Now I'm seeing red, not thinking straight Blurring all the lines, you intoxicate me Suddenly, I'm a fiend and you're all I need All I need, yeah, you're all I need It's you, babe And I'm a sucker for the way that you move, babe And I could try to run, but it would be useless You're to blame Just one hit, you will know I'll never be the same Camila Cabello — Never Be the Same
***
6 недель спустя Прошло уже почти десять минут напряжённого молчания, которое прерывается только тиканьем часов и ленивым постукиванием пера доктора Бреннера по кожаному планшету. Доктор Бреннер. Он довольно молод — может быть, всего на несколько лет младше моего отца, но на его лице нет следов страданий и пыток. Он небрежно разваливается в кресле с высокой спинкой, закинув ногу на колено — смотрит на меня поверх старых очков, приподняв бровь. Его волосы напоминают мне Поттера — нарочито растрёпанные и торчащие в разные стороны. Наверное, это модно, но мне это кажется ужасно неопрятным. Я покусываю щёку изнутри и облизываю губы, напряжённо выдыхая, а после пытаюсь добиться доминирования с помощью зрительного контакта. Мне это не удаётся. Окидываю скучающим взглядом его сертификаты, вижу парочку от учреждений, о которых не слышал ранее, и понимаю. Он маглорождённый. Это бесит. Не потому, что я имею что-то против его статуса крови, а потому, что уверен, что Визенгамот назначил мне его специально, чтобы окончательно втоптать в грязь за мою позицию во время войны. Конечно, необходимость обсуждать мои нынешние чувства за участие в мерзком геноциде именно с ним — по сути, ещё одно наказание за мои преступления. Наконец, он делает глубокий вдох и начинает: — Как вы считаете, почему вы здесь, мистер Малфой? Я нервно ёрзаю на стуле и стряхиваю с брюк несуществующие ворсинки. — Мы оба знаем, что это требование суда, — отвечаю я категорично, снисходительно склонив голову набок. — А что вы хотите получить от нашей терапии? — Отмены испытательного срока, — пожимаю плечами. Да, это не тот ответ, который ему нужен. Зато это правда. Он щурит глаза поверх очков в толстой оправе и натянуто улыбается. — Почему бы нам не начать с вашего слушания? Я заметно вздрагиваю и, пытаясь вернуть себе непоколебимый вид, спокойно качаю головой: — Я не хочу обсуждать слушание. — Хорошо, давайте поговорим о вашем детстве. Я провожу языком по зубам. — Это я тоже не буду обсуждать, — выплёвываю, и он громко фыркает, явно демонстрируя своё недовольство. — Хорошо, давайте обсудим войну или ваши последние серьёзные отношения. Или мы могли бы поговорить о вашей матери или о вашей зависимости. Мы также можем рассмотреть любые ваши увлечения, ваш план трезвости или то, как, кажется, изменились ваши устои о чистоте крови и нашем кастовом обществе. Может, что-то из этого вам будет интересно разобрать, мистер Малфой? Моё сердце стучит в груди так громко, что я слышу его. Мне очень хочется встать, подойти к его креслу и выбить ему зубы. — Видите ли, не так уж важно, с чего мы начнём, — пожимает он плечами. Его беспечность сводит с ума. — Потому что нам всё равно придётся затронуть каждую из этих тем в течение следующих недель. Моя работа, как предписано Визенгамотом, заключается в том, чтобы удостовериться, что вы - здоровый и умом, и телом, ответственный член общества. — Считаете, нам действительно поможет обсуждение моего детства, чтобы понять это? Могу вас заверить, что я… Он снисходительно поднимает ладонь, останавливая меня. — Ваши заверения не понадобятся, мистер Малфой. А вот ваше активное участие в наших встречах - да. Давайте начнём сначала. Почему вы здесь сегодня? — Ответ тот же, — челюсти сжаты. Глаза взъерошенного психотерапевта на мгновение закрываются — он явно раздражён моей твердолобостью. Успех. — Почему бы вам не рассказать мне о своём слушании? — повторяет, уставившись в листы на планшете. — Здесь написано, что среди ваших свидетелей защиты Артур Уизли, который работает в Министерстве; его жена; их сын Джордж; и хм, — бормочет себе под нос, потрясённо краснея, — Гермиона Грейнджер и Гарри Поттер, — я откидываюсь на спинку стула и вздёргиваю подбородок. — Это довольно внушительный список. В чём вас обвинили? — Об этом не говорится в моём профайле? — нападаю я, но он не реагирует, просто спокойно смотрит на меня, слегка поджимая губы. — Говорится. Но смысл этой