1
Солнечный свет едва ли залил полностью обставленную роскошью комнату, в центре которой обжился стол из благородного дерева. За ним, неохотно склонив голову, восседал Грегуар, внося очередные правки в еще сырой документ. Хотя макулатурой он мог заниматься несколько часов без продуха, разбрасываясь королевской печатью везде, где ему было только угодно, тем не менее, сегодня день был на редкость гадким, ведь в данное мгновение он находился не здесь. Королева Элиза была настоящей загадкой своего происхождения; оставить своего ребенка, сравнимый с золотой ложкой во рту – высшая степень безрассудства, рассуждал про себя мужчина. Но еще абсурднее – оставить своего отпрыска на Мари, когда-то побывавшей в роли личной гувернантки так называемой принцессы. Принцессы… сколько бы Грегуар не слышал это режущее слух слово, оно никак не могло относиться к тому отродью, проживающему подле королевской четы, но это единственное, что сдерживало Мари от безрассудства. Хоть бей нынешнюю экономку розгами, коих она страшилась в молодости, хоть мори голодом или выстрой неподъемную для нее стену, та ни коим разом не согласится оставить пост старого дворца, а точнее – чертова ребенка, названный смехотворным имечком. Пока эта ошибка тайного рождения способна жить, передвигаться и развиваться, Мари ни за что не покинет пригретое подле нее место. Даже насилие с его стороны не сломило ее за столькие годы, так что же тогда способно ее разрушить?.. Стук вывел его из рассуждений. Он не любил ни званных гостей, ни незваных – он попросту никого не любил, но работа превыше собственных желаний. Стянув с носа новое пенсе, он сморщил лоб, устремившись взглядом в дверь. — Войдите. Дверь отварилась. Мари с давно знакомым для него выражением неприязни на лице прошла внутрь, нарочито громко прикрыв дверь. Необразованная женщина, цедит про себя он, а после с улыбкой тянет: — О, как раз вовремя. Ему, наконец, довелось разбросать документы по столу, отклонившись на спинку стула. Мари с отвращением отметила дорогую обивку, которая никогда раньше не видела Атанасия. Все же, пребывание в кабинете Грегуара заставляет ее вспоминать о положении того дитя. Мужчина сцепил пальцы в замок. — Твое лицо состарилось сильнее. — Небрежно констатирует он, очертив проявившиеся скулы на лице женщины. — Полагаю, работа в старом дворце тяжела. Не трудно было догадаться, к чему вел писарь. Если ее отрезали от внешней утечки со стороны народа, заперев во дворце, то это не значит, что ей зашили уши. В главной палате завелась крыса, смакующая тяготы правящей семьи, а значит, что теперь вся челядь возьмется за работу, чтобы обсудить новые вести. Только вот Мари не были по душе сплетни, доходящие до слуха. Оно значило только одно – наследник родился на свет. И сколько бы она не старалась упрятать Атанасию от ставен окон, должно быть, ей давно все известно, ведь он была не по годам умна… что заметно пугало. Оглядев женщину с нетерпением, Мари тут же прочистила горло для скоропостижного ответа. — Никак не разумею, о чем вы? Постучав пальцем левой руки по столу, Грегуар задумался, втянув больше воздуха. Его забавляла Мари. Обычная женщина, безродная и, в какой-то мере, безграмотная. Если бы не попала в церковь, то точно оказалась бы в борделе. Она должна быть благодарна, что ей дали образование и кров. Нет, эта женщина просто обязана ластиться в его присутствии, падая в ноги, а не глядеть на него с отвращением на когда-то красивом лице. Годы делают свою работу, думает он, не беря во внимание долгих четыре года издевательств и побоев, наградившие ее тростью. Трость, как забавно, рассуждает мужчина, на свое жалованье могла бы позволить себе красивую резную клюку. А после он вновь вспоминает о никчемном бастарде, о котором так печется Мари, и в его голове возникает хорошая мысль. — Известно ли тебе о рождении первой звезды королевства? Мари чуть ли не выдала смешок от услышанного, вовремя сжав губы. — Почем простой экономке ведать о столь знаменательном событии? — солгала она. Стоило только подыграть ему, как довольная улыбка вырезается из-под усов. — Помнится, поначалу ты была гувернанткой того бастарда? Она кивнула, позволяя