Бессмертный цветок империи

      

1

      Залитая охрой кухня напоминала подтаявшее масло, которое забыли на столе. Оно уже успело вылиться наружу из неглубокой плошки и зловонием обдать всю комнату, навивая тошноту. Оно было подобно воску. В последний раз здесь убирались в прошлом столетии, потому что померкшая на стенах вощина вновь стала тянуться книзу отвратительной слизью, проваливаясь в самую гущу. Жара стояла немыслимая. Доказательство тому – прислуга, с не самым огромным желанием вышедшая наружу. Слышно было только довольно работавшую где-то на балконе прачку, по локоть полощущая белье в прохладной водичке. Остальным оставалось лишь с завистью махать метлой, точно забыв, как ею пользоваться, да пыхтеть на кухне, чтобы вновь угодить обедом королевской чете.       Мясистая кухарка, которую, к удивлению, не сразу вышло заметить, перекатывалась с ноги на ногу из-за угловатого проема кладовой, в руках держа увесистый мешок со сластью. И хоть это считалось истинной роскошью даже для их небольшого королевства, все же, королева Элиза никогда не скупилась на свой комфорт. Совершенно новый пятикилограммовый мешок был заказан этим утром и вот уже к обеду он был доставлен в угоду королеве Элизе. Держа в собственных руках столь драгоценный товар, повариха умудрялась ехидно вдавливать пальцы в окаменелые куски сахарного песка, разрушая их словно песчаные замки на берегу морского побережья. Она знала, что большая часть достанется главной палате, когда два небольших стакана сюда, во всеми забытую палату незаконнорожденного ребенка его величества. Именно это позволяло ей относиться к своей работе халатно, хотя на ней и лежала ответственность за разделение порций между двумя дворцами. Кухарка просто была рада знать, что сегодня ей перепадет замечательный десерт, который никогда не доставался незаконнорожденной принцессе. В этом и причина столь несерьезного отношения и пренебрежения своими обязанностями.       Пытаясь идти, кое-как пританцовывая, повариха Гризельда совершенно забыла, что кухня была разделена еле заметной взору ступенькой, в которую как раз и вошел мыс ее дырявой обуви. Она, словно взбухшее тесто, насупилась, пытаясь своими квадратными ладонями в воздухе словить летящий мешок, но струя блестящего сахарного песка взмыла ввысь, тут же волной разбившись об пол с характерным отзвуком. «Еще не все потеряно!», — думается ей, пока ее громоздкое и неуклюжее тело не ныряет в когда-то упругий мешок, расплескав вокруг себя целый млечный путь из дорогостоящей сласти. Оглядевшись вокруг себя, Гризельда пустила слезу. Не от того, что ей придется столкнуться с мсье Грегуаром за свою оплошность, и не от того, что экономка Мари станет упрекать ее каждый раз при встрече, а от того, что сегодняшний долгожданный тарт, рецепт которого она упрашивала несколько месяцев у главного повара, сегодня она никак не сможет испробовать. Она буквально была раздавлена тем, что все так обернулось.       Вновь взглянув на беспорядок, она тяжело вздохнула. Ей еще ни разу не приходилось сталкиваться с подобным, потому пришлось мириться с тем, что половина сахара была испорчена. Но тут ее взгляд натыкается на туалетное ведро, притащенное ею часом ранее, на трехлитровую стеклянную банку в углу и деревянную плошку с характерным выгнутым носом. «Вот оно!», — раздается в ее голове. Остается только подняться.       Она копошилась словно шмель, опьяневший от сахарной водички, но встать ей так и не свезло. Песок под ее огромной тушей уже весь закарамелился, потому что пот с ее кожи точно градом слетал вниз, заминировав все вокруг. И все же ей как-то удалось подцепить пальцами ног и плошку, и туалетное ведро, и банку, а самой слегка отодвинуться назад, лишь бы смочь спасти сласть, чтобы не словить затрещину от экономки. Да, ей так и не удастся попробовать тарт, но вот всеми забытой принцессе…       Из пакостной работы ее вывел посторонний шум. «Это чертова Мари!!», — кричит ее нутро, ускоряя пульс до предела. Кухарка пыталась спрятаться за большим округлым столом, но к ее досаде он не был столь большим, как она сама. И все же Гризельда не теряла надежду. Она попыталась сгорбиться, вогнуть внутрь свою пышную грудь, лишь бы влиться в себя, лишь бы стать схожей с тестом, отдыхавшее на столешнице. Но ничего не вышло. Кто-то подходил все ближе и ближе, пока не навис над ней горгульей, как бы насмехаясь над увиденным. — Бог ты мой!.. — ахнул до слез узнаваемый голос Жоржин.       Ее старая (в прямом смысле этого слова) подруга прижала к губам руки, громко ахнув. Гризельда вновь пустила слезу, взяв в свои огромные ладони тощую ручку Жоржин, по виду напоминавшая куриную лапку. — Бог благоволит мне! — завыла она, губами воткнувшись в морщинистую кожу старухи, принявшись нацеловывать ее.       Старая горничная откашлялась, брезгливо вырвав свою руку из липких ладоней кухарки. — Ну и натворила ты делов, — со своеобразным старческим манером высказалась она, оглядывая вокруг себя пространство. А после ей точно поплохело. — Это чего-сь?.. сласть?.. — ослаблено поинтересовалась Жоржин, точно не доверяя собственным глазам.       Старуха прекрасно знала, что за такие убытки не смогут расплатиться даже личные служанки королевы, не говоря уже о простых пешках старого дворца. Попятившись назад, она надеялась, что ей удастся скрыться, уйти куда угодно, лишь бы ее никак не связали с этим происшествием. — Он, он. — Снисходительно выдала Гризельда, продолжив собирать песочек. — Бог ты мой… — вновь ахнула Жоржин. — Ты всегда была такой! — брезгливо наморщилась повариха, толкнув к подруге наполовину заполненную банку. — Помогай давай. — А после добавила: — Эту банку во дворец пустим, а это… — кухарка потрясла смердящим содержимым, кивая к столу, — здеся будет.       Жоржин не нужно было наклоняться для того, чтобы увидеть переполненное ведрышко со зловонным запахом, ведь ее наслоенный горб постоянно держал ее в крючковатом положении. Она только слегка углубила туда свое птичье лицо, понурым носом почти войдя в полость ведра, а после с ярким стоном отвращения выпрямилась с хрустом в позвонке, выдавив стон уже от боли. — Это?..       Повариха кивнула с такой гордостью, будто нашла реликвию в этом богом забытом месте. — Оно самое. — Гордо выпалила она и, завидев неодобрительный взгляд старухи, нахмурилась. — И вообще не для морали подозвали, ишь! — возмутилась Гризельда.       Действительно, мораль! какое тонкое словцо для столь пышной дамочки. Лицо Жоржин скривилось в раздражении, но даже так она не отпрянула, пытаясь прикинуть, сколько еще им осталось собрать в главный дворец. — И все же, — кряхтит старая горничная, унося банку в сторону, — скажи мне вот что, — продолжает она, — тебе ж либо увольнительную выпишут, либо вовсе и медяка не увишь, как Мари, горбатясь за так. — Это имя она произнесла с особой брезгливостью, как бы показывая, что она не питает особенных чувств к экономке.       Гризельда запыхтела, разразившись скрипистым смехом на всю кухню. Ее ржач, подобный неугомонной кобыле, понур спустя минуту, когда та подавилась слюной, начав громко откашливаться. Сие сравнение вызывало только заливистый приступ смеха, но никак не страх оказаться в столь неприглядном положении во дворце. — Скажешь тоже. — Саркастично отозвалась она, махнув потной ладошкой.       И все же, что бы она не говорила, но как только ей послышалась знакомая хромая поступь вдалеке, то с и без того вонючей и липкой Гризельды пот сошел градом вниз, залив все белоснежное пространство желтоватой жидкостью. Жоржин показалось, что кухарка обмочилась, при этом свалившись в остатки когда-то не тронутого грязью песка.       По ту сторону коридора действительно вышагивала Мари. Та самая экономка Мари, сравнение с которой вызывает только смех. Но не при встрече.       При встрече каждый молится, лишь бы увиденное ею происшествие не дошло до чужих глаз, лишь бы она не заперла никого в комнате, отбивая сотню ударов плетью, лишь бы она просто прошла мимо, чтобы даже взгляд не метнулся ни к чему, что могло показаться для нее подозрительным. Гризельда надеялась на авось, пытаясь зарыться глубже в остатках песка, уронив впопыхах колпак, заскользивший к выходу. Жоржин же вовсе отлетела от места как ошпаренная, прикладывая к губам руку: «Нужно спасаться», — рассуждала она, ища взглядом хоть что-то, что могло бы подарить ей помилование. Ничего не придумав более, старуха ахнула, что есть мочи, приложив к губам костлявые руки. Казалось, только это она и умела – ухать, подобно пернатой. — Ах, Гризельда!.. — в полуобморочном состоянии провопила горничная, боковым зрением заметив, что Мари замерла у входа.       Предательство, которое ощутила повариха, полностью отразилось в ее глазах в виде слезной пелены. Из них двоих, хоть Гризельда и не отличалась умом, все же она была куда отважнее Жоржин, которая, как кажется поварихе, еще в молодости была крысой, бегущей с тонущего корабля. И все же ей действительно хотелось встать на колени, моля о пощаде, лишь бы случившееся так и осталось тайной.       