Я — Драко Люциус Малфой

      20 июня.       Я просто не знаю, как передать тот восторг, который испытал, когда услышал негромкий, но настойчивый стук в окно моей спальни. Кажется, у меня внутри всё перевернулось вверх тормашками, а потом завязалось в сотни узелков. Я дышать не мог, когда подходил к окну, открывал раму. Минни сидела за окном и казалась ещё меньше, чем я её помню. Как же я соскучился за эту неделю! Как ждал эту птицу!       Когда её тонкие коготки царапнули палец, а крошечный конверт, привязанный к лапке, оказался в руке, думал, челюсть сведёт от широченной улыбки.       Осторожно отвязал конверт, посадил птицу на стол — мне ведь не приходилось ещё получать письма вот так, просто не от кого было. С друзьями я общаюсь через родительских сов, а письма из совятни приносят наши эльфы. Потому уже думаю о том, чтобы определить для Минни особое место, но такое, чтобы родители ничего не заподозрили.       Не мог удержаться и стал поскорее распечатывать письмо. Дурацкий конверт. У меня, как оказалось, нет в комнате и ножа для писем, пришлось рвать, но как ни старался всё равно зацепил тоненький листок внутри. Осознал, что руки дрожат — так хотелось поскорее увидеть её почерк.       Здравствуй, Драко.       Удивительно, как трудно было начать это письмо. У меня осталось целых три черновика. Я и сейчас, если честно, не знаю, о чём написать, что тебе интересно, а что не очень.       С радостью хочу сообщить, что Живоглот и Минни вполне поладили. Он очень ею интересовался, и мне пришлось два дня присматривать за клеткой, чтобы кот чего плохого не сотворил. Но он только садился рядом, смотрел на птицу — не с азартом, как обычно смотрел на Петтигрю, а с любопытством. Она его не боится, ведёт себя так, как будто никакого хищника рядом нет. В итоге стало ясно, что мои питомцы относятся друг к другу совершенно спокойно. Не представляешь, как я этому рада!       Не буду писать большое письмо, чтобы малышке было легко его нести. Потому, надеюсь, ты не станешь воспринимать эту тонкую бумагу, как мою жадность. Просто пытаюсь помочь Минни доставить письмо. Обязательно напиши, когда ты его получил, чтобы понять, сколько времени ей нужно на дорогу.       Как твоя спина, зажила? Расскажи, пожалуйста, как прошёл праздник. Как твой отец воспринял побег Клювокрыла? Наверное, он был в страшном гневе? Будет лучше, если ты задашь вопросы, что тебе интересно, чтобы я не тратила напрасно твоё время.       Надеюсь, Минни справится. Жду ответа.       Отправлено 20 июня 1994 года, в 11.00 Г.Г.       Такое простое письмо, ни о чём по сути. Но я был так счастлив! Сердце скакало, как сумасшедшее. И я представлял, как она сосредоточенно выводит эти красивые маленькие буквы, как сердится на себя, мнёт листы, выбрасывает. Хотя, нет. Она не может так делать, она же не Уизли. Грейнджер с досадой закатывает глаза, аккуратно откладывает испорченный лист в сторону.       Я вдруг внезапно вспомнил, что прилетевшую сову положено чем-то угостить. Но у меня ничего нет. Когда я взглянул на Минни, обнаружил, что она заснула, нахохлившись и присев на свои крохотные лапки. Представляю, как она устала. Я отправился в нашу совятню. Там хранятся запасы всякой сушёной гадости для сов. А когда вернулся, сова всё ещё спала, и у меня была куча времени, чтобы написать ответ.       Оказалось, это так трудно! Мучительно трудно! Я не знал с чего начать, о чём писать, просто ответить на её вопросы? Много писать нельзя, сова этого не выдержит. А если выдержит, будет потом спать трое суток кряду. И всё же, испортив пару самых тонких листов, какие нашлись в доме, написал ей ответ.       Привет, Гермиона.       У меня тоже осталась пара черновиков. Не привык писать твоё имя, оба раза написал «Привет, Грейнджер». Забавно.       Письмо твоё получил примерно в 12.45. Значит, Минни нужно чуть больше полутора часов, почти два. Для такой крохи это очень далеко. Наверное, не стоит злоупотреблять её возможностями. Письмо отправлю около пяти вечера, она хотела спать, и я решил выждать время, чтобы сова отдохнула.       