ему продолжить. — И образование должное имеешь. Сузив глаза, Грегуар явно пытался в чем-то уличить Мари, он та только склонила голову, стараясь кропотливо внимать сказанное. Она не всегда была такой покорной, но это не казалось для него чем-то подозрительным. — А коль никого на примете нет, то экономка Мари вполне могла бы стать гувернанткой аль няней принцессы. Кажется, до писаря так и не дошло рекомендационное письмо леди дома де Даммартен, иначе бы он держался за нее подобно кошке за крыло воробья. Должно быть, корреспонденцией королевы занимался один из ее приближенных, ведь всем во дворце известно, как Элиза остерегается тесных связей с Грегуаром, давно держащий свой пост. Действительно, было бы бездумно позволить вторгнуться в свое гнездо падали. Стоит сохранить леди Даммартен подле принцессы Атанасии, рассуждает Мари, иначе придет буря. Прижав теснее к себе палку, она нахмуривается. — Я калека. Разве мне позволено?.. Грегуар выставляет перед собой ладонь, прерывая ее. — Это не то, о чем стоит тревожиться. — Заверяет ее он. — А теперь приступай к своим обязанностям, личная горничная принцессы отведет тебя в ее покои. Аккуратно поставив на край стола футляр, мужчина жестом призывает Мари взять ее в руки. И только за дверью этой душной комнаты она находит внутри золотой герб королевства Ферении, когда-то горделиво возвышавшийся для нее лишь над дворцовой площадью.2
Ее величество Элиза была несколько взбудоражена будущим союзом с литовиевским принцем для своего отпрыска, который старше ее ребенка на год, но это ничуть не смущало. Все же, какая роскошь передана этому великолепию, рассуждает про себя ее величество, невзначай бросая взгляд в очередное полотно, сотканное из золотых нитей. Она не была уверена, что сей дворец был помпезнее ее, но он точно обставлен со вкусом. Каждый попавшийся ей на глаза предмет мебели деликатно поблескивал от тусклого свечения пламени: первоклассная прислуга была замечена невооруженным взглядом. Она даже призадумалась, а не стоит ли сменить челядь. Вышагивающий подле королевы король был весьма скромен. Взяв ее под руку, его образ оставался абсолютно безучастным. Кажется, он до сих пор не знает, почему находится здесь, ступая по дорогому мрамору чужого государства. Да и он не желал понимать развернувшиеся события, попросту посчитав, что смеет их отпустить, как бы кому не хотелось. Единственное, что как-то выбивало его из равновесия – отсутствие верного Греугара, всегда разъяснявший ему все по полочкам. Теперь стоило полагаться только лишь на свою жену, присутствие которой порой им было даже не ощутимо, да на канцлера, временно заменившего в эту поезде благоверного писаря. Лишнее шевеление. Тяжелые мантии, ненужное копошение. Королева Элиза бросает взгляд в сторону источника столь раздражительного шума, нащупывая там обескураживший ее предмет воздыхания. Одергивая себя, словно от огня, она вновь вскидывает подбородок вверх, поглядывая краем глаза в ту зловонную сторону. Внутри точно все воспылало, а вышагивать подле короля под руку становилось с каждой новой поступью все невыносимее. Грудь точно теснее сдавило корсетом, жжение внизу с новой яростью разрасталось. Безумство! безумство охватывало с головой, и вожделение придавливало горло. Она томно задышала, ощутив, с какой яростью поднималась вверх грудная клетка. Замерев, Элиза проследила за удаляющимся шлейфом мантии, а после ахнула. — Мой король. Ее речи до того сладки, что король сию минуту остановился, переведя свой отрешенный взгляд на королеву. — Мое одеяние столь дурно, — вскользь бросает она, отстранившись от жидкой руки правителя, — потому я покину вас и вскоре вернусь. Элегантно отпрянув, Элиза задела крюковатого канцлера, едва доходящего ростом до ее талии. Шляпка того покосилась, а на его лице заиграла строгость. Пускай он и растерял расположение советников, его взгляд не покинула суровость. Не обратив на маленького человека внимания, Элиза стремительно умчалась от свиты, на ощупь преодолевая коридор за коридором. Ее обувь будто бы скользила по мрамору, позволяя ей стремительно преодолевать повороты. Как только она зашла вглубь замка, королеву с