сессии не в том, чтобы я прочитал вам ваш профайл. Поэтому — в чём вас обвинили? — Мне были предъявлены обвинения в использовании непростительных заклинаний, покушении на убийство, заговоре с целью незаконного проникновения, хранении и злоупотреблении незаконными тёмными артефактами и, в довершение всего, в государственной измене, — мне тяжело об этом говорить, но я вполне умело скрываю это под ледяным взглядом. — И после всего этого вы были освобождены с двухлетним испытательным сроком. Я бы назвал это большой удачей. Громко фыркаю и закатываю глаза. Могу поспорить, что раздражаю его всё больше. — Не многие назовут меня удачливым, — бросаю взгляд на часы: эта пытка продлится ещё сорок минут. — По крайней мере, сейчас, — бормочу себе под нос. — У вас, кажется, есть хорошие друзья, если они приходят к вам на помощь во время судебного разбирательства и встают на вашу защиту перед Визенгамотом. У вас есть работа и квартира… Вы справляетесь гораздо лучше многих других Пожирателей смерти, которые также предстали перед судом, если позволите мне быть откровенным. Пожиратель смерти. Напряжение в моей шее распространяется на плечи, и я растягиваю мышцы, пытаясь успокоить его. — Этот термин беспокоит вас? — Какой термин? — парирую, скривив губы. — Пожиратель смерти. Моё горло сжимается. Мне хочется сжать его чёртову шею, пока его лицо не посинеет. Воспоминания об отце и его единомышленниках в страшных масках врезаются в голову. Я снова вижу бесчисленные тела, извивающиеся от боли, порождаемой заклятиями. Я слышу крики насилия и ощущаю вкус крови, и уже несколько минут не понимаю, что дрожу. Я чувствую запах смерти. Я чувствую их боль. Мне никогда не хотелось стать частью этого дикарства, и человек, сидящий напротив, ставит меня в один ряд с ними, даже не задумываясь. Я тоже дикарь, наверное. Я был виновен во всём, в чём меня обвиняли, и избежал Азкабана только благодаря милости семейства Уизли и большей части Золотого Трио. — Нет, оно меня не беспокоит, — фыркаю я. В его глазах мелькает что-то похожее на жалость, и он глубоко вздыхает. — Давайте закончим на сегодня, мистер Малфой. Я попрошу вас оставить образец мочи у секретаря для проведения теста на наркотики, и мы увидимся в следующий четверг. Я напоминаю, что ваше присутствие обязательно. Если на вашем следующем визите вы поймёте, что вы… ещё не в состоянии… — он произносит слова мягко, но с предупреждением, — обсудить условия вашего испытательного срока и причины, по которым это необходимо, тогда я буду вынужден написать об этом в еженедельном файле, направляемом вашему куратору. Он откладывает перо и направляется к двери. Что за грёбаный придурок. Я одариваю его самой презрительной ухмылкой, на которую способен, и оставляю за собой широко распахнутую дверь.***
Холодный ноябрьский воздух отрезвляет. Не уверен, чего конкретно я ожидал от визита к психотерапевту, но точно не обсуждения моего слушания. С того момента, как Артур сказал мне, что моё время пришло, я предполагал, что через несколько дней буду гнить в Азкабане. Авроры так и не пришли. Просто послали сову с датой судебного разбирательства и контактной информацией назначенного судом адвоката. Как только Грейнджер узнала об этом, она начала жутко суетиться — приходила с обедом или настаивала на том, что мне нужна домашняя еда, и готовила в моей квартире. Она приносила книги по юриспруденции и папки с делами из библиотеки Министерства о прецедентах. Поначалу её постоянное присутствие нервировало, но вскоре стало странно успокаивающим. В последние несколько дней я видел её пушистую голову минимум раз в день, и по этой самой причине сейчас я стою перед открытой дверью «Флориш и Блоттс». — Ну? — её голос дрожит от беспокойства, когда она выходит из-за стойки. Я пожимаю плечами, направляясь к креслам у задней стены. Мы сидим там, когда я прихожу. Это место хорошо тем, что открывает ей вид на стойку и входную дверь, но скрывает нас от любопытных взглядов или объективов камер. — Как всё прошло? — она практически дрожит, и мои губы изгибаются в улыбке. — Он просто мудак, — пожимаю я плечами, перекидывая лодыжку через колено. — Выглядит как Поттер и ведёт себя так же высокомерно. Он мне не нравится. Шоколадные глаза Грейнджер сужаются. — Ты даже не дал ему шанса, Драко. — Он мне не нравится, — повторяю я с