Спина заживает. Почти две недели всё-таки прошло. Честно говоря, не думал, что там всё так жутко. Когти у профессора — что надо!       Праздник был, как всегда, на высоте, если бы не одно «но». Хотел, чтобы ты была здесь. Я вот отправлю свои каракули и пожалею, что сказал это. Нет. Не пожалею.       Было весело. Родители разрешили устроить вечеринку с танцами, у нас был весь чистокровный курс. Отец терпеть не может современную музыку и танцы. Видимо, мой идеальный аттестат всё-таки сыграл свою роль.       По поводу Клювокрыла. Даже не знаю, как бы поточнее выразиться. Отцу это совершенно безразлично. Ему всегда было наплевать — будет Клювокрыл жить или умрёт. Единственное, что он у меня спросил, не причастен ли я к побегу гиппогрифа. Я честно ответил, что нет. Его это устроило. Так что никакого гнева, хвала Салазару.       Много писать не буду. Ты права, Минни слишком мала, чтобы таскать огромные письма. Пиши о чём захочется. Мне всё интересно. Напиши, во сколько прилетела сова, и как она себя чувствовала. Наверное, зря я выбрал такую маленькую птицу. Д.М.       Сова и правда проспала долго. Это было удивительно — находиться в своей комнате не одному. На душе было тепло и так странно, как будто что-то очень важное происходит со мной. Был соблазн переписать письмо, я даже начинал это делать, но потом бросал, понимая, что это просто от безделья. Не мог читать, не хотел ни с кем общаться, просто ждал, когда Минни проснётся.       Покормил её, было жутко приятно, когда она забирала маленькие кусочки лакомства клювом из моих пальцев. Даже жаль было её отпускать. Но в итоге я привязал маленький конверт к её лапке, и она полетела. Я провожал её взглядом, пока «воробей» не превратился в точку, а потом и точка растворилась в воздухе. Уверен, такую кроху не заметят ни хищники, ни люди. Это была главная цель.       Как бы я хотел видеть Грейнджер, когда она получит моё письмо. Я часто вспоминаю, как она получила на день рождения розу. Мне кажется, это был один из лучших моментов, тогда я мог понять, что для неё значил этот цветок. Но цветок завянет, истлеет — ничего не останется. А письмо… письмо можно сохранить на долгие годы, как я храню её стеклянный шарик и валентинку, и платок. Никто ведь не знает, что я таскаю его с собой всегда. Заколка для галстука — маленькая, красивая, как она сама.       Не представляю, как дождаться следующего письма? А вдруг она теперь напишет нескоро, а я ведь буду ждать каждый день, как ждал записок, ходил каждый день в совятню, бывало, что и по несколько раз.       Что я делаю? Что мы делаем? Отец смотрит на меня так подозрительно, как будто знает, что я скрываю от него.       На днях я рылся на чердаке. Собственноручно! Небывалое дело. Я всегда боялся туда подниматься. Там столько всего странного, холодно даже летом, но ужасно душно от пыли. Но я не стал говорить об этом маме, вряд ли ей понравится, что я туда ходил без разрешения. Там я нашёл симпатичный сундучок. Маленький деревянный, даже скорее напоминающий шкатулку, только большую. Теперь все свои «секреты» я храню в ней. Наложил на этот ящик несколько запирающих заклинаний, а главное — пароль. Никто не сможет открыть его, не зная нужного слова. Стало намного спокойнее. Теперь родители точно не доберутся до моих тайн.       23 июня.       Конечно. Подозревал, что следующее письмо получу нескоро. И теперь я знаю, что такое ожидание. Как оно изводит, не даёт жить спокойно. Ты ждёшь всё время, каждую минуту. Ждёшь часами, целыми днями. Думаешь, не случилось ли что-нибудь с совой. А может, Грейнджер просто не хочет отвечать? А вдруг она не получила моё письмо и теперь так же ждёт, мучается?       