же я скучаю по тебе! Пиши мне. Я очень жду. Д.М.       Я запечатывал письмо быстро. Так быстро, что конверт заклеил криво, только бы не передумать, отправить ей свои чувства как есть, без переделок. Я жалел первые минуты, когда Минни уже умчалась. Руки тряслись от волнения. Чувствовал себя влюблённым идиотом. Я и сейчас себя им чувствую, только мне так хорошо от этого!