Во что бы каждая не верила, но искать виноватых – падшее дело. Мари бы и без подачки Жоржин зашла в эту злополучную кухню, чтобы в привычном манере осуществить обход. И они знали это, но даже этих знаний им не хватило, чтобы предотвратить столкновение с экономкой. — Как?! — застонала старуха, оглядывая под ногами ведро. — Как ты только додумалась отсылать это ее величеству королеве, вынашивающей первенца?! — невозмутимо поинтересовалась она.       Послышался несправедливый вопль Гризельды. Слезы были крупнее тех, что она проронила над несбывшимися мечтами испробовать новый рецепт долгожданного тарта. Она буквально ощутила все краски печали, которые только могли на нее обрушиться, и завыла, не зная, куда податься дальше.       Но вот Мари знала, за какие ниточки тянуть. Хромой поступью, слегка помогая себе облезлой палкой, она элегантно прошла через кухню, замерев прямо возле зловонного места, откуда помоями несло бы даже без переполненного туалетного ведра. Скривив свое молодое лицо до неузнаваемости, Мари оскалилась, замахнувшись выдуманной тростью. Пригнулась и без того напуганная Гизельда, содрогнулась и без того щуплая Жоржин, и каждая из них думала, кто же первый словит затрещину. Но сильный, по истине, желанный удар сначала словила стеклянная банка, тотчас лопнувшая, а после и ведро, содержимое которого высыпалось прямо в лицо разлегшейся на полу кухарки.       Никто даже не мог вспомнить, когда только Мари в последний раз так сильно злилась. Ее и без того всегда румяное лицо побагровело, будто кожу обмазали свеклой, а совсем юные черты лица исчезли с глаз. Им показался озлобленный старческий лик женщины сорока лет, а не юной двадцатитрехлетней дамы, которая удостоилась своего звания экономки. Мари действительно постарела в несколько раз, а ее выбившиеся седые пряди теперь шли ей как никогда. Этот озлобленный вид девушки вселил и в Гризельду и в Жоржин неподдельного вида ужас, о котором вскоре будет судачить весь старый дворец. А все потому, что Мари прекрасно знала, кому предназначалось туалетное ведро. — М-мад-демуа… — прогудела Гризельда, подавшись вперед, но Мари гневно ударила по ее рукам палкой, прорычав: — Молчать!       Ее голос разлился по всей кухне, заставив жмуриться. За окном послышался гомон. Вся уличная прислуга, которая крутилась рядом с пристройкой, столпилась возле раскрытых ставней. Одна за другой пыталась вытиснуть каждую, которая пробиралась ближе к раме, но даже в этой неугомонной толпе все было прекрасно видно, а главное – слышно.       Завидев, что и без того ленивая толпа зевак в лице подчиненных Мари накинулась на представление так, словно дотошные мухи на конный навоз, она невозмутимо развернулась, обдав каждую безумным взглядом. — За работу. — Твердо сказала экономка, сильнее выпучив зеленые глаза.       Когда женщины покосились друг на друга, то Мари рявкнула, ударив по полу: — За работу, бесстыжие! Вечером всех буду ждать в зале, и только попробуйте ослушаться!       После чего вся толпа, точно задрожав, ринулась врассыпную. Меньше всего им хотелось провести вечер за нотациями, но теперь это ненавистное время они сами для себя и уготовили.       Наконец, послышался шелест работы. Лицо Мари пришло в покой ровно до тех пор, пока она не завидела Гризельду, свиньей разлегшейся у нее в ногах с мольбами.       Она ныла, завывая при этом, иногда хрюкала, проглатывая сопли через глотку. Взору все же отрылся свежий желтый след, который в себя напитал сахар, а в россыпи лучей сей вид искрился, словно свежая карамель. Омерзительно. — П-пр-ош-у-у-у, — воет кухарка, издав жалостливый стон, — н-не ув-вол-лн-няй-йт-те… — Замолчи. — Требует Мари, брезгливо сморщив рот.       А после она взглянула на Жоржин. — Ты. — Указала она на нее. Та безобидно улыбнулась, прислонив к своей груди палец. — Сюда.       Старая горничная похромала, показав, что она совершенно не способна на пакость, которую совершила Гризельда. Гордо вскинув подбородок, она замерла возле поварихи, скрестив впереди руки. — Приберитесь здесь. — Скомандовала женщина. — Как прикажете, мадемуазель, — замолвила Жоржин.       Развернувшись, Мари засеменила к выходу. И без того идя слишком медленно, она все же оступилась, тростью зацепив злостный колпак, который должен находиться на голове кухарки. Приглядевшись, она завидела посеревшую резинку, на которой шевелились белесые личинки, и жирные пятна по всей ткани. Кое-как удержав приступ тошноты, Мари развернулась в левый профиль, еле окинув взглядом корчащуюся прислугу на полу. — Ты уволена, Гризельда, — констатировала женщина, завидев ликующий вид горничной, — и ты, Жоржин. — А после к ее удивлению добавила: — Тебе недавно перевалило за шестой десяток, верно ведь? — на выдохе проговорила Мари. — Прислуга давно не жалует твоей работы. Говорят, мол, Жоржин так стара, что и пыли не замечает. — С досадой протянула экономка. — П-постойт!.. — загудела Гризельда, пока ее не оттолкнула Жоржин, взвалившись вперед и рухнув на колени.       Оказывается, она вполне себе могла наклоняться, подумала Мари, снисходительно поведя бровью. — Мне нужно это место, прошу вас! — завопила она.       Мари только покачала головой. Хоть Грегуар никогда не позволял ей такое своеволье, но за четыре года она ни разу не уволила ни единой прислуги. Ей кажется, что он даже ничего не заметит. Пора преображать этот старый дворец в достойное место.       Несколько раз ударив палкой по полу, экономка будто бы провозглашала приговор павшей. — С глаз моих за вещами. Чтоб к обеду я вас не видела.       И Мари ушла. Ушла дальше осматривать порядок и подчиненных, половину из которых давно следовало бы закрыть в темнице. Скоро наступит обед.

2

      К часу дня жара только усилилась, но работа в старом дворце кипела. Сюда перебиралась вся прислуга главной палаты лишь для того, чтобы не потревожить покой королевской семьи. Здесь слышна вся грязь и отборная брань с кухни, с комнат и с улицы. Казалось, что было тяжело дышать лишь из-за их смердящих слов, а не многовековой пыли. И только довольную прачку перенесли ближе к конюшням, чтобы трель воды сильно не нервировала королеву Элизу.       И старую аллею, раскинувшуюся под несовременным поместьем, тоже лениво приводили в порядок. — Кстати! — воскликнула юная горничная, приложив ко рту палец.       Две ее подружки, имен которых она даже не вспомнит, с редким нежеланием развернулись к ней, уткнувшись в черенок подбородком. И только одна Дениз, подметавшая песчаные выбоины аллеи, не поинтересовалась сборищем в нескольких шагах от нее. Болтливая Поль даже причмокнула губами и прокашлялась перед рассказом, но та и носом не повела. Вот дурнушка, думается ей.       Нахмурившись, глупышка задала вопрос: — Какой срок у королевы Элизы?       А Поль совершенно не боялась, что за кляузничество, даже безобидное, ее могут повесить. Она только в надежде поглядывала в сторону Дениз, которая продолжала корпеть над каменной кладкой.       Те, к кому обратилась веснушчатая Поль, недоумевающе почесали затылок. — А нам-то почем знать? — возмутилась толстушка, более высокая копия Гризельды.       Азиатка лишь зевнула, совершенно не предвещая, что разговор выйдет занятным. — Но живот огромен! — изумилась дурнушка, чуть не закричав. — Думаю, носит целую двойню! — и для большего эффекта вскинула два пальца с поломанными длинными ногтями. — Смеешься? — кареглазая азиатка брезгливо сморщила рожу и, сняв с себя косынку, ударила ею по руке Поль. — Да говорю вам! — завыла она, — тетка моя с таким же пузом ходила и двойню родила! — Живую?! — удивленно воскликнули женщины, подавшись ближе к служанке.       Дениз как раз проходила мимо, из-за чего Поль открыто засуетилась, вот только, столкнувшись с гневным взглядом темноволосой девушки, она быстро отвела свой в сторону. Когда Поль вновь решила посмотреть на Дениз, то той и след простыл. — К-конечно живую!.. м… в-вот, — она взволнованно закопошилась под одеждой, сильнее оттянув и без того открытое платье. Нащупав цепочку, она вынула наружу проржавевший медальон, ослепивший ей карие глаза, и раскрыла его одним нажатием пальца. — Это вот в центре моя тетка, а это вот ее дочурки.       На них смотрела уставшая молодая женщина с вытянутым лицом как у туповатой собаки, напоминавшее чем-то отдаленно яйцо. В ее руках, прямо на уровне пышной груди, лежали необычайной красоты младенцы, брезгливо отодвинутые дальше от матери. Сухое семейное фото, вот только, откуда оно у простой горничной Поль?..       Обе служанки, изумленно ахнув, потянулись к медальону, намереваясь схватить его и рассмотреть поближе, но Поль быстро захлопнула диковинку, спрятав под одеждой. — Чудеса какие! — Вот-вот! — довольно протянула Поль, с хрустом выпрямившись. — Только вот, — задумчиво проговорила азиатка, — откуда у такой, как ты, быть такой фотографии в руках?       До Поль не сразу дошла суть вопроса. Она насупилась, а после вмешалась копия Гризельды, усевшись на траву. — Правда. — Устало добавила она. — Ты ведь не аристократка, насколько мне известно. — А после она брезгливо стрельнула взглядом в Дениз, которая взяла в руки жесткую щетку и налила ведро воды. — А, — она почесала затылок, — это… как их звали-то… м… — Ладно, — махнула азиатка, — проехали.       