Это ужасное, смертельно ужасное состояние. Зачем я подарил ей сову? Чтобы жить в ожидании? Чтобы забыть о покое насовсем? Это самая дурацкая идея из всех дурацких идей во вселенной! Хоть бы эта сова просто плюнула и улетела к своей прежней хозяйке, чтобы… больше не заставлять меня ждать. Ненавижу ждать. Ничего хуже я ещё в жизни не испытывал! Не стану же я посылать к ней своего филина. Отец сразу заметит. Блин, какая тупость!       25 июня.       Я знаю, отец любит во всём точность и порядок. Знаю, что он всегда ложится спать в одно и то же время. Он твердит это, сколько я себя помню. Десять тридцать — в это время он покидает свой кабинет и отправляется в спальню. Мама обычно ложится раньше. Она приходит попрощаться в десять. Их спальни рядом, но я никогда не видел, как они уходят, потому что в десять я должен быть в своей комнате. Так было всегда, и мне казалось, что порядок — это правильно.       Но теперь всё изменилось. Я не могу ложиться спать в десять. Это невозможно. Я не устаю к этому времени, даже проведя весь день у озера, даже вдоволь наплававшись, наобщавшись с друзьями, прочитав двадцать страниц «Энциклопедии по зельеварению», я не могу спать ни в десять, ни в одиннадцать, ни… вообще. Потому что я жду, как последний кретин.       Гойл даже спросил сегодня, почему у меня такой вид, будто я больной. Даже смешно стало. Я — больной, точнее не скажешь. Но я не стал ему объяснять, ведь это ужасно глупо. Другой бы на моём месте просто махнул рукой и забыл. Но я не могу, как ни стараюсь. Я не сплю уже двое суток и это страшно неприятно. Она доводит меня, и я жутко зол. Зол на неё и на себя.       Я бродил по коридорам, потому что не мог заснуть. Было уже около двенадцати. Спустился на первый этаж. Зашёл в кухню, стащил печенье из буфета. А когда возвращался, увидел тонкую полоску света в конце коридора. Там кабинет отца. Не поверил своим глазам. Это было очень-очень странно. Я никогда не думал о том, что в нашем доме может происходить ночью. Что если отец страдает бессонницей или у него какие-то дела, а я даже не знаю об этом?       Стало дико интересно, и я подкрался поближе, а когда услышал из кабинета голоса, стало совсем не по себе. Какие гости могут быть в доме ночью? Я замер у двери, прислонившись к ней ухом, не представляю, как объяснить это любопытство.       — Ты знаешь, Люциус, — услышал я. — Это неспроста. Столько лет прошло.       Я был почти уверен, что это был голос Гойла-старшего.       — Я тоже это чувствую, — раздался другой голос, кажется, отца Винса.       — Не следует впадать в панику… — произнёс отец, и тут же послышалось:       — Это не паника, Люциус. Ты должен понимать, что мы все этого ждали. Это… торжество справедливости! — если я не ошибаюсь, это был голос отца Нотта.       И вдруг, мурашки прошли по телу, потому что зазвучал нежный, но уверенный голос мамы:       — Мы должны быть готовы. Вернулся он или нет — неизвестно. Но, очевидно, нужно держаться вместе. Если он призовёт…       — Ты совершенно права, дорогая, — снова заговорил отец. — Возможно, пора заглянуть в наши хранилища и вынуть на свет то, что давно пылится в старых сундуках.       — Вы уже ощутили жжение? — тихо спросил Нотт.       Долго царило молчание, а у меня волосы на всём теле встали дыбом.       — Нет. Нет. Нет, — по очереди ответили все.       — Но она стала… немного ярче. Это знак! — со страхом произнёс Крэбб-старший.       — Будем хранить хладнокровие, — спокойно сказала мама.       Потом раздались шаги, и я понял, что пора убираться. Сначала попятился, а потом дал стрекача.       Что происходит в нашем доме? Это было какое-то собрание? Я ничего не понял. Почему-то мне страшно.       26 июня.       Теперь я понял, что ради этого стоит ждать, ведь когда ожидание заканчивается — это лучшее из всех возможных ощущений.       