животной яростью схватили за талию. Спустя мгновение Элиза оказалась внутри темной комнаты, прижатой к двери. Рука знакомого ей мужчины дотронулась до шнуровки на корсете, понемногу расслабляя ее, позволив наружу вывалить взбухшую грудь. Женщина ахнула, обмякнув, затылком войдя в дерево. — Герцог Лихион, — стонет она его имя и тот отрывается от ее груди, облизнувшись. — Королева Фирении. — Сухо приветствует ее он, кивая. А после, будто бы только вспоминает, интересуется: — Вы уже родили, королева? Элиза зажимает рукой рот, ощущая спазмы внизу и чужое прикосновение. Ей кажется, что еще немного, и она скончается от удовольствия, не беря во внимание грубого мужлана перед собой. Не дождавшись ответа, мужчина резко берет ее за подбородок, заставляя отвлечься от собственных грез. Теперь она вспоминает вопрос герцога и как только ее губы раскрываются, чтобы ответить, очередная волна удовольствия заставляет выгнуться вперед. — Отчего вы столь молчаливы, королева? — В насмешке интересуется он. Выпустив очередной стон, Элиза находит в себе силы ответить: — Несколькими днями ранее. — Бросает она дрожащим голосом. Герцог прикладывается губами к ее уху. — Это ведь наш ребенок. В это мгновение лицо Элизы разражается холодом. Морщинка меж бровей выказывает раздражение и недовольство, а руки тянутся к корсету, стараясь натянуть его на влажную грудь. Положение для женщины играло важную роль. И ее волновало не в любой момент способное пасть герцогство, а титул, стоящий над другими. Элиза бы не стала идти на необоснованные риски, тем более риски с престолонаследником. Успех для нее был важен, и даже удовольствие его не выше. Чертов корсет не натягивался, предоставляя мужчине впереди красивые виды зрелой новоиспеченной матери, к которой он так и норовил вновь дотронуться. Герцог Лихион делает шаг навстречу, Элиза отступает, впечатавшись вновь в дверь. Ей не остается ничего, кроме как показать полную власть над ним и его положением в совете. — Следите за своим языком. Его рука вновь дотрагивается до ее бедра, поднимаясь вверх по изгибу. — Как я могу? — тянет он. — Ваш вид развязывает мне его. Щеки Элизы наливаются румянцем, и герцог пользуется ее замешательством, прикладываясь к губам королевы. Тем временем король Литовии принимал соседнее королевство с делегацией. Липор зе Литовис выглядел статно и уверенно. Его широкие плечи украшала первоклассная вышивка золотыми нитями в виде герба королевства: «лито» с литовиевского означало лозу, а «вис» – птицу. Когда-то давно, во времена зарождения сего государства, королевство называлось «Литовис». Его символом испокон веков считалась благородная мифическая птица с виноградной лозой в клюве, означающая процветание и свободу. И хоть теперь королевство именовалось Литовией, Липор, сын предыдущего короля, решил не менять герб, позволив себе подумать о его предназначении. И королевство Литовия действительно зажило подобно птице в небе. Продовольствие процветало и даже удалось завоевать новые земли и приобрести новых союзников. Только вот Липор зе Литовис всегда предвзято относился к граничащему с ним государству Фирении. Ему никогда прежде не доводилось вести переговоры с их королем лично, а ответы на письма писались явно чужой рукой. Король Литовии не смел боле рисковать своим народом, потому отвернулся от близлежащего государства, посчитав это верным решением. Ведь ему не было известно, как на самом деле обстояли дела в Ферении. Пригласив жестом руки сутулого короля и его советчиков, они переместились в переговорную. Липор занял главенствующее место, усадив по правую от себя руку своего канцлера, а по левую – переводчика. Против него, за другой конец стола, сел король Фирении и вразнобой вся делегация. Два стула остались не тронутыми. — Здрум’з ме-ко? — басисто поинтересовался Липор зе Литовис. Канцлер Фирении засуетился, как только заметил отсутствие их переводчика. Обратившись взглядом к своему королю, он ожидал мгновенного ответа, только тот продолжал оглядывать столешницу, не смея взглянуть в своего собеседника. Кажется, переговоры уже были сорваны. Тогда Липор обратился к своему переводчику и тот после кивка сказал: — Мы