Усевшись по-турецки на газоне, который был прохладен от откинутой тени здания, она накрутила по панталоны ситцевое тряпье, оглядывая нездоровый оттенок кожи. На левой ноге красовалась кружевная бандалетка, доставшаяся ей трофеем от прошлого места работы. В ней же запрятаны игральные карты, рубашка которых вся исполосована.       Запустив пальчик под кружево, она вынула наружу целую колоду, виртуозно покрутив в руках. Гризельда старшая заинтересовано устроилась рядом, с львиной долей наслаждения ощутив прохладу на влажных висках, а после она похлопала рядом с собой, призывая Поль оставить скучную работу и отдохнуть. Та даже не стала думать, тут же выпустив из рук черенок метелки. И вот теперь все трое наслаждались тенью, занимаясь любимым делом: Гризельда старшая пыталась обыграть азиатку, когда Поль, пустив по подбородку слюни, засопела, щекой прилипнув к пыльной траве. От такого вида Дениз не удержалась от усмешки, проходя мимо с ведром воды и грубой щеткой в руках.       Чуть ли не бросив деревянное ведро на тротуар, вода внутри вся заштормилась, и пара капель брызнула на зевак, распластавшихся подле дорожки. Им должна быть по нраву прохлада даже из грязного ведра, потому Дениз искренне удивилась сморщенным рожам своих напарниц.       Азиатка смахивала указательным пальцем грязь с щеки, когда Гризельда младшая лишь покрутила пальцем у виска. — Смотри поясницу раньше своих лет не надорви. — Саркастичным тоном провыла прожженная девка, обтерев тыльную сторону ладони об тряпье.       Дениз даже не удостоила ее своим взглядом, приступив начищать пыльную каменную кладку. — Эй, я с кем разговариваю, по-твоему? — злобно протянула азиатка, ощутив тяжелую руку своей подруги. — Не тебе с ней тягаться. — Замотала головой Гризельда младшая. — Нет уж. За свои делишки грязные она ответит! — рявкнула она, подорвавшись на ноги.       Вырвав из рук белолички щетку, она бросила ее к бордюру, заставив приковать так внимание Дениз к себе. Та только усмехнулась, элегантно спрятав оскал за аккуратной ручкой. — Что смешного? — непонимающе возразила азиатка.       Мягко наклонившись, будто упав в реверанс, девушка подобрала с земли щетку. — Подумать не могла, что работа вам так ненавистна, Роза! — а после она театрально сжала губы, будто бы совершив помарку, — или же Ирис*? — Дениз прижала к груди черенок. — Ох, прошу простить мою бестактность. Так какое имя ваше? — она приложила к губам палец. — К сожалению, я так плохо запоминанию имена. — Что ты только что?..       Брови Дениз взмыли на лоб, и она хотела было схватить собеседницу за руки, но тут же замерла с наигранной досадой. — Вы выглядите нездорово. — Констатирует она, оглядывая азиатку. — Быть может, тиф? аль поясницу свело, стоило только заговорить о работе? — перечисляет девушка, украдкой осматриваясь. — Известен мне хороший доктор, только вот, по карману ли он вам бу?..       Затрясшаяся от ужаса и гнева азиатка уже не слушала, вспоминая, что весь бордель до ее ухода переболел сомнительной лихорадкой. «А ведь когда я обслуживала тамашнего клиента, готова поклясться, что был он заразный!», — вспоминает она, закусив губу. — Не слушай ее, Роза! — рявкнула Гризельда младшая, одернув напарницу к себе. — Ишь как завопила, что зубы тебе все заговорила! — Но-но…       Толстушка замотала головой, нахмурившись. — Сказочница она, вот и все. — Розы, что сад украшают, бесспорно, – прекрасны, но нынче все стали они заразны. — Протянула Дениз, с некоторой жалостью взглянув на азиатку. Переведя взгляд, она завидела, как Гризельда младшая замахнулась на нее своей толстой рукой. — В моей семье простолюдинов за такое вешают. — Отчеканила она. В эту же секунду потная рука замерла рядом с ее лицом, так и не коснувшись щеки. — Ты начала это первая, змеюка подколодная! — завопила Гризельда младшая.       Сузив глаза, Дениз проходит мимо, окунув высохшую щетку в ведро. — Все вы, аристократишки, такие: чуть что – сразу сбегаете! — злобно процедила толстушка, снова усаживаясь на траву. — Хоть бы один руку позолотил! Нет же! — и глядит раздраженным взглядом в белоличку. — Работай! Ощути, каков на вкус наш труд!       Не сдержав смеха, Дениз прикрыла оскал за плечом. — Смешно тебе? — не унималась Гризельда старшая. — Что смешного?! — Мотив вам будет ясен, скажи его я вслух? — украдкой бросив взгляд в толстушку, девушка разглядела в нем непонимание, что еще сильнее рассмешило ее. — От глупости смеюсь. — С улыбкой проговорила Дениз. — От чьей глупости? — непонимающе возмутилась Гризельда старшая, отчего девушка вновь прыснула в ладонь, удалившись, чтобы сменить воду.       Напарницы же так и остались в смятении, посчитав белоличку сошедшей с ума за столь долгое пребывание в служанках. Что говорить! такая работа не для аристократишек.       

3

      Солнце в Зените даже не думало прекращать жалить. Чтобы немного освежиться, Дениз позволила себе смочить кружево, которое она повязала под деревенской шляпкой, доставшаяся ей от покойной гувернантки. Суховей лишь измывался над возникшей испариной над губой, тотчас нагревая пот, который молодая леди только и успевала, что обмакивать об носовой платочек. Ей как никогда хотелось вернуться в графство, закрыться в собственных покоях и очутиться в беззаботном детстве. В то время, когда была только единственная забота – академия, учителя и медицина. Быть может, отец ее был прав, что место придворного доктора – завидное, а образование гувернантки под стать свинье. «Стоило отправиться в Литовию. Их король хотя бы не стыдится бастарда», — с презрением рассуждает Дениз, мельком взглянув на затхлую пристройку, внутри которой ютился известный, благодаря слухам, ребенок.       Должно быть, Дениз дома де Даммартен однажды удалось увидеть краешек платья не безызвестного бастарда их королевства, но это было единственным, что посчастливилось запечатлеть. И пускай дом де Даммартен славился целителями и врачевателями, королевская чета еще ни разу не приглашала ни одного его представителя для лечения детей. И так, разразившаяся громом сплетня о бастарде когда-то величественного королевства разбилась вдребезги, сохранив лишь красивую быль о призраке старого дворца. Никто ведь доподлинно не знает, действительно ли это королевский отпрыск, ведь так?..       Поль причмокнула настолько громко, что Дениз невольно вздрогнула, обнаружив, что смутьянки не прекращали резвиться, шумя под ставнями. Но их веселье продолжалось не долго: вдалеке показалась экономка, стремительно шедшая прямиком к ним. Тогда Даммартен взяла ведро, чтобы сменить воду, и только лишь кивнула подоспевшей Мари, которая уже замахнулась старой палкой на лентяек.       Как только Гризельда младшая ощутила приятный ветерок, тут же решила поделиться этим с Розой, вот только та с ужасом на глазах поднялась на ноги, выронив из рук старые карты. Толстушка сглотнула и только после спазма в спине встала, в полной мере осознав, кто находился за ней. Пнув в ногу Поль, та не сразу пришла в себя, умывшись слюной, словно кошка, а после, завидев полное отвращения лицо, замельтешила, подорвавшись на ноги. Теперь они, словно пойманные за пакостью дети, стыдливо заклевали носом, не зная, чего ждать от Мари. — Вас только и нужно, что высекать? — нетерпеливо поинтересовалась она, проследив за их грязными лицами.       Грубо схватив Гризельду младшую за подбородок, Мари повертела ее лицо из стороны в сторону, с отвращением разглядев грязные разводы вокруг рта и яркий запах гниющей пищи. Не стоило гадать, что и остальные также не заботились о гигиене. — Что за срамота средь бела дня? — цедит Мари, выпустив подбородок толстушки из рук.       Аккуратно вынув из кармана платок, она протерла руки, тут же сложив его вдвое влажной стороной внутрь. Какое невежество, думается ей. — Почему за работой я наблюдаю одну лишь леди Даммартен? — с заметным раздражением интересуется она. — Мне стоит послать письмо графу дома де Даммартен, чтобы он лично навестил королевские угодья? — ответа не последовало, потому Мари нетерпеливо стукнула по кладке палкой. — Где видано, чтобы благородная леди выполняла работу своей прислуги? — Но ведь!.. — возмутилась было Роза, за что получила палкой по колену. — Я задала вопрос. — Строго сказала экономка, выгнув спину.       Пока Роза переминалась с ноги на ногу, Поль почесывала рыжий затылок с глуповатым выражением лица, чем раздражала Гризельду младшую. Та ткнула ее в бок локтем, а после подкралась вперед с намерением схватить тощую ручку Мари. — Я не терплю лукавство. — С отвращением выпалила молодая экономка, отпрянув. — Тебе хочется закончить как сестра: с увольнительной без рекомендательного письма?       Брови Гризельды младшей округлились, и она тут же заохала, схватившись за сердце. Театр точно плакал по ним.       Как же так! моя старательная сестра, кормилица дома нашего, лишилась работы? По лицу толстушки можно было подумать, что ей наказали проглотить целую дольку лимона вместо мандарина. Но это эмоция длилась мгновение, сменившись горькими слезами. Гризельда младшая упала в ноги экономки, разбив пышные колени, и завыла подобно скотине на бойне. — Не будьте так жестоки! — ревет она. — Мы с нею только вдвоем и никого у нас нет!       