Когда вечером Минни постучала в окно, я подпрыгнул и тут же сорвался с места, опрокинув стул. Сова даже вздрогнула от неожиданности. Как же я был рад её видеть! За это время я уже сделал для неё жёрдочку внутри настольной лампы, чтобы ей было удобно сидеть, и незаметно для родителей. Тут же отдал ей угощение и отвязал маленький конверт от лапки. Осторожно разрезал, достал маленький листок исписанный так мелко, что чуть глаза не сломал. Стало очевидно, что информации в нём намного больше, чем ожидалось. Я стал с нетерпением читать.       Здравствуй, Драко.       Прости, что тебе пришлось так долго ждать ответа. Представляю твоё негодование. У нас случилась непредвиденная ситуация. Минни украли. Не могу передать, как я была расстроена.       В тот день она принесла твоё письмо вовремя, как ты и рассчитал. Если она вылетела в пять, то уже к шести тридцати была у меня. Я была так рада узнать новости о тебе. К ночи она отдохнула и отправилась на охоту. Но не вернулась ни утром, ни днём, ни ночью. Не смогу описать, как я переживала. Даже Живоглота допрашивала, но он, конечно, молчал, как пень, только слушал озадаченно.       Утром я пошла её искать. Звучит ужасно глупо, но я и правда осмотрела все деревья в округе, расспрашивала соседей, а они смотрели на меня, как на дуру. А потом двое мальчишек сказали, что их друг поймал вчера странную птицу, они её назвали «воробей-мутант», вот болваны! По их словам, он отнёс её в зоомагазин, в надежде что-нибудь выручить за этого «мутанта».       Разумеется я понеслась туда и нашла нашу Минни, сидящей в клетке под потолком. Я битый час уговаривала хозяина вернуть мне птицу, но он не хотел. Сказал, что заплатил за неё пять фунтов, и теперь хочет получить десять. У меня не было таких денег, и я отчаялась. Вернулась домой, и папа, конечно, заметил, что со мной что-то не так. Мы пошли в магазин вместе, и хозяин магазина всё-таки отдал нашу сову за семь фунтов. Я не к тому, что мне жаль денег, просто поражает, насколько люди бывают бесчувственными.       А потом я очень боялась её отпускать. Нужно было понаблюдать, здорова ли она. Мне так жаль, что тебе пришлось ждать!       Надеюсь, у тебя всё хорошо. Г.Г.       У меня было удивительное чувство, как будто я часть её жизни. Эта маленькая сова объединила нас, и когда Грейнджер пишет «наша Минни» становится так хорошо на душе.       Сова чистила пёрышки. Ей явно понравилась новая жёрдочка. Я смотрел на неё и думал: «Как хорошо, что с ней ничего плохого не случилось». Эта сова, кажется, единственное живое существо, которое знает нашу тайну.       Мне понадобилось совсем немного времени на ответ.       Привет, Гермиона.       Скажу честно, я и правда волновался все эти дни. В том числе предполагал, что с Минни что-то случилось. Но такое приключение и придумать сложно.       Не обижайся, но, похоже, эта сова точная твоя копия — тоже умеет попадать в неприятности. Хорошо, что всё обошлось, что у неё такая заботливая хозяйка, а у хозяйки добрый отец. Кто знает, кому бы в руки попал наш «воробей-мутант». Кстати, кто такой «мутант»? И я совершенно ничего не понимаю в магловских деньгах. Если ты напишешь, сколько это в галлеонах, попробую их прислать. А то выходит, что твоему отцу пришлось тратиться из-за моего подарка — это несправедливо.       У меня, в отличие от тебя, ничего интересного не происходило. Мы каждый день ходим купаться на озеро. Мы — это Грег, Винс, Пэнси, Миллисента и Дафна с младшей сестрой. Я бы, наверное, совсем от тоски сдох, если бы не друзья.       Чем ты занимаешься на каникулах, кроме поисков совы? Общаешься со своими дружками? А в мире маглов у тебя есть друзья?       Буду ждать ответа. Надеюсь, теперь наша Минни не потеряется. Д.М.       Последние слова я дописывал второпях, потому что внезапно раздался стук в дверь. Я выронил перо. Хорошо, что клякс не налепил. Быстро свернул листок. Стук повторился, и мама спросила:       — Драко, у тебя всё в порядке?       — Да! — выкрикнул я. — Одну минуту!       Сунул письмо в конверт, заклеил, привязал к лапке совы. Руки тряслись. Ужасно боялся, что мама прямо сейчас войдёт, как делала это раньше — без разрешения — и увидит сову и письмо.       