кого-то ждем? Пускай перед ними был простой аристократ, скорее всего низшей касты (все, как и любил Липор, считавший, что любой трудолюбивый человек способен достигнуть высот), он позволял себе пренебрежение. Собственно, как и сам король Литовии, питавший неприязнь к Фирении. Нахмурившийся советчик стукнул по столу, намереваясь высказать все в лицо жалкому аристократишке перед ним, но дверь скрипнула, и внутрь уверенно прошла королева Элиза под руку с переводчиком. Личная горничная отодвинула стул для ее величества и та присела, вытянув шею. Против нее занял место герцог, поправляя мантию. Педантичный канцлер тут же отметил ослабленную шнуровку на корсете королевы и небрежную прическу. Все встало для него на свои места, потому он переводит взгляд на своего короля, оставшийся безучастным. А Липор зе Литовис был проницательнее каждого в этой комнате, ведь развернувшаяся перед ним картина была омерзительнее любого обнаженного человека за стенами замка. Ему еще не доводилось наблюдать за тем, как правящая семья растаптывает собственную репутацию среди граничащих близь них государств. Король Литовии уже пожалел, что позволил им въехать на свои земли сеять хаос. — Призе рель’з ве? Переводчик с их стороны уверенно сцепил впереди пальцы, устремившись взглядом в королеву. Липор понял, с кем ему придется иметь дело. — Какова цель вашего приезда? — с точностью переводит он. Элиза улыбается, отворачиваясь к королю Литовии. — Мы предлагаем вам политический брак. Рука литоевского переводчика даже не шелохнулась над пергаментом, казалось, его король прекрасно понимал язык, на котором говорила королева, ведь его губы дрогнули в усмешке, а после вновь замерли в покое. Проследив за взглядом герцога Фирении, переводчик осведомился, что тому известна их письменность, потому замер с пером в руке. Придвинув к себе пустую тетрадь на подставке, молодой переводчик убедился, что чужаку не будет доступно написанное здесь. Тут же переведя услышанное, сначала он придвинул подставку к королю, удерживая глубокий кивок, а после советчику. Приближенный Липора стал писать что-то в своей тетради, а после показал ее королю. Тот внимательно прочитал написанное, стремительно ответив отказом. — Возмутительно! — завыл советчик Фирении, ударив ладонью по столу. Канцлер неодобрительно взглянул на него поверх очков, а после королева сказала: — Для принца такого маленького государства будет удачей обзавестись столь драгоценным союзником. Литоевский переводчик тут же написал услышанное, протянув в прежнем порядке запись. Прочитанным остался недоволен только лишь приближенный Липора, бровь которого дрогнула. Весь его вид кричал о неуважении, с которым они прибыли на их земли. И пока тот удерживал в себе позыв обругать вошедших сюда простаков, его король поднялся на ноги, указав пальцем на дверь. — Кинь’з зе ладени ме! Элиза устремила испуганный взгляд в герцога Лихиона, но того перебил литоевский мальчуган: — Покиньте мои владения. — Сухо процитировал он, завидев, как в гневе затряслись лица делегации Фирении. — Да как вы!.. — начал было возмущаться советчик, но его перебила Элиза, поднявшаяся с места. — Не пожалейте о своем выборе, король Липор де Литовис. — На фиренский манер произнесла она его имя. И не дождавшись короля, королева покинула переговорную, а вслед за ней и вся делегация оставила пустовать некогда полную комнату. Одна только Элиза ведала, к кому теперь ей следует наведаться.3
Беспокойства разрушали умиротворенность, потому вечность проживать в волнении только вредило обыденности леди Дениз. Стоило начать с малого. «3 августа Дорогая матушка! Дорогой батюшка! Надеюсь, ваше здоровье в порядке и вы сильно не тревожитесь обо мне. Я не хвораю. Прошу вас о крошечной услуге: пришлите мне книги врачевательства и прочую учебную литературу. У меня появился ребенок, которого следует обучить. С нетерпением ожидаю нашей встречи. С уважением, Дениз зе Даммартен.» Очертив вдоль и поперек написанное скудное письмецо, Дениз взглянула на напольные часы, показывавшие раннее утро. Она надела дорогую шляпку и спрятала руки за перчатками. Сунув конверт в тайный карман сумочки, леди жестом руки