Мари отчеканила несколько раз по каменной кладке палкой, заставив замолкнуть верещащую сестру поварихи. — Если ты не поднимешься, то последуешь за ней.       Уняв кое-как слезы грязной ладонью, Гризельда поднялась на хромающие ноги, почти не имея сил удержаться на них. От бывалого веселья не осталось и следа. — Я буду следить за вами всю следующую неделю, — Мари оглядела каждую поверх головы, — и только попробуйте выйти из комнат не опрятными – выпорю.       Слабое согласие выскользнуло с их уст так, будто требования были слишком высоки. Но на деле так ведь и было: униформа была в разводах и неприятно попахивала кислятиной, волосы сочились жиром, а из ногтей можно было наскрести еще одну клумбу для старой пристройки. Глядеть на них было сущим наказанием, потому без тошноты наблюдать за этой картиной было невозможно.       Откашлявшись, экономка обогнула служанок, встав против ветра. Подумать только, с хлева несло свежестью. А после она обернулась в левый профиль, забрал за спину руки. — Вы, обе.       Роза с притупившимся взглядом оглядела себя и Гризельду младшую, а после кивка сделала шаг вперед, оказавшись рядом с толстушкой. — К конюху. — А после она перевела взгляд на рыжую девицу. — Поль на кухню, наводить порядок. И нечего слоняться без дела, невежи.       Но тут, будто только вспомнив, забила палкой по камню, привлекая внимание служанок. — Перед сном состоится собрание прислуги. — И оглядела каждую, явно предостерегая, что увильнуть не выйдет.       Протяжное согласие протянулось вдоль тротуара и как только Роза с Гризельдой затерялись в горизонте, Мари завидела мнущуюся Поль, точно не знавшей, куда деть оставленную Дениз щетку. — Она пригодится на кухне. — Говорит экономка, сдерживая раздражение. — Позови леди Даммартен прежде, чем…       Возникшая из ниоткуда Дениз замерла перед Мари, брезгливо очертив рядом стоящую Поль. Та вся сжалась, ладонями приросла к черенку и тут же засеменила к кухне. Вот только завидев, что экономка не провожает ее взглядом, тут же шмыгнула под старую лестницу, притаившись.       Сейчас Мари в полной мере казалась жалкой. В ее руках Дениз видела старую палку, облезшая стружкой, которую приспособили к трости. Пускай у девушки перед ней было завидное положение среди служанок – управленческое дело доверяется не каждому. Но все же выглядела она прискорбно. Ожесточенное дворцовыми переживаниями лицо готово было разрезаться выпирающей скулой, а красивое строгое платье, кажется, для Мари было бессменным. Она действительно подходила этому затхлому месту – такая же забитая и разбитая, подобная рассыпавшейся кладке в конце тротуара. Но было в ее взгляде еще что-то. Что-то теплое и печальное, разящее тоской и скорбью. Возможно, не окажись Дениз здесь, то никогда бы не увидела эту сторону молодой экономки. — Мадемуазель.       Было заметно, что Дениз в идеале владела куртси. Ей было известно, перед кем следует склонить голову, а кому не стоит даровать даже взгляда. И сейчас, показав уважение легким приседом, леди завоевала одобряющий кивок экономки, пригласившей ее осуществить недолгий променад.       И впрямь, находиться под пеклом сравнимо с самоубийством. Потому леди дома де Даммартен аккуратно сняла с себя плетеную шляпку, забрав с волос уже высохший ажурный платок. Теперь Мари открылся ровный лоб Дениз, не тронутый ни единой морщиной, и иссиня-черные вьющиеся волосы, забранные в объемную прическу. Выглядела она прелестно, а в тени необыкновенно притягательно. — У вас какое-то поручение для меня?       По этой леди уже было заметно, что ума ей не занимать. Мари лишь искоса взглянула на нее, замерев возле лестницы. — Как я смею давать указы леди.       И Мари была не проста, как могло казаться.       Поднялся суховей, шмыгнувший под подолы их юбок, а после, точно стыдливо, ринулся наутек, желая попытать удачу с ветвями деревьев. Запищали птенцы, успевшие проголодаться, что заметно не нравилось рядом стоящей леди. — Работа в главной палате нелегка. — Бросила Мари, пригладив юбку.       Сменив перчатки, Дениз приложила к губам палец, состроив невинное выражение лица. — Неспроста ведь она главная. — С легкой улыбкой отвечает Даммартен, спрятав за спиной шляпку.       А после, будто что-то заподозрив, Мари слегка наклоняется вперед, будто бы снимая что-то с волос собеседницы, и до Дениз едва слышно долетает: — Не желаете ли удостоиться чести быть гувернанткой?       Нельзя сказать, что леди не соблазнилась подобным предложением экономки. Напротив, ради этого она посвятила себя учебе, чтобы лично убедиться в существовании первой принцессы их королевства. Только вот, сие предложение так и сочилось сомнениями.       Бастард, не почитаемый указами и слугами, и престолонаследник, пожирающий королеву в чреве. Вне всяких сомнений, чтобы обезопасить свое положение и не стать неугодной королеве Элизе, Дениз следует принять сторону королевы, только вот… была ли ее эта цель? Она уже пережила унижения, ползая на четвереньках под покоями алчной королевы, оказавшись здесь. Верно! она уже здесь и этого не изменить. Пускай изначально ей пришло письмо с приглашением в качестве будущей гувернантки принца, еще ни разу, с момента приезда, Дениз не удостоилась этого звания воочию. Отчего-то про нее забыли, а после и вовсе сместили, приравнивая к прислуге.       Драматично сощурив глаза, Даммартен глядит на виднеющийся за живой изгородью дворец. Подняв свой взгляд по кирпичу, она останавливается на плиточных окнах королевы, ощутив жалящее чувство тревоги. Быть может, будет лучшим решением – не связываться с первой женщиной королевства во благо семейного благополучия.       Еще не время возвращаться в графство, рассуждает она, припомнив письмо матушки, прочтенное накануне. Но есть еще время перенять знания отца и обучаться врачевательству в академии. Графство де Даммартен не падет, если Дениз решит выбрать другой путь. Но выбор никогда не будет легок.       Поправив платье и выпрямив спину, Дениз взглянула за плечо экономки. Кто находится по ту сторону коридора и, какой будет ее история, когда она ступит в этот затхлый особняк, брошенный всеми? — Мадемуазель, как считаете, — обращается к Мари молодая девушка, продолжая смотреть ей за спину, — существует ли божество? Мари разворачивается ко входу, повернувшись в левый профиль. — Если и существует, то только лишь дьявол.       И, ступив на шаткий каркас лестницы, она гордой поступью ринулась вверх, заведомо зная, что Дениз последует вслед. Одна только Поль, скатившаяся вниз по ледяной стене, проползла коленями по земле в сторону кухни, сгорая от желания рассказать всем заставшую ею сцену. В этой время служанка леди, наблюдавшая из тени, двинулась вслед за глупой Поль, доверив свою хозяйку достойной женщине.       А внутри поместья все было так, как себе представляла леди Даммартен: пыльно, тускло и затхло. Только лишь мраморные колонны напоминали ей о главной палате, которые, видимо, проектировались одним и тем же архитектором. Но эти же выглядели запущенными и бесцветными, в них не было того шарма и превосходства, ведь колонны главной палаты начищали с утра до вечера, потому что королева Элиза терпеть не могла осевшую пыль на сверкающих поверхностях. А если кто-то вдруг будет неугоден первой леди королевства, то случится несчастье. Королева Элиза очень любила свое помолвочное кольцо, усеянное дорогостоящими бриллиантами. Любила настолько, что оно годилось в качестве орудия – достаточно было перевернуть его вниз, чтобы острыми камушками дать хорошую затрещину смутьянам. Говорят, что в светских кругах образовалась фраза «королевская ручка», применяемая исключительно к низшей касте. Нельзя сказать, что королева Элиза не являлась основоположником дворянской моды, напротив, – она ее задавала.       Вдруг Дениз предалась воспоминаниям, пока оглядывала скромное убранство ветхого имения. Таким давним и трепетным, совсем детским, когда впервые услышала слух, берущий начало из дворцовой палаты. Принцесса! рождена невероятной красоты девочка, напоминавшая пшеничные поля, в жилах которой течет голубая кровь. Когда Дениз было всего шестнадцать, это слух поработил весь высший свет. В светских кругах только о нем и перешептывались, но никто так никогда и не видел этой неземной красоты принцессу.       Спина Мари уже стремительно удалялась, заставляя Дениз прибавить шаг, как вдруг, не ожидая от себя, она обратилась к ней: — Мадемуазель.       Экономка все же замедлилась, но голос не подала, взглянув в левый профиль. В знак внимания, она кивнула, украдкой поглядывая за леди. — Давно вы приняли столь дерзкое решение?       Леди дома Даммартен не отличалась мягкостью и скромностью. Это в ней и нравилось Мари, ведь чем-то она напоминало ее саму. И предлагая подобную медвежью услугу для нее, экономка шла на определенные риски – она уже шла наперекор желаниям Грегуара, самопровозгласивший себя канцлером сего королевства.       