Наконец, отпустив Минни, с трудом вздохнул и открыл маме дверь.       Она смотрела озадаченно, даже подозрительно. Оглядела меня с головы до ног.       — Я просто переодевался, — выпалил я. Уши вспыхнули. Как же я не люблю ей врать!       — Хорошо, — улыбнулась она. — Ты взрослый, у тебя могут быть… свои дела, — улыбнулась она. — Можно?       — Да! — опомнился я, впуская её в комнату.       Мама неспеша вошла, окинула комнату взглядом, как будто исследовала, чем я мог тут заниматься. И, разумеется, обнаружила на столе открытую чернильницу и перо, она задержала на них взгляд, но ничего не сказала. У меня сердце из груди выпрыгивало.       Она присела в кресло, сложила руки на коленях, официально так, даже страшно стало. Неужели предстоит серьёзный разговор? Время точно не для прощания на ночь. Я тут же вспомнил о том, что слышал ночью в кабинете отца. В голове возникла куча вопросов, но разве я мог их задать?       — Мне показалось, милый, что в последнее время ты немного уставший. Ты плохо спишь? — участливо спросила мама.       — Да, пару дней неважно спал. Душно как-то, — вздохнул я, что было ещё говорить?       — Ты открываешь окна?       — Конечно, но это не помогает.       — Может быть… имеет смысл поехать в наше имение на севере Франции? Там совершенно другой воздух.       — Нет! — тут же выпалил я, сам испугался своего упрямого тона. — Не думаю, что это необходимо.       — Хорошо, — улыбнулась она, немного помолчала, опустила глаза, а потом снова сдержанно заговорила. — Я знаю, Драко, отец уже говорил с тобой о будущем. Но мне хотелось бы немного больше узнать.       Она снова посмотрела на меня, а я как-то совсем не мог представить, о чём она хочет узнать. Пожал плечами в ответ.       — Я, наверное, смогу ответить.       — К тебе в гости часто приходят друзья… и девушки, тебе нравится кто-то из них?       Никогда не видел, чтобы у мамы розовели щёки. Это случилось впервые, и я сам ужасно заволновался.       — Да… они все нормальные. Булстроуд с Винсом… дружит, а Грегу нравится Пэнси…       — Значит, тебе нравится Дафна? — выжидательно взглянула она. Ответ, очевидно, был необходим.       — Наверное, да. Но мы просто друзья, как и со всеми.       Она понимающе кивнула.       — Значит, тебе нравится другая девушка?       Рожа полыхала. Блин! Что за разговоры? Я обязан отвечать?       — Никто мне не нравится, — заявил я, приподнимая подбородок. — На них нужно слишком много времени тратить. Крэбб вон только и делает, что пляшет под дудку Булстроуд. Мне это не интересно, — усмехнулся я, засовывая дрожащие руки в карманы брюк.       — Ты совершенно прав, Драко. Вы ещё слишком юны, чтобы увлекаться. Винсент, конечно, немного старше и всё же, это преждевременно. Необходимо непременно сохранять благоразумие в данном вопросе. Чистокровные юноши, заключая брак с чистокровными, формируют своё положение в обществе. Это очень важно. Как я рада, что у меня такой благоразумный сын.       Мама поднялась, подошла ко мне и, положив руки на плечи, поцеловала в щёку. Странное было ощущение. Как будто что-то чужое, совсем не такое, как раньше.       Я подумал о губах Грейнджер, касающихся моей щеки. Это именно то, чего я безумно хочу. Стало до странного тошно — это смущало.       Мама попрощалась и ушла, хотя время ещё было непозднее.       Я погрузился в воспоминания. Как мы ехали в поезде, как целовались. Почему всё это так быстро проходит? Почему забывается? Я перечитываю дневник снова и снова, чтобы Она хранилась в моей памяти. Как же я по ней скучаю! Её письма — словно лучики солнца в темноте. Но как будто чего-то не хватает. Мне бы так хотелось, чтобы она помнила о том, что случилось, как это было. Думает ли она о наших поцелуях так, как я? Что чувствует? Если бы я мог спросить об этом в письме. Но мне ни за что не хватит духа. Как можно об этом спрашивать?       Похоже, даже получив от неё письмо, я как будто продолжаю ждать.