раздражением. — Я тебе сначала тоже не нравилась. — Кто сказал, что это изменилось? — я смотрю на неё краем глаза, и она ахает, прежде чем потянуться и ущипнуть меня за руку. — Дурак, — дразнится она. Это уже часть нашего ритуала: я говорю что-то язвительное, и она отвечает кокетливым замечанием. Я не знаю, как это работает, но это так, и мне нравится. Она стала моей личной заменой наркотикам, и это заставляет меня отчаянно хотеть её видеть постоянно. — Ужин? — спрашиваю я, приподнимая бровь. Она делает вид, что обдумывает это, качая головой вперёд-назад, и ухмыляется: — Ладно. Я выбираю место, а платишь ты. — Чушь! — восклицаю я. — Ты выбрала в прошлый раз то паршивое магловское кафе, теперь моя очередь. Она пожимает плечами и возвращается к стойке, намекая, что обсуждать это больше не намерена.***
Мы сидим в каком-то суши-баре в магловской части Лондона. Выбирала, конечно, она, а я не то чтобы сильно сопротивлялся. Грейнджер определённо предпочитает путешествовать в магловский Лондон чаще, чем любая другая волшебница, которую я встречал, и, хотя, на первый взгляд, это странно, со временем это стало нашей нормой. Она пытается убедить меня сыграть в какую-то глупую магловскую игру за последний кусочек унаги, но правила смехотворны и основаны исключительно на удаче, а не на навыках. Такие игры я не люблю. — Это называется камень, ножницы, бумага, — она показывает руками грубые изображения предметов, и пытается объяснить, как каждый из них бьёт другого. Я уже понял правила, но разрешаю ей продолжить свою тираду, пока сам бросаю неопределённые смущённые взгляды на её элегантные кисти. Чем дольше она объясняет правила, тем больше раздражается, и я смеюсь в свою чашку саке. Как только Гермиона начинает объяснять правила заново уже в третий раз, мои плечи напрягаются от знакомого голоса, выкрикивающего моё имя. Мой взгляд падает на маглу из «Харродс». Трейси, кажется. Саке застревает в горле, и я несколько раз бью себя в грудь, чтобы перестать задыхаться. Мои глаза нервно перебегают с Грейнджер на Трейси, как будто мне есть что скрывать от них обеих. —Трейси, не так ли? — я выпрямляюсь и киваю ей. — Рад снова видеть тебя. Это Гермиона Грейнджер, — я указываю на свою удивлённую соседку. — О! Должно быть, та подруга, для которой ты покупал подарок, — она смотрит на волосы Грейнджер, а я морщусь, вспоминая тот ужасный выпрямитель. — У вас отличная память, — голос Грейнджер пронизан ревностью или мне показалось? Забавно. — Разве что… вы близко знакомы? — О, нет, — Трейси невинно поднимает руки. — Просто его трудно забыть. Я отчаянно краснею, а глаза Грейнджер озорно блестят. — Здорово было встретиться снова, — неловко улыбаюсь ей, и она отвечает мне тем же. — И мне! Может быть, ещё увидимся. — Да, может быть. Трейси волнительно уходит, и я хватаю унаги, игнорируя запланированную ранее игру. Грейнджер ничего не говорит о суши — слишком занята изучением меня — и постукивает палочкой по тарелке с соевым соусом. — Симпатичная, — говорит она, пожимая плечами. Её голос неестественно высокий, и я ухмыляюсь в тарелку. — Да? Не знал, что ты увлекаешься девушками. Я бы свёл вас раньше, — привлекаю внимание наших официантов и поднимаю графин с саке, подавая сигнал о необходимом пополнении. Я по-прежнему избегаю зрительного контакта, но она не сводит с меня глаз. — Вы двое, кажется, подружились, вот и всё, — бросает на меня ядовитый взгляд, и, наконец, я поднимаю глаза. Не знаю, как это работает, но сколько бы раз я на неё ни смотрел, всегда теряюсь. — Да, мы такие друзья, которые продают друг другу дерьмовые подарки, заставляя краснеть перед другими. Я едва вспомнил её имя, — закатываю глаза, но она опирается локтями на стол и морщит нос. — Ах, но вспомнил же, — говорит приторно-сладким голосом. Смех срывается с моих губ, и я делаю ещё один глоток саке: — Но едва, — успокаиваю я её. — Очень похоже, что ты ревнуешь, Грейнджер. Она усмехается, выпрямляя спину и поднимая подбородок — пытается показаться оскорблённой. Слишком плохо пытается. — Ревную? — её голос становится на несколько октав выше. — Это просто смешно! Мне ни к чему ревновать к этой скользкой даме. Гортанный громкий смех сотрясает моё тело, и так как алкоголь уже хорошенько расслабил, мне совсем не стыдно. — Скользкой даме? Ты права, Грейнджер, — моё лицо расплывается в широкой ухмылке. — Это совсем не похоже на ревность. Знаешь, если хочешь, чтобы я принадлежал только тебе, нужно только сказать об этом. Выражение её лица почти отрезвляет меня, и кокетливая улыбка стирается, словно меня окатили ведром холодной воды. Дурак. Дурак. Дурак. — Выпьем ещё? — сглатываю, снова избегая её взгляда. — Да, давай. Я ещё чувствую её пристальный взгляд, изучающий каждый дюйм моего лица, ищущий подсказки или слабости. Я лишь возвращаюсь к своему напитку.***