Поступь Мари стала еще медленнее, и Дениз предвещала долгий разговор. — Вы умны, блистательны, образованны, — не проникшись похвалой, она только устремила свой глубокий взор в экономку, едва слышно перейдя на шаг, — насколько мне известно, обучались с раннего детства. Поправьте, если я не права, леди Даммартен.       И вновь левый профиль Мари открылся для нее, только теперь он был резкий и будто фарфоровый. Должно быть, это заставило ее ответить мгновенно: — Все так.       Она усмехнулась своей правоте, вновь отвернувшись: — Потому только вы способны дать юной принцессе самое главное: грамотность жизни.       Экономка замерла в пролете, глядя сверху вниз на Дениз, не оборачиваясь в полной мере. Солнце заливало пространство через ягодный витраж, показав взору танцующие пылинки от их появления. Сейчас Мари будто бы помолодела, будто бы вовсе никогда не была калекой. Скользнув взглядом вниз, Дениз только осознала, что воображаемую трость экономка оставила при входе в старый дворец, будто бы желая не показываться пред бастардом изувеченной.       И все же, леди Даммартен хотелось уличить в чем-то Мари. Ей казалось это немыслимым – сделать все ради ребенка, загубленного самой судьбой. Убедившись, что ни одна душа не затаилась в тени имения, слившись с плесенью окружения, она сощурила глаза, позволив себе то, о чем знали только ее близкие, оставшиеся далеко в графстве, граничащее с королевством Литовией. — Уверены, что ее словно кошку выбросят из этого богом забытого места? — Дениз очертила ладонью пространство вокруг себя, указывая на то, как все забавно складывается, — король слишком жалок для столь дерзких издевок.       Не у всех стен есть уши, думается Даммартен, и оказывается права, ведь Мари не скрывалась за лукавством, которое ей так не мило: — Разве не Грегуар наш король, леди дома де Даммартен?       Им обеим ответ был доподлинно ясен, потому Мари не ожидала от Дениз никаких слов. Достаточно было завидеть блеск в ее глазах от сказанного экономкой, чтобы убедиться в их схожести.       Услышь хоть кто-то их разговор, то точно задержали бы их за склонение к революции. И пусть Дениз не знакома с королевскими страстями, одно ей известно точно – утаенный ото всех ребенок, бастард, родившийся от девственной крестьянки, –прямо здесь, а это само по себе революционно. Только вот, действительно это была какая-то потаенность?..       А ведь в дни ее обучения процветала замечательная легенда, приведшая сюда Дениз де Даммартен. — И все же вы живете в иллюзии, если убеждены в ее неизвестности.       Рука экономки дрогнула, так и замерев на дверной ручке.       Оторванная от внешнего мира Мари понятия не имела, какие краски сгущались вокруг королевской четы, ведь эта быль донеслась вплоть до границы. Было заметно, как занервничала экономка, когда дело коснулось так названной принцессы. — Пускай это всего лишь чьи-то пустые домыслы, — продолжает она, — но история о призраке старого дворца по сей день сеет раздоры среди высшего света. — А после добавила: — Даже в мою юность они не были столь знамениты, как сейчас.       Экономка томно вздохнула, протянув: — Мне ли не знать, что о ней снуют легенды?.. — Вы и понятия не имеете, о чем они. — Настаивает Дениз. — Их вскользь озвучивают на приеме королевы Элизы, которая, скрипя зубами, отводит взгляд, кладя руку на свой живот. — О, — протянула Мари, стараясь выглядеть безучастно.       И Дениз решает воспользоваться материнским инстинктом экономки, только бы она прозрела в действительности. — Нет такого писания, запрещающего занять трон принцессе. — Говорит она. — В нем нет даже уточнения о чистоте крови.       Мари заметно напряглась, желая пресечь тему на корню. — Не могла предположить, что наивность – ваш порок.       Усмехнувшись в ладонь, Дениз сощуривается, откровенно наслаждаясь удивительной беседой. Подобную дерзость не позволяли даже герцогини в ее присутствии, ведь знали об остром язычке единственной дочери дома де Даммартен. И даже их высокое семейное положение никогда не позволяло им вещать о дерзости юной леди – всем известно, что графство Даммартен лишь на словах графство, но вот для Литовии оно являлось целым герцогством, способное рассеять целую вражду королевств. — Наивность ли действительность? — изрекает леди. — Действительность ведь так неугодна Грегуару в его нынешнем положении.       А сказанное ею будто бы слетало с губ самой Мари, только вот признаться не хватало духа. Ей настолько осточертело это место, что единственное, чего она могла бы желать этому ребенку – свободы, находящаяся далеко за стенами этого дворца. — Известно ли вам, какая быль засела на устах народа?       Мари опасливо развернулась в левый профиль. Быть может, Дениз была еще опаснее нее самой. А человеческие уста хмельнее винодельни, ведь выдуманный образ погребенного при жизни ребенка боготворят, мечтая хотя бы глазом взглянуть на его непомерной красоты лик. — Говорят, что этот ребенок столь же прекрасен, как кадупул, ни разу никем не сорванный. — И добавила: — Но поскольку он нелюдим, люди терзаются в сомненьях: «А не кала ли он случаем?». — Дениз сужает глаза, изрекая: — Притягательна настолько, что токсична, незаметно отравляя изо дня в день. — Народ, не получивший должного образования, не должен иметь даже задатки к рассуждениям. — Отчеканила Мари, все же попавшись на резкие речи леди.       Дениз подошла еще ближе к экономке, затаив дыхание. Казалось, еще немного и ее вышвырнут за пределы дворца. Но будь на ее месте королева Элиза, то семья Даммартен была бы приговорена к повешению. — Вы столь недальновидны. — Изрекает она, сбавив тон голоса. — Вам ли не знать, кто основоположник столь щепетильной темы.       Мари все прекрасно знала. Знала, но не признавалась себе в этом.       Каждый час, проведенный в покоях так названной принцессы, экономка ощущала, насколько тонок под ней лед. Один только неверный шаг и он вдребезги разрушится, навечно запечатав ее на глубине.       Попытавшись сровнять дыхание, Мари поднимает руку на уровне груди. И прежде, чем постучаться, обращается к Дениз: — Чужое незнание порождает немыслимое, так почему бы не взглянуть правде в глаза?       И, как только экономка постучалась, весь остальной мир для Дениз погрузился во мрак. Прежде, чем пройти внутрь, Мари строго протянула: — Ваше высочество Атанасия, это Мари.       Только сейчас леди увидела, насколько она помолодела.       Заскрипела кладезь звуков, из-за чего в ушах девушки моментально зазвенело; неприятная какофония отстала от слуха лишь в тот момент, когда Дениз оказалась внутри скромного убранства, шириной в семь широких взрослых шага. А после взгляд упал на ту, о ком снуют легенды.       Атанасия оказалась безучастной, будто олицетворение сего места. Всеми забытая принцесса была удивительно маленькой и уже имела довольно слабый пульс к жизни. Казалось, она даже не дышала. Она сидела фарфоровой куклой на старом диване, который был популярен еще в прошлом столетии, и вдыхала пары черной плесени поутру каждый раз, когда раскрывала глаза. А каждый новый день был схож с предыдущим. Такой была Атанасия – пыльная книга в полупустой библиотеке.       Но вдруг что-то в ней переменилось. Будто бы рутина сменилась на что-то иное, на что-то, что не было частью постоянства Атанасии. И Дениз смогла разглядеть ее.       Вьющиеся прекрасные волосы цвета пшеничных полей, ластящихся под солнцем мягким блеском, а ниспадающие пряди на ее плечах напоминали льющийся водопад. Пышные пресные ресницы, отливающие золотом, и изумрудные глаза, блестящие даже в тени. Настоящий кадупул неземной красоты, думается Дениз, так и замершей в проеме.       Но вся обстановка за Атанасией, кажется, была только лишь декорацией в крестьянском театре. Настолько убранство комнаты не шло этому прекрасному лику. Малое количество запыленных старинных игрушек – вот что бросилось в глаза Дениз. С ними ни разу никто не играл, потому что седой ворс смешался с клубами пыли, обосновавшись в темном углу комнаты. А перед Атанасией, на деревянном скромном столике, сиротливо устроилось несколько книжек. Одна с расписной хрустальной туфелькой, другая со строгими буквами, последняя же напрочь испорченная. Дениз поднимает взгляд к потолку, на котором виднелись подтеки. Удивительно, что он не обвалился вовсе. А мягкая на вид кровать не внушала доверия, ведь под накрытым покрывалом скрывались намятые жесткие матрасы, тройкой накинувшиеся друг на друга. Напоминает ту же, что стояла в ее комнате при приезде, вспоминает леди, наткнувшись на софу. Она была удивительно похожа на нынешнее убранство ее комнаты и Даммартен осознала, откуда доставлялась мебель для ее личной комнаты.       