В темноте что-то есть. Нет; кто-то.
Сквозь мрак не рассмотреть, но вглядываться особо-то и не хочется. Достаточно этого явственного тревожного ощущения чужого присутствия — иногда почти что прямо за спиной. Словно собственная тень вдруг обрела плоть. Словно у всего вокруг есть глаза.
— Кто здесь? — спрашивает Ностальгист, прислушиваясь. Тишина. Не пустая и мёртвая, но живая внимательная тишина, которая прислушивается в ответ.
Можно было и не пытаться. Она знает и так: тот, из-за кого когда-то боялась засыпать без света.
Но то в Лондоне, где силуэт наблюдателя очерчивают фонари или прикроватная свеча, делая неведомое хоть немного предсказуемее. А здесь, вдали от огней поселений, становится по-настоящему очевидно, как тёмен Низ. Глубокий, скрытый, недосягаемый для солнца. Прячущий в подземной мгле запретные сокровища и хрупкие чудеса, защищая от испепеляющего сияния небесных тиранов. И сюда её ведут поиски древних тайн, способных помочь на пути к тому, чтобы весь мир стал таким. Свободным от их воли и их голода. Свободным от страха перед уничтожением всего, не подчиняющегося их законам... и подчиняющегося тоже, лишь с жалкой мимолётной отсрочкой.
Тогда чего пугаться сейчас? Ведь тот, кто был её личным олицетворением Ночи, стал и её вдохновением — воплощённым бунтом. Против смерти и забвения. Против запрета снам и мечтам существовать. Против божественных заповедей, что низшим существам приличествует любить только тех, с кем они смогут принести потомство. Против подчинения Цепи Бытия, не дозволяющей становиться кем-то бóльшим или просто иным, чем они рождены. Против непозволительности даже таких невинных экспериментов с границами восприятия и зеркальным искусством, как его Отель, исцеливший не один десяток тех, кого на Поверхности посчитали бы неизлечимыми.
Но её-то назвали бы безнадёжно сумасшедшей даже здесь, в привыкшем к чему угодно Низу. За эту затею.
Она вглядывается в отражение на льду застывшего озера. Совсем немного, и она увидит то, что ищет. Нужно только ещё чуть-чуть сосредоточиться. Ещё чуть-чуть...
Но она слишком замёрзла. На сегодня хватит.
Она подбрасывает дров в огонь. Наполняет кружку кипятком и греет о неё ладони.
Лагерь разбит посреди безлюдной холодной пустоши, но кто-то всё ещё ходит вокруг, за пределами света от костра. Шелестит наброшенным утеплённым плащом. Тихонько стучит тростью о лёд, проверяя на прочность — заодно и её.
Может быть, это лишь цоканье копыт диких козлов, которые пасутся в этих краях? А движение теней мерещится из-за пляшущего пламени?
Темнота кромешна и безответна.
— Ну и ладно, — заявляет Ностальгист вслух. — Я и так знаю, что это ты.
Но последний поезд ушёл давно, да и непросто найти лагерь так далеко от станции.
Зато искать её саму, если не вернётся, станут нескоро. В отличие от того, если за одну ночь пропасть из собственной квартиры. О да, это было бы куда подозрительнее...
Чтобы прогнать параноидальные мысли, Ностальгист старается больше не прислушиваться.
А ведь совсем недавно она пыталась связаться с ним в Лондоне, чтобы попросить о помощи с Кредитором. Беспризорники подсказывали, что нужно шептать секреты зеркалам и класть монету Первого Города под подушку. Глупые пустые суеверия. В действительности требовалось всего-то поддаться безумию.
Но нет, она в здравом рассудке. Совершенно точно. Все странности этого места объяснимы. Вероятно, даже попытки пересчитать стоячие камни не совпадали именно потому, что один из виднеющихся там силуэтов тогда шевельнулся и посмотрел в её сторону, а в следующий раз уже пропал. Считал ли он их тоже? Пришёл ли он сюда за тем же, что и она, а не за ней?
— Садись к костру, если хочешь. Здесь теплее. И есть горячий чай.
Она не ждёт ответа. Но ведь ещё не дошло до того, чтобы разговаривать сама с собой, правда? Ну... в крайнем случае, чтобы себя успокоить.
Тьма тихо смеётся.
Увы, должно быть, она всё-таки сходит с ума.
***
Невозможно спокойно спать, когда от этой бескрайней черноты отделяет лишь тонкая ткань палатки.
Впрочем, кошмары — верный знак того, что желанная цель близко. Так сказала одинокая жительница руин. Сопротивление разума попыткам сбросить привычное восприятие.
Грань между существующим и изгнанным из реальности легче всего переступить во сне...
...Но в этом она слишком занята поиском выхода из Отеля. Коридор с алым ковром тянется в бесконечность в обе стороны. Двери заманчиво блестят позолоченными ручками, но каждая ведёт в точно такой же. И всякий раз тот, кто стоит между их рядами, кажется немного ближе. Она разворачивается в обратном направлении, но он и там тоже. Ещё ближе. Не спуская с него взгляда, она пятится назад, но упирается спиной в тупик. Он широко улыбается. В его глазах лишь бездонный мрак.
До слуха долетает хаотическая смесь бормотания, плача и смеха сотни безумцев. Если сосредоточиться больше, то шёпот и сердцебиение стен. И только тогда она замечает непрекращающийся вопль агонии, почти неуловимый на краю сознания и в то же время пронзительно перекрывающий их все.
Она просыпается от собственного крика. Но в ушах всё ещё звенит чужой.
В тот день Ностальгист не отходит от озера, даже когда поднимается метель. В ледяном отражении мерещатся новые очертания. Или это просто морозные узоры? Она стремится прильнуть так близко, чтобы рассмотреть, что холод проникает сквозь шубу. Не обращая на это внимания, она упрямо расчищает поверхность, которую заметает снег.
Она помнит то, что нельзя помнить. Она слышит то, что нельзя слышать. А значит, совсем скоро увидит то, что нельзя видеть.
Но метель слепит глаза, а лёд обжигает пальцы. Впрочем, вскоре она вовсе перестаёт их чувствовать. Промёрзнув, она кое-как заставляет себя оторваться от отчаянной затеи и пытается разжечь погасший под снегом костёр. Дрова покрыты инеем, а порывы бурана душат искры, не давая разгореться.
Последнее, что остаётся в её сознании — дрожащие под ветром бесполезные стенки палатки, будто той тоже холодно. Вытащенная запасная шуба в надежде согреться под двумя. И то, как похоже было завывание пронизывающего сквозняка на чей-то неумолкающий крик, когда от бессилия она проваливалась в сон. Уже не в омут кошмаров, а в чёрное небытие без грёз.
***
...Но нет, это должны быть снова они, потому что всё вокруг пылает знакомыми огненными оттенками Отеля. Лишь подушки и перины белы, как задержавшийся где-то на периферии памяти снег, но, в отличие от него, окутывают теплом.
В темноте кто-то есть. Он сидит на краю кровати. Смотрит, как догорает одинокая свеча — как она всегда оставляла рядом, боясь засыпать в непроглядном ночном мраке. Впрочем, в глубине души она прекрасно знала, что это бесполезно. Спящие всё равно не увидят того, кто приходит за ними.
— Совет высоко ценит твою решимость и верность нашему делу, — говорит он. — Но мы... я... прошу тебя не рисковать собой.
— Не могу гарантировать, что больше не буду, — хрипло шепчет она.
— Ладно. Тогда так: обещай, что постараешься дожить до Освобождения.
Она слабо кивает. Только в этом — и только ему — она не может отказать.
Он улыбается и задувает свечу.