Когда нечего ждать, выходные становятся довольно скучными. Кроме работы и Грейнджер, последнее время мне почти нечем заняться, а поскольку последняя занята в книжном магазине, я спускаюсь в свой кабинет. Журналы учёта почти приведены в порядок, не учитывая того, что Джорджу плевать, и он отдаёт мне счета уже просроченными. Я даже начал принимать участие в некоторых новых разработках продукта. Сначала я жутко трусил, но это заставило мой мозг работать по-новому, и теперь я с нетерпением жду возможности напрячь извилины. Джордж уже отправил шампунь на тестирование, и в настоящее время я продумываю состав для почти невидимой безделушки, которую можно прикрепить к чьей-то мантии, и та будет время от времени издавать пукающие звуки. Это грубо и определённо по-детски, но если я берусь за что-то, то довожу дело до конца. В это субботнее утро я слышу, как магазин работает в полную силу — я почти никогда не ставлю заглушку на кабинет. Шум успокаивает; тишина раздражает. Как только я приступаю к работе над последним пунктом состава, я слышу стук в дверь. — Знаешь, если бы я не увидел, я бы не поверил, — Блейз. — Офис в фирме твоего отца в шесть раз больше этой дыры или семь? Моё лицо расплывается в улыбке, и я поднимаюсь из-за своего тесного стола, чтобы пожать ему руку и хлопнуть по плечу. — Какого чёрта ты здесь делаешь? — я ужасно рад его видеть, он напоминает мне о прежних временах. До войны. — Ах, мой друг, британский Визенгамот найдёт всех. Всегда и везде, — от его кривой улыбки у меня перехватывает дыхание, и я бледнею. Блейз не был сильно вовлечён в военные действия. Кроме тех, в которые втянул его я. У него не было тёмной метки, и он никогда не посещал собрания определённого круга — нет никаких причин, по которым он должен предстать перед судом. — Когда твоё слушание? — тихо спрашиваю я. — Вообще-то, уже! Я как раз зашёл после… — После! — восклицаю я. — Почему ты не сказал мне? Я должен был быть там. — Ой, не бери в голову, мне даже понравилось, — он отмахивается от меня и одаривает своей очаровательной улыбкой. — Три месяца испытательного срока и небольшие общественные работы. У тебя, приятель? Я фыркаю: — Два года условно и назначенная судом терапия. Блейз корчит страдальческую гримасу и хватается за грудь, прежде чем рассмеяться и расслабиться в моём слишком маленьком кресле. — Не могу сказать, что не удивлён тем, что увидел, вернувшись домой, друг. Работа с Уизли, воскресные ужины в доме Уизли, свидания с горячо любимой Уизли грязно… — мой прищур останавливает его, и он снова криво ухмыляется. — Мои извинения. Не был уверен, когда мы перестали называть её так. Пытаюсь вспомнить, что он был моим близким другом ещё до того, как я научился летать на метле, и тяжело вздыхаю. — Я не встречаюсь с Грейнджер, — кидаю, сквозь сжатую челюсть. Спорить с остальными обвинениями глупо, они правдивы. — Пэнси говорит, что вы, ребята, потрясающе сдружились, тусуетесь вместе на её работе, ходите на совместные ужины. Я усмехаюсь и отодвигаю документы на край стола. — Что, чёрт возьми, она знает? — Пэнси Паркинсон? Хм, всё. Она знает всё. В любом случае, я здесь не для того, чтобы осуждать или вроде того. Все мы время от времени любим зависать в трущобах. Мои кулаки крепко сжимаются. Я прикладываю все усилия, чтобы не врезать ему. Как будто он знает что-то о них всех. Как будто он знает что-то о том, через что я прошёл. — Я переезжаю в мамину старую квартиру в магловском Лондоне. Куратор говорит, что мне нужно быть рядом на протяжении всего испытательного срока. Не отстраняйся, давай выпьем как-нибудь. Я киваю и чувствую, как мои губы растягиваются в натянутой улыбке, которая не трогает мои глаза. Блейз встаёт с кресла и уходит, бросая через плечо: — Передавай Грейнджер мои наилучшие пожелания. Я не могу объяснить, почему у меня такая пустота в животе.