остановила свою служанку, и покинула свои покои, с замиранием сердца оглядывая пустующую площадь за главной палатой. В какой-то мере это было даже преимуществом, отмечала Дениз, очерчивая взглядом живую изгородь, отсоединившая друг от друга дворцы. Преимущество, сотканное из чужой прихоти. Защелкав каблучками, леди устремлялась к воротам, перед которыми клевали носом стражники. Все будто бы шло ей на руку, пока Мари, показавшаяся из-за угла, не подозвала ее жестом руки, точно опасаясь, что кто-то наблюдает из окна. Ступив каблуком точно в щель меж кладки, Дениз будто бы пошатнулась, элегантно придержав шляпку одними лишь подушечками пальцев. Из ее губ соскользнул слабый стон боли, привлекший внимание заспанной стражи, а после она удалилась к сокрытому саду – единственное уединение за шаткой туей. Как только Дениз замерла против Мари, та немедленно склонила голову. — Прошу простить мне мою грубость, леди Даммартен. — Что-то случилось, мадемуазель? — бросает леди так, будто произошел сущий пустяк. Наконец, подняв голову, ей открылись залитые слезами глаза. Потянувшись к руке Дениз, Мари вымаливала позволения дотронуться до нее, лишь бы та не ускользнула вовсе. Оглядевшись вокруг, леди только убедилась, что они одни. Тут же аккуратно дотронувшись до запястья экономки, она уводит ее в самый угол, и, не выпуская руки, вторит: — Что-то случилось? Мари облизывает пересохшие губы. У Дениз сжимается сердце – как же разбито выглядела женщина, стоящая перед ней. — Прошу вас, леди Даммартен, — говорит она, — не покидайте принцессу Атанасию. На ее лице выступает изумление. Она хотела было возразить, но Мари прерывает ее: — Он… — сжав губы, экономка с отвращением глядит под ноги, — этот негодяй… Дениз сводит брови на переносице. — Вы говорите о мсье Грегуаре? — Тише! — восклицает Мари, пальцем припав к губам. — Не дай Бог обласкать его слух. Леди согласно кивает, пропустив очередную грубость экономки. — Я знаю, что не смею просить вас о подобном, — продолжает она, — какая-то жалкая смутьянка… — Мари поднимает взгляд на Дениз. — Он назначил меня няней отпрыска королевы. — Брезгливо цедит она. Прикрыв губы рукой, Дениз прячет свое удивление. — Разве подобное возможно? — уточняет Даммартен. Мари усмехается болезненной улыбкой. — Для него не существует ничего невозможного. — А после она вновь глядит на Дениз. — Благо, о вас ему не известно. Сняв с головы шляпу, уложенные волосы ее личной служанкой завихрились под прохладным ветерком, понемногу остужая накаленный пыл. Быть может, она злилась от того, что ее присутствие остается незаметным, пускай и платят золотыми, быть может, ей было страшно за себя. Знай о ней мсье Грегуар, как бы тот поступил? Дениз не могла даже представить подобного. А что теперь будет без Мари? Взглянув на бывшую экономку, разбитую о собственные переживания, Даммартен будто бы разделяла с ней разразившуюся утрату. Теперь страх неизвестности был ощутим и окутывал с головы до пят. Выдыхая, она раскрывает губы. — Мадемуазель ведь продолжит руководить прислугой старого дворца? Мари глядит куда-то вдаль, за изгородь, за кроны деревьев, за горизонт. Пытаясь найти в этом упокоение, она сделала несколько шагов вперед, дотронувшись до плоской ели. Если оставить тую под пеклом, она немедля ссохнется, рассуждает Мари. Оставляет ли она принцессу на растерзание? Ей не известно. — Боюсь, мое присутствие только навредит. — Заверяет она с печалью в голосе. — Прошу вас, леди Даммартен, проследите за принцессой Атанасией. Мари оборачивается, смотря на Дениз. Кончики ее пальцев закололо, шляпа в руках предательски дрогнула. — Я… В глазах Мари даже не вилась надежда. Она совершенно точно ничего не ждала от Дениз, которой стоило спасаться самой. — Я сделаю все, что в моих силах, — леди поднимает взгляд на Мари, — клянусь честью дома зе Даммартен. Женщина перед ней улыбается самой печальной улыбкой из всех, которые только могла видеть Дениз.4
Некоторое время Мари не появлялась в покоях бастарда и это было для Атанасии чем-то волнительным. Она впервые чувствовала себя одиноко, даже в присутствии Дениз. Ей не хватало Мари: ее справедливого замечания, наставлений и аромата. Теперь комната пахла иначе. Не успокаивающими травами и медикаментами (Атанасия давно знала о больной ноге Мари), а легким пудровым парфюмом молодой аристократки, указывающей юной прислуге на запыленные места старого дворца. Сейчас все было иным. В комнате теперь стало дышаться легче. Атанасии не приходилось тайком пробираться на балкон среди ночи, изредка зажигая дорогую свечу в канделябре. И хоть в этом была своя прелесть, ей не хотелось быть кем-то пойманной. И теперь, принцесса корпела над пергаментом, выводя незнакомую письменность. Как только мимо стола проходила неизвестная ей горничная, то та не упускала возможности заглянуть на исписанные страницы. И пускай слуги не умели читать, Атанасия была предельно щепетильна в сих вопросах. Когда у нее возникало сомнение, она или жестом подзывала к себе Дениз, указывая на написанное пальцем, или обращалась к ней по-литоевски, чтобы точно исключить возможность подслушивания. Но сейчас у Атанасии не было настроения. Замерев с пером в руках на середине текста, она около минуты зачитывала про себя одно и то же, пока Дениз не вложила закладку, прикрыв книгу. Выдохнув, Атанасия откладывает перо, чувствуя, как затекли пальцы крошечных рук. — Желаете прогуляться, ваше высочество? — мягко интересуется Дениз. Принцесса спрыгнула со стула, обогнув стол. Расставив в определенном порядке подаренные гувернанткой учебники, она вновь с недоверием обратилась взглядом к служанке. — Я хочу отдохнуть в саду. — Как вам угодно, ваше высочество. — А после Дениз оборачивается на служанку. — Донье, как закончишь, можешь отдохнуть. Та кланяется, прижав к себе тряпку. — Благодарю вас, госпожа. Кажется, Атанасия на секунду замерла в проеме, а после вновь устремилась по коридору к лестнице. Только на пролете она обернулась, нахмурив брови. — Это твоя личная служанка? — Вы правы, ваше высочество. — Личная служанка чужого дома не должна прислуживать другим, — говорит Атанасия, — это дурной тон. Дениз сужает глаза, едва заметно улыбаясь. — Вы хорошо запомнили мои уроки. — Она несколько раз хлопает в ладони, но из-за перчаток звук вышел глухим. — Похвально, ваше высочество. Убрав прядь волос за ухо, Дениз присаживается на корточки, аккуратно подобрав платье. Теперь она была на одном уровне с принцессой, которая неловко отшатнулась, явно не ожидая подобного жеста от Даммартен. — Вне всяких сомнений – это дурной тон, — соглашается она, — но приравнивается ли это к невежеству, если следует служить принцессе? Атанасия усмехается, а, возможно, так кажется только Дениз. — А я и не принцесса, леди дома де Даммартен. Развернувшись, она продолжает спускаться, не смея оглянуться на гувернантку. Оставив при себе удивление, Дениз с треском отмечает, насколько же сильно принцесса походила на экономку Мари. Она буквально переняла все ее повадки, отразив это в собственной речи. И даже зудящий левый профиль, в который так часто оборачивалась принцесса, был заядлой привычкой лишь одного человека этого имения. Теперь же это было отчетливее заметно. С уходом Мари принцесса стала все больше походить на нее. Она будто бы пыталась этим отойти от утраты, ведь казалось, что принцесса все понимает. Стремительно покинув дворец, принцесса обогнула поместье, а после замерла, не дойдя даже до сада – за живой изгородью, за которой, казалось бы, никогда и никого не должно быть видно, была она – Мари, укачивающая в руках новорожденного. Картина была до безобразия прекрасна. Мягким голосом она напевала неразборчивую мелодию, сравнимая с молитвой божьей, и тесно прижимала к груди младенца. Но только Дениз в полной мере знала значение произнесенного Мари:«Иб’з прибэ койнезэ зi реме си те. Ластись’з зi рижери цицони, зi титони ить жийнизс провните. Иб’з прибэ раа зе Боже си те. Минэ.»¹
Стоящая в нескольких метрах от любимой сердцу экономки Атанасия почувствовала, насколько жалило сердце обида. Только в этот раз она не задала ни единого вопроса Дениз, молча заняв привычное место средь тусклого взгляду сада. Казалось, будто бы принцесса понимала все и без чужих слов, внимая происходящему по ту сторону живой изгороди. Теперь Атанасия знала, куда делась Мари.