Но было здесь и нечто поразительное – нежное зеленое платье, обвитое шелком. Каково жить в конуре, нося столь дорогостоящее одеяние? но потертая обувь на ногах названной принцессы вновь возвращала к действительности – должно быть, это вещи прошлого короля, из года в год желавший единственного: прекрасную дочь на свет. Только его мечта так и осталась несбыточной. Хотя бы после его смерти пригодилась и оставленная пристройка и горы нетронутой одежды, точно хранящиеся за тем платяным шкафом. Потертый и облезлый, сравним с выдуманной тростью Мари, некрасиво оголился стружкой от сырости. За раскрытой дверью, которая, должно быть, уже никогда больше не захлопнется, виднелось, до смешного, всего три наряда. Должно быть, остальное продали, дабы имелось финансирование дворца павшей принцессы. Но внутри шифоньера играла приятная цветовая гамма: от зеленого к светло-зеленому и темненькая шелковистая тесемка, обрамившая подол, манжеты и воротничок, сравнимая с украшением. А это только одно из тех, которое удалось разглядеть Дениз.       Ощутив чужой аккуратный взгляд, Даммартен осознала, что приковала внимание Атанасии. Та смотрела с неверием, выказывая откровенное непонимание от происходящего.       Как только их взгляды встретились, Дениз сделала глубокий реверанс, выказывая тем самым глубокое уважение к отпрыску короны, достигнув пола. — Кто это, Мари? — сухо поинтересовалась принцесса.       Голос Атанасии был совершенно не таким, каким представлялся леди. Властным, резким и сильным. Еще ни один ребенок, который встречался Дениз, не способен был так уверенно управлять тембром и речью. Перед ней будто бы находился равный ей человек и это, подумать только, пугало.       Прочистив горло, экономка сомкнула впереди руки, мягко кивнув. — Гувернантка ее высочества Атанасии. — Строго осведомила ее женщина.       Принцесса причмокнула и, сузив большие глаза, поднялась на ноги, вскинув подбородок. Обойдя вокруг замершей в куртси Дениз, Атанасия с некоторой дотошностью оглядывала пришедшую сюда леди, не найдя в ней изъянов. Или она в чем-то убеждалась.       Быть может, она в отчаянии, думается Атанасии, замершей против названной гувернантки. — Тогда мне стоит представиться, как подобает принцессе.       И устремилась взглядом в Дениз, которая так и не шелохнулась. — Можешь поднять голову, — говорит принцесса, — и обучить меня реверансу, как только представишься.       Действия Дениз были мягкими, будто бы шелковистыми. Аккуратно выпрямившись, леди слегка наклонилась вперед, не смея боле поднимать взгляда. — Я леди дома де Даммартен. Зовите меня просто Дениз, ваше высочество.       Атанасия кивнула так, будто бы давно знала эту леди, а после сделала несколько шагов к ней, будто бы сгорая от нетерпения.       На самом же деле юная принцесса разглядывала человека перед собой, с кивком встретив васильковые глаза, под которыми разлились голубые венки. Эта леди для нее осталась все той же, отчего чувствовался трепет волнения. Атанасия не могла отвязаться от возникших в голове воспоминаний, заставивших загудеть сердце.       Как только принцесса вновь замерла против Дениз, то сразу повернулась к Мари, держащейся в стороне. Она всегда была такой, раздается в голове Атанасии, и я прекрасно понимаю причину. — Я начну учиться? — интересуется принцесса.       Экономка кивает, прикрыв глаза. — Верно, ваше высочество. — Я уже умею писать и читать.       Мари со строгостью взглянула на Атанасию. — Этого недостаточно, ваше высочество.       Обогнув тусклую софу, принцесса взяла в руки книгу, прижав к себе. — Для того, чтобы уйти – более чем.       Послышался длинный вздох экономки. Кажется, положение дел ухудшалось, учитывая, какой нервной казалась в данную секунду Мари, потому Дениз раскрыла губы: — Позвольте сказать, ваше высочество.       Атанасия кивнула, даже не взглянув на Дениз. — Помимо грамоты я обучу вас арифметике, азам этикета и истории.       А следующее точно сорвалось с губ принцессы, из-за чего она тут же нахмурилась: — А языкам?       Мягко улыбнувшись, леди глубоко кивнула, вытянув вперед руку. Несколько замявшись, Атанасия все же показывает обложку гувернантке, не давая ей книгу, но она мгновенно считывает название: — Зарождение Литовии. История создания короны.       Глаза принцессы сверкнули, и она повернула к себе скучную обложку, проведя по буквам подушечками пальцев. Казалось, что ей открылся клад, в котором скрывались от нее драгоценности.       Отвернувшись к деревянному столику, Атанасия разложила на нем две книжки. Одна из них являлась словарем. А после девочка прочла вслух: — «Иродж зе Литови. Созид зе крона. Ристопи».       Скрыв удивление на лице, Дениз похвалила принцессу, на что та с долей интереса раскрыла том. Теперь Атанасия делала вид, что поглощена изучением книги, вскользь прислушиваясь к внешней обстановке.       Дениз не сразу отметила, в какой момент Мари оказалась за ее спиной. Та точно выжидала, что скажет о принцессе леди. И спустя минуту она прошептала: — Своенравное дитя.       Прикусив губу, экономка кивает. — Премного надеюсь на ваше благоразумие, леди Даммартен.       А Дениз все думала, разглядывая затылок принцессы. Было в ней что-то особенное. Ее взгляд, речь и даже движения. — Сколько принцессе лет? — интересуется леди. — В рождество исполнится пять.       Вновь очертив силуэт Атанасии, Дениз отказывалась верить словам экономки, посчитав это дурной шуткой, а после она вспомнила, что примерно четыре года назад появились дурманящая слух молва. Оказывается, шестнадцать лет были не так давно.       Устремившись взглядом на циферблат, леди занервничала, вновь обратившись к Мари: — В котором часу обедает принцесса? — В четвертом. — Сухо отвечает она.       Решив не заострять на этом особое внимание, Дениз только слабо кивает, подойдя ближе к Атанасие, которая уже что-то отмечала в тексте пером. Ее лишь на долю секунду оторвала от присмотра Мари, сказав: — Сегодня принцессу обслужит повар главной палаты, потому передайте ему, что ее высочество особенно желает десерт.       Стремительно направившись к двери, Мари хотела было покинуть комнату, но Дениз вовремя успела ее окликнуть: — Имеется ли у ее высочества какая-либо непереносимость пищи?       Экономка замерла, сжав дверной косяк до боли в пальцах, и развернулась в левый профиль. Атанасия замерла с первом в руке, а это значило, что она прекрасно слышит их разговор. — Только лишь непереносимость сладкого. — Сухо цедит она. И Мари стремительно покинула покои названной принцессы.

4

— Я не буду есть эту дрянь!!       Фарфоровая тарелка, напоминавшая лопух красивой формы, вдребезги раскололась, со свистом разлетевшись по блистающему паркету, и только визг королевы Элизы смог заглушить столь кричащее падение дорогой утвари.       Она тяжело дышала. Нет, даже нервно. Ноздри ее колыхались с особенной скоростью, отчего даже приподнимался кончик красивого носа. Тонкие-тонкие тесемки брови строгой формой накрыли глаза, словно блюдца поверх чашки – также склонились над верхним веком, заметно сморщив его. Кричал не только ее голос, вылетающий из широко раскрытого рта с грубой аркой купидона, но и весь ее внешний вид с причудливым красный пером в волосах белого парика. Она даже сжала пальцы в кулаки и затряслась как избалованный ребенок на месте, ломая каблуки о пол. Фальшивая мушка взмыла вверх, подтершись, но только раздутый живот не был фальшью – этот червовый плод, как говорит королева Элиза, вечно хочет еды, потому-то сама она так нервозна и невыносима все эти месяцы. Прислуге лишь приходилось соглашаться с этой нелепицей, в тайне осуждая – но только в тайне, ведь каждый второй может быть ее ушами, ее глазами.       Перепуганная горничная, прижав поднос к груди, судорожно упала на колени, прямо в осколки фарфоровой тары, и, еле бубня под нос, залилась в пустых извинениях, как тот соловей, поющий только под окнами королевы Элизы. Лакей увидел, как королева, явно занервничав, что вновь устроила переполох, вгрызлась острыми передними зубами в свои ногти, которые постоянно подпиливает прислуга, отчего неохотно сморщил губы, отвернувшись от женщины, и прикрыл веки, дожидаясь окончания этого дня. Но даже отголоски угрызения совести от нее отстали – ей хотелось куда больше, чем битая посуда под ногами. — Чертовка!       Она в сердцах поднялась на ноги, но, встав одной ступней на ребро туфли, чуть не упала, заметно для всех первым делом схватившись за пузо, – падение же не увенчалось успехом – потому, взяв со стола высокие сетчатые перчатки, без конца начала избивать лицо прислуги, изредка подпрыгивая и взвизгивая. Смешно прыгал и ее парик, оголяя коричневые собранные волосы, пряди которых уже показались на взмокшем лбу. Не будь ее лакей человечным, он бы смеялся хотя бы над внешним видом хозяйки, но звуки битья, больно изрезавшие чужую кожу, все же выше, чем смехотворный облик сумасшедшей королевы. — Твоя королева чуть не испустила дух на глазах твоих, а ты пластом улеглась на полу, мерзавка!       Удары на слух казались все сильнее и сильнее, да и сама женщина замахивалась намного дальше от лица, целясь в ненавистные глаза прислуги: все равно не нужны. Лакей ничего не мог сделать, – перечить своей госпоже – значит тут же лишиться работы, но в случае с королевой Элизой – головы. Он, закусив язык, наблюдал за вечной сценой очередной перепалки, повторяющаяся несколько раз на дню. Неожиданно для него удары стихли. Королева, неприглядно выглядящая в глазах челяди, редкой жаждой глотала ртом воздух, оперевшись кистями рук о собственные колени. Ее парик съехал, и если она сделает еще движение, то тот напрочь упадет, только ее это совсем не волновало. Если она решит прекратить, только из-за съехавшего парика, то бесполезное наказание пройдет даром – ее разве будут тогда бояться? потому Элиза напоследок швырнула перчатку в горничную и сдула свои пряди волос с лица, в горделивом смирении пальцем указав в сторону двери. — Видеть тебя не могу. Убирайся с глаз!       