***
Чик Такой тихий, но в то же время громкий звук. Такой опьяняющий, но в то же время заставляющий напрячься и сосредоточиться. Звук щелчка револьвера с одной только пулей в барабане. С одним только шансом на жизнь. Русская рулетка, сопрано, пари с летальным исходом, кому как удобнее. Результат один — жив или мертв. У Берлина его участь решали Токио и случай. Разбивание ампул с лекарством вызвало у Берлина только смех, в каких-то местах истерический, но все же смех. Он не собирался открывать ей план, поэтому она взялась за более опасное занятие. Пугающее и интересное. — Решила испытать мою удачливость, Токио? — Андрес постарался успокоить свой голос и произнести это как можно развязнее и тверже. — Рассказывай про план «Чернобыль», или я вышиблю тебе мозги! К слову об этом, она уже один раз ударила его пистолетом в висок, от чего голова ныла и только делала его еще более несговорчивым. — Оу, не надо быть такой грозной, тебе это не к лицу. Никогда не любил сильно разговорчивых женщин, — последнее слово Берлин произнес с подчеркнутым отвращением. Он не знал, чего добивается этими разговорами. Отсрочки своей смерти? Но зачем? Он итак умрет, рано или поздно — не имеет значения. Тогда он защищал план. Да, скорее всего. А может и хотел еще хоть раз встретиться с кем-нибудь… — Берлин! Токио, что у вас там происходит, вашу ж мать?! Голос Мартина прорезал комнату и заставил всех обернуться у двери. Кроме Андреса, который итак был к ней повернут, будучи связанным на стуле. Его губы против воли расплылись в улыбке. А вот и принц на белом коне. — Мы с Токио играем в Русскую рулетку, Палермо!— он усмехнулся, представляя себе лицо Мартина. Он в любом случае потеряет его. Через год, через два, но это случится. Так зачем откладывать? Чем раньше это произойдет, тем быстрее Мартин сможет возвратиться к прежней жизни. Вот чего-чего, а портить своей смертью жизнь других людей ему вовсе не хотелось. Особенно жизнь Мартина… — Токио, если ты сейчас же не откроешь дверь, то поверь мне на слово, от тебя не останется и мокрого места! — Слышала, Токио? Вот это я понимаю угрозы, а не ты со своим водным пистолетиком, — ему нравилось распалять ее сильнее. Если Токио все-таки убьет его, то пусть уж у нее точно будет повод. — Не останется мокрого места от Берлина, если сейчас кто-нибудь из вас двоих не расскажет всем нам о плане «Чернобыль»! — Токио снова раскрутила барабан и приставила дуло к подбородку Берлина, заставляя того приподнять голову. Но теперь, когда за стенкой находился Мартин, он чувствовал, что был защищен. Будто тот был его ангелом-хранителем, который избавит от любых опасностей. Чем он и занимался… — Я стреляю, Палермо! — Токио наслаждалась своим представлением. У нее были все — и зрители, и массовка, и главный экспонат в лице связанного Андреса. Фееричное шоу! Мартин колебался. Рассказать Токио про план — означало сдаться и предать доверие Берлина. Не рассказать — означало пойти вразрез своим чувствам. А что, если она правда выстрелит, и пуля окажется заряжена? Он не был уверен в ее психической уравновешенности. Это же Токио! О какой психической уравновешенности вообще шла речь? — Палермо, брат, не поддавайся на эти провокации. Если мне суждено погибнуть сегодня, то я хочу уйти достойно, сдержав свой долг перед Профессором! Опять эти пафосные речи. Боже, как же Мартин ненавидел эти оды в самые неподходящие моменты. Может он хоть на секунду замолчать и дать Мартину спокойно со всем разобраться? — Токио, ты же понимаешь, что без Берлина нам не выбраться? Успокойся и отпусти его, — к обсуждению подключилась Найроби, как всегда старавшаяся разрядить обстановку между дверями. — Хельси, принеси мои инструменты. Быстро! — отчаянно прошептал Палермо на ухо, стоявшему рядом Хельсинки, пока Токио была отвлечена разговором. У него появился план. Не самый надежный, но других не было. — Нам не выбраться, если эти придурки не поймут, что Профессор нас кинул. Он в полиции, и никто нам тут не поможет, кроме нас самих! — Палермо услышал, как она взвела курок. — Нет! Чик Колени подогнулись, и он соскользнул вниз. Один щелчок, и Мартин уже стоял на коленях, будто стреляли не в Берлина, а в него. Ощущалось это именно так. За секунду у него порвалось не менее тысячи нервных окончаний. Глаза моментально намокли, но он сдержался и рвано выдохнул, медленно поднявшись на ноги. В тот момент мнение коллег волновало его в последнюю очередь. — Токио, прошу, отпусти его, — сказал он сначала тихо, а потом уже громче, будто набираясь уверенности, крикнул. — Отпусти его, Токио, слышишь?! Отпусти его, и я расскажу тебе про план. Он не стоит его жизни! — Палермо, ты солдат. Здесь главное не моя жизнь, а твой долг! Мартин готов был сам уже пристрелить этого придурка. — Я не доверяю ни тебе, ни Берлину. Рассказывайте сейчас. За дверями Рио и Денвер уже начали беспокоиться. Все зашло намного дальше, чем они предполагали. — Токио, может хватит? Он ничего не расскажет, это же Берлин. Он быстрее… — Рио осекся, поймав гневный взгляд Токио. — Кто говорил, что будет со мной до конца? А между тем, принесенными Хельсинки инструментами, Палермо быстро и бесшумно начал откручивать петли на дверях, параллельно отвлекая Токио разговором с Берлином. — Расскажи ей все, она психопатка и не отпустит тебя! Так, хорошо, одна петля готова… — Я тут вообще-то! — Заткнись! — сказали они одновременно. Было в этом что-то, греющее Мартину душу. Ошеломленная таким отпором, она замолчала, но нахмурилась еще сильнее и не перестала держать пушку у виска Берлина. Вторая, давай же!.. — Я не предам план, — твердо сказал Берлин. Если у него был какой-то принцип, то он держался его до конца. Даже, несмотря на то, что это могло сделать хуже ему одному. Хотя, в их случае, не ему одному. — Берлин, я не могу потерять тебя из-за этой суки! Ты мне… — Мартин осекся, не решаясь произнести это при всех, а тем более при Андресе, отказ от которого он слышал всего около часа назад. — И ты мне, Мартин. И ты мне нужен. Эти слова ударили по барабанным перепонкам, будто Андрес сидел не за дверью, а кричал это ему на ухо. Со всей силы, в мегафон. Он признался. Он признался. Может, и не напрямую, может, и не в лицо, но он сказал это. Мартин лишь надеялся, что, когда они будут позже с этим разбираться, ему не придется снова выпытывать его признание под дулом пистолета. Если, конечно, у них еще получится увидеться, до того, как… — Мне надоело! У тебя последний шанс, Палермо, или я стреляю! Сейчас или никогда. Он кивнул Хельсинки, указывая на дверь. Они встали в стойку. — Хорошо, хорошо, Токио, — сказал Мартин, готовясь выбить дверь. — Сейчас! — они с Хельсинки и Найроби ввалились в комнату и тут же навели пистолеты на коллег. — А теперь опусти пушку, или я придушу тебя голыми руками, — он сказал это медленно и спокойно, но огонь в глазах показывал, насколько намерения были готовы к исполнению. От взгляда Андреса, восхищенного и гордого, у него в животе все сжалось. Для Мартина не существовало уже ни Токио, ни Денвера с Рио, только Берлин. Живой и невредимый, лишь немного поцарапанный, да уязвленный, но это поправимо. Найроби вышла вперед и приблизилась вплотную к Токио. Ее грудь была в паре миллиметрах от дула пистолета, и она положила на него руку, заставляя подругу успокоиться и опустить пистолет. Видимо обессиленная от собственных выходок, Токио, недолго сомневаясь, сдалась и последовала за ней наружу, напоследок бросив злостный взгляд в сторону Палермо и Берлина. Только, когда они вышли, Мартин расслабился и громко выдохнул. Опершись руками о раковину, он поднял глаза к зеркалу и увидел в отражении бледное и перепуганное лицо. Так вот, что делало с ним переживание за Берлина. Значит, так выглядит любовь. — Может, меня кто-нибудь развяжет? — Мне ты больше нравишься в таком положении, — сказал Мартин, повернувшись к нему и оценив навыки связывания. — Хельси, не мог бы ты? — спросил он, взглядом указывая на пленника, чьи ноги были прикованы к стулу в очень удачном положении. Теперь он каждую ночь будет представлять себя на месте Токио… Посмотрев в последний раз и оценив состояние Андреса, Мартин вышел, тяжело шагая по коридору и потирая виски.***
Голова раскалывалась и не давала ему расслабиться. Промывать рану и накладывать бинт не было сил. Берлин итак не стал решать «проблему» с Токио, полностью доверившись богатейшей фантазии Мартина. Он хотел поговорить с ним, но вот уже несколько часов, как они не могли встретиться, потому что Андрес отходил от случившегося в комнате отдыха, в которой до этого проходило собрание, а Мартин взял на себя двойную порцию обязанностей, одновременно справляясь с заданиями от Профессора, который благополучно вернулся. Начиналась самая интересная часть ограбления — побег. Из-за чего Андресу было еще обиднее, что он не учавствовал в делах. А ведь, во время ограбления в закрытом Монетном дворе время ощущалось абсолютно по-другому. Каждая секунда превращалась в минуту, а минута в час. Поэтому у него было много времени, чтобы подумать над тем, что произошло. А произошло довольно много всего. Во-первых, Мартин сооблазнил его и поцеловал. Да, Мартин. Андрес до сих пор не мог поверить, что так легко попался в эту ловушку. Во-вторых, он спас его от Токио, которую, скорее всего, они больше никогда не увидят. И в-третьих, он, вроде как, признался ему в чувствах. Может для других это и не было очевидным, но они оба точно друг друга поняли. Создалась атмосфера ожидания. Каждый знал, что что-то произойдет, но что, и когда, и кто будет инициатором — все еще сохранялось в секрете. Андресу нравилось это томное и приятное чувство, когда сердце подпрыгивает от любого упоминания о другом человеке. Он не думал разбираться, что оно означало, но лелеял это хрупкое ощущение в сердце, стараясь не разбить. Когда Мартин вошел, он сидел на стуле с кружкой кофе в руках. Этот напиток богов во время ограбления спасал его уже ни раз. Но появление Мартина, конечно, взбодрило в сто раз сильнее. Никто из них не решался начать диалог. Это было очень странно, ведь всегда такие самоуверенные и общительные, они могли разговаривать часами на разные темы, а сейчас ни Андрес, ни Мартин будто не нуждались в словах. Немного постояв в дверном проеме, Мартин прошел внутрь и только сейчас Андрес заметил у него чемоданчик с лекарствами. — Я же говорил, что ты не удержишься и первым прибежишь с чемоданчиком. — О, я абсолютно точно уверен, что это было произнесено в другом контексте, — они улыбнулись друг другу, и напряжение будто рукой сняло. Мартин приблизился и стал раскладывать все необходимое на столе. — А Токио заставила тебя поволноваться, да? — он усмехнулся и смочил ватку перекисью. — Как я помню, это ты орал за дверями, что от нее не останется и мокрого места. Кстати, насчет этого. Что ты с ней сделал? — Очень скоро увидишь, ну, или услышишь от Профессора. Уверяю, тебе понравится, — Мартин казался явно гордым собой, — Наклони голову, да, вот так. Он аккуратными методичными движениями начал промывать рану на виске Андреса, нежно дуя каждый раз, когда отнимал ватку от нее. Пациент застыл, не смея помешать процессу. Еще не закончив, Мартин взглянул ему в глаза. Провел взглядом по скулам, носу, задержался на губах. Он смотрел на него, как на произведение искусства. Ухаживал, как за хрустальной вазой. Боже, да этот мужчина всего несколько часов назад буквально спас его от смерти! У Андреса пересохло в горле от нахлынувших чувств, и, чтобы не показать их, он замер под взглядом Мартина и закусил щеку с внутренней стороны. — Тебе не обязательно быть таким напряженным рядом со мной, — немного хрипловатый голос вызвал у Андреса волну мурашек. Он будто позволял ему испытать все те эмоции, что сам испытал, находясь с ним в одном кабинете. Даже произносил с почти той же интонацией. Мартин с игривой полуулыбкой опустил ладонь ему на щеку, а Андрес обхватил ее своей и тихонько сжал. Их глаза не разрывали контакта ни на секунду, и тут Андрес, не сдержавшись, произнес: — Мартин, прости… — он закусил губу, — Прости, что обидел тебя. Ты мне очень, очень нужен, даже больше, чем просто нужен. Не знаю, что на меня нашло и… Прервав эту тираду, Мартин с нежностью впился в его губы. Без страха и отчаяния. Теперь он знал, что нужен и любим. Что его место здесь, рядом с Андресом, в этом проклятом Монетном дворе, из которого они обязательно уйдут живые и с деньгами. Уж он то об этом позаботится.