Девушка мигом вскочила на ноги. Она мельком склонила голову перед избившей ее женщиной и, моментально развернувшись к ней затылком, побежала к дверям, явно скрывая от королевы свои слезы, за которые она тоже может отхватить сполна. Лакей с маской ужаса замер у дверей, украдкой поймав расцарапанное лицо, успевшее набухнуть. Он видел эту служанку несколько раз за обедом, и даже тогда она выглядела изнеможенно. Юноша заволновался, и хотел было подать ей свою руку, но тут же опешил, вновь взглянув на свою госпожу. Горничная тут же исчезла из этой комнаты, будто ее вовсе и не существовало, только вот в коридоре слышались обреченные вопли, точно поднявшиеся по всему королевству.       Как только неуклюжая для нее девчонка скрылась, королева Элиза, смахнув рукой белый парик, разогнулась и, кинув оставшуюся в руке перчатку на пол, сама же упала в мягонькую софу, ягодицами сильнее впав в невесомую обивку. Она драматично распустила собранные русые волосы, доходящие едва до плеч, и принялась чесаться, как вшивые бродяжки, клянчащие кость у мясников. Она так же закатывала глаза в наслаждении и изредка морщила лоб, когда тонкий волос врезался в короткий ноготь. Как только перхоть с затылка обсыпала все платье и лицо, она довольно обмякла и, намочив слюной палец, стерла с кожи мушку, сразу же брезгливо вытеревшись о ткань юбки. Она знала, что не одна. И знала, что юный прислужник, хотя и трясется как жалкий щенок у двери, с интересным отвращением поглядывает в ее сторону. Элиза любит внимание, даже такое, потому, без заметного кокетства, напротив, показывая полное безразличие, она решила избавиться от мешающего ей пышного платья. Схватившись за пуговки на груди, женщина начала выталкивать их из петель одну за другой, пока не дошла до последней, которая полностью оголила верх ее бельевого платья. И лакей, смотревший какое-то время на нее взглядом безумца, сейчас с дурманом в глазах и с редкими красными ушами отвернулся, завидев ее спавшую сорочку, и смущенно закашлял, чтобы привлечь внимание своей госпожи.       Элиза не сразу взглянула на него. Она продолжала теребить рукава платья, чтобы оголить и плечи, но у нее это отчаянно не выходило. — Премного надеюсь, что ты осведомил горничных о разрухе? — на редкость игриво проговорила она, продолжая раздеваться за спиной молодого мужчины. — Д-да, то есть… нет, — он резко дернул на себя громоздкую дверь и выбежал из комнаты, впопыхах стараясь забыть увиденное им ранее. — Пустоголовый.       Элиза с прехрением взглянула на место, где он стоял. Ее голубые глаза неприветливо поблескивали при свете солнца, а ягодные губы, помада на которых уже съелась в центре, брезгливо натянулись в зверской улыбке.       Она ненавидела и одновременно обожала прислугу, бегающая вокруг нее ежечасно. С беременностью даже горничные спали у нее на коврике, потому что никто не знал, в котором часу прозвенит адский звон ее колокольчика, ведь каждый считал, что вынашивание нежеланного ребенка только подпортило ее самочувствие, дескать, бывалая распущенность спускала больше благосклонности им как прислуге. Но самой же Элизе на редкость нравилось просыпаться в плохом настроении, ведь именно тогда челядь была необыкновенно чутка к ее величеству. Сидя на этой мягкой софе полураздетой и поедая плоды наливного винограда из хрустальной чаши, она вспоминала свою жизнь вне дворца без всякой нежности. Тогда она не могла позволить себе и лишнего платья, потому что ее отец был скупердяем, а вот уроков было предостаточно, – еще бы! – претендентка на роль королевы. На нее возлагались большие надежды, хотя маленькой тогдашней Элизе все уже было безразлично. Власть и богатство – единственное, что вызволяло ее из постели после утомительных занятий этикетом, где вместо легкого чая она распивала лошадиную дозу валерианы.       Усмехаясь на проблески прошлого, она обернулась через плечо – старый дворец, напоминающий по размерам ее бывшее скромное поместье, без старания смешило. Потерявший бывалое богатство цвет стен и блеск крыши, старые пятнистые окна и подгнильные оконные рамы вызволяли редкую неприглядную отраду из души Элизы. Безымянный фасад напоминал ее несчастную жизнь, но даже с этим никакого сострадания к этому месту она никогда не испытывала. И хотя незаконнорожденную принцессу ей еще не довелось встретить, она уже плевалась о предстоящей участи юной девицы, – только восемнадцать при восходе луны ей исполнится, – думает женщина, – нога ее боле не ступит ни в этот дворец, ни в грязное стойло подле него.       Громкий смех растекся по комнате очень неопрятно. Хотелось закрыть уши, ведь смеяться изысканно королева точно не умела. Сквозь него был слышан чужой шаг. Элиза имела дивный слух, чтобы сквозь шум поймать подобное, и, подумав, что это ее красивый лакей, она задрала пышную юбку до начала чулок и, отцепив один от подтяжек, мягко начала стаскивать его вниз по коже. Дверь приоткрылась, тут же, на удивление, тонкая струя кокетливого смеха охватила воздух, и она проговорила: — Ты позвал горничную?       Ее вопрос так и повис в воздухе.       Перед ней стоял Грегуар – весь сердитый, взмокший и непривлекательный. Она отметила его новый фрак, в котором ему сегодня заметно жарко, и завидела толстую тетрадь, где он со дня ее визита отмечал разбитую утварь, чаще записанная под ее девичьей фамилией.       Элиза просто терпеть его не могла, но выгнула губы уголками вверх. — О, достопочтенный Грегуар. — Женщина скромно улыбнулась и спрятала обнаженную ногу за юбкой. Ее голос понизился до редкой сладости, с которой она чаще лепетала королю. — Что ты устроила? — он сделал несколько шагов к ней, слепо огибая обломки посуды на полу. — Это все та горничная! как же ее звали… — обгрызанный палец припал к красивым губам, несколько раз похлопавший по ним. — Имечко еще какое-то сладенькое… а! Точно... Парфе. — Вновь подцепив виноградину, она аккуратно затолкала ее в рот, слышно прожевав.       Конечно, имя было издевкой, никого из слуг не звали «парфе». — Прошу тебя, смилуйся же! — он ударил по разные стороны столика руками, бешенными соколиными глазами уставившись на Элизу. — Прекрати все крушить, умоляю. Казна не может уходить только на одну умалишенную беременную женщину, крушащей все на своем пути! — И добавил: — Одни только пособия выписываются в несколько золотых! А это только за молчание.       Она перестала жевать и злобно взглянула в лицо мужчины.       Желваки на ее скулах заиграли сильнее, а вместо кокетливой мимики с мягкой протяжной улыбкой на лице выступила гримаса раздражения. И без того немного нарумяненные щеки сильнее раскраснелись, брови еще жестче угрубились, а зубы захватили внутреннюю сторону нижней губы, больно закусив ее. Грегуар же, завидев это лицо перед собой, восхвалялся, сильнее заглумившись: — Или ты запамятовала?       Все произошло за секунду. Громкий хлопок от пощечины тотчас оглушил эту комнату. Пощечины королева Элиза давать умела, и умела она это делать порой больнее собственных рыцарей. Щека Грегуара вздулась, напомнив спелый персик, а пенсе слетело с носа, разбившись так же, как и фарфоровая утварь. Он, разинув рот, разгневано посмотрел на нее, тогда она поднялась на ноги и схватила его за подбородок, сильно сжав его пальцами. — Внимай внимательно, а лучше – запиши. — Сквозь зубы процедила эта женщина, швырнув к ней выроненную на столик тетрадь. — Заливать, подобно соловью, ты способен только королю, а не мне, жалкий писарь. — И, оттолкнув его лицо в сторону, направилась к дверям. — Дам тебе дружеский совет: займись переписыванием, как в прежние времена, и не мельтеши передо мною своей казенной тетрадкой. — На выходе пролепетала: — Худо будет.       Ее шаг все сильнее удалялся от слуха мужчины, пока вовсе не стих. Только дверной хлопок отвлек его от каких-то дальних переживаний, которые ему были явно отрадней нынешних. Он тут же встрепенулся, коснулся пульсирующей щеки тыльной стороной ладони и, недолго думая, швырнул со стола чашу с виноградом, влетевшая прямо в светлую стену.       Еще одна посуда раскрошилась, как крупицы льда, а виноградные плоды неприглядно вмялись в стену, потихоньку скатываясь вниз по собственному соку. — Алчная сука. — Гневно прорычал Грегуар, ударив кулаком по столу.       Он редко мог пользоваться ее положением как хотел, а подобное неповиновение только сильнее злило его. Непреодолимое желание растоптать ее, растерзать и прилюдно унизить взращивало в нем все большую неприязнь к образу этой женщины. Теперь он терпеть не мог высоких, бледных и русоволосых женщин, моментально вызывавших в нем мигрень от одного только вида.       Какое-то время, быть может, даже считанные секунды, он смотрел в одну точку, сверля взглядом раму французских окон, пытаясь успокоиться. Сбившееся дыхание только усиливалось из-за давящего горло воротника, потому пришлось отстегнуть фамильный галстук, вложив его небрежно в передний карман. Дышаться заметно стало легче и от гнева вовсе не пекло в легких, хотя раскрасневшееся лицо, даже под густой щетиной, передавало опасливое настроение мужчины. Несколько раз повернув головой из стороны в сторону, он раскрыл папку и достал перо с чернилами из кармана, чтобы черкнуть на ее фамилию разбитое пенсе, но резкий крик в коридоре не дал ему сделать запись. Он сразу понял, что кричала Элиза. Она кричала невыносимо высоко и, возможно, поднеси он к ее крылатым губам бокал, тот без труда бы разбился, вонзившись осколками в ее розовую кожу. Выбросив из руки перо, напрочь измазавшее весь стол в чернилах, он немедля поикнул комнату, пытаясь определить источник китового крика.       Из-за редкой силы голоса мужчина безошибочно двигался по витражному коридору прямиком к главной лестнице, откуда растекался мучительной тональности крик, приводящий его одновременно в усладу для ушей. Он невольно представлял ее растекшееся неприглядное тело на красном ковре, извивающееся в припадке, потому сильно не спешил, явно замедлив шаг. Но как только его завидела испуганная горничная, медленная поступь тут же сменилась на непрерывный бег. — Господин писарь! — она неуклюже замерла, схватившись за плечики его фрака кровоточащими пальчиками. — Имейте уважение! — он брезгливо отодвинул ее от себя, еле касаясь ее дрожащих рук. — Господин Грегуар! — тут же поправила себя девушка, сильнее заволновавшись. — Мнится мне, что королева силится!       Писарь на мгновение впал в смятение. Ринувшись к сорвавшей голос Элизе, он попутно сбросил мешавший ему фрак на пол. Голос безумной женщины все был ближе и ближе, а горничная все не в силах бежала вслед за ним, жадно заглатывая ртом воздух. В какой-то момент он завидел, что она держала в руках его тяжелый фрак – когда только успела? — подумал он. — Тебе следовало уже бежать сюда с акушеркой! — гневно проревел мужчина, отчего голос сорвался до редкого хрипа. — П-прошу простить мне мою недальновидность. Мне разумелось, что стоило... — Умолкни! — рявкнул он, когда увидел Элизу, припавшей спиной к белым перилам с сильной отдышкой. — Не заставляй меня вторить вновь.       Горничная, подпрыгнув на месте, ринулась по лестнице вниз в разы быстрее, чем бежала ранее. Ее нога больно заворачивалась на ребро, отчего явно ломило суставы, но это никого не волновало. Она провинилась, и королева точно найдет ей очередное наказание в ближайшие дни.       Грегуар же был напуган. Королева то заметно дышала, раскрывая губы как болтающие в воде рыбы, то вовсе замолкала, чуть ли не скатываясь вниз по ступеням. Когда же мужчина упал рядом с Элизой, то первым делом, завидев ее закатывающиеся в обморочном припадке глаза, проверил еле льющийся пульс на шее, а после стал с силой ударять ее по щекам, приводя в сознание. Женщина бессильно растекалась по мраморной плитке, потихоньку падая в нее лицом, но Грегуар не сдавался, отчаянно держа ее в своих трясущихся руках. — Ну же… — он взволнованно совершил очередной удар по щеке, который сопроводился знакомым ему визгом.       Она угрюмо взглянула в его глаза, тяжело выдыхая горячий пар. Казалось, горячка подоспела совершенно внезапно. — Если… если еще хоть раз ты позволишь себе подобное, — она говорила на заметном выдохе, проглатывая некоторые буквы от тяжести шевеления губ, — я самолично распоряжусь твоей незамедлительной отставкой. — Она явно подумала, что тот дал ей, бесчестной, сдачи. — Т-с…       Мужчина аккуратно приподнял ее, поддержав за поясницу. К тому времени старая акушерка уже взмывала вверх по лестнице, взволновано взглянув на обмякшую Элизу. — Вы можете идти? — вскользь поинтересовался Грегуар.       Она только глубоко кивнула, вцепившись в его предплечье мертвой хваткой. — Господин Грегуар, нам нужно как можно скорее спуститься в купальню. — Пожилая женщина еле поспевала, перекатываясь с ноги на ногу. — Не могли бы вы поднять мою королеву?       И писарь в заметном волнении впервые исполнил чью-то просьбу. Под крики королевы Элизы они вчетвером углублялись во владения короля.

6

      За время, что принцесса Атанасия впустую корпела над старой книгой, леди Дениз уже успела позвать свою служанку, дочиста начистившая колонны в этой комнатушке с носовой платочек. К несчастью Даммартен Донье, ее прислужница, пришла не с лучшими вестями, но говорить о них в присутствии принцессы леди не позволила, указав на беспорядок. Та только лишь с пониманием поклонилась, приступив к обязанностям, и даже сейчас она так и не закончила с ними.       В это время Дениз изучала принцессу со стороны, ни разу не шелохнувшейся со своего места. По меньшей мере, прошло около часа, осознает она, украдкой бросив взгляд за окно. И за это время этот удивительный ребенок ни разу так и не обратил на нее свое внимание.       Дотронувшись до плеча Донье, Дениз попросила ее ненадолго покинуть их, точно что-то наказав. Только когда молодая прислужница покинула комнату, Атанасия громко захлопнула книгу, обернувшись. — Мари не говорила, что, помимо тебя, кто-то еще будет прислуживать мне. — С некоторым укором говорит принцесса.       Дениз мягко склонила голову в сторону, улыбнувшись. — Вам это не по душе, ваше высочество?       Сузив глаза, Атанасия отметила, что леди старалась держаться на деликатном расстоянии от нее, не посвящая в лишние подробности. Тогда принцесса отложила книгу, отвернувшись. — Мне безразлично. — Отвечает она, откинувшись на спинку дивана. — Меня волнует только то, что ты мне дашь. — Признается принцесса. — А подачки – лишнее. — У вас удивительный взгляд на жизнь. — Смеет высказаться Дениз, намереваясь присесть рядом. — Позвольте.       Атанасия не посчитала нужным ответить, продолжив глядеть в одну точку. Какая приставучая особа, рассуждает она, не мнила я, что таковой она являлась.       Какое-то время тишину нарушала только лишь стрелка часов, да редкие разговоры с улицы. Не будь в это мгновение Дениз рядом, Атанасия решила бы, что осталась в этом богом забытом месте совершенно одна, не смея права выбраться наружу и насытиться обществом других. Но раздражающая леди продолжала напоминать о себе, шелестя подолом юбки всякий раз, когда теплый ветер врывался с балкона в комнату. Вроде она и привлекала, но с какой-то стороны отвращала, ведь принцессе никогда не приходилось вести беседу с такими высокопоставленными людьми. — Мне не нужна гувернантка, — бросает девочка, - достаточно одной Мари.       Дениз понимающе кивает. — Мадемуазель Мари не бросает вас. — Я не об этом. — Заверяет ее она, устремившись взглядом за окна.       Затертый до дыр пейзаж был совершенно обычным и ничем не примечательным. Летом каштановые деревья вдалеке плодовили, к осени опустынивались из-за птиц, зимой же вовсе иссыхали. Только весну она не знала, с досадой Атанасия прикрывает глаза, глубоко вдохнув.       Мир за этими стенами ей был не известен. Откуда только прилетали птицы? где обитают животные? бывают ли бескрайние цветущие поля? Весь ее мир – ледяная комната, которую со временем она утратит. Общество не позволит ей насладиться морем, описанное в книгах, причудливыми рыбами в океане, другими людьми. Так зачем сейчас тешить ее надеждами, ведь ей заведомо известен свой исход. — Уходи. — Требует Атанасия. — Именитой леди дома де Даммартен незачем холить забытого всеми бастарда.       Улыбка с лица Дениз исчезает, сменяясь на неподдельное удивление. Казалось, она о чем-то догадывалась, пускай принцесса и не разумела о сказанном, как о взрослой мысли. Ей не могло быть четыре года, сомневается Дениз, и это значило только одно.       Хлопнув в ладони, она невольно привлекла внимание Атанасии, повернувшейся к ней. Пара изумрудных глаз с холодом оглядывала лицо леди, взявшей в руки старую книгу. — Я многое знаю. — Говорит Дениз. — Мой дом славится именитыми врачевателями. Пускай я и не стала доктором, многое могу рассказать о растениях и болезнях. — Я ведь сказала, что... — Ваше высочество, — строго обрывает ее Дениз, накрыв детские руки своими, — не сочтите за дерзость мои поступки, — извиняется она, — и немного посудите: для чего мадемуазель попросила меня учить вас. — Я не знаю... — срывается с ее губ, и Атанасия наклоняет голову вперед, прижимая руки к груди. — Действительно ли вы так думаете?       Поднявшись с места, Дениз вернула на место книгу, замерев против шкафа с платьями, когда принцесса подошла к раскрытым ставням, будто о чем-то вспомнив. А после увидела вдалеке экипаж, покачивающийся от обложенной булыжниками секретной дороги, и раскрытые ворота. Сегодня ведь тот самый день, проносится в ее голове.       Завидев шевеление незнакомой ей прислуги главной палаты, бегущей вдоль запыленной кладки, Атанасия с усмешкой захлопнула дверь балкона и окно, не желая больше быть свидетельницей этой сцены. — Вы когда-нибудь обедали в саду? — интересуется Дениз, с любопытством перебирающая вешалки с платьями.       Более того, принцесса никогда и сад-то не видела, не говоря уже о том, чтобы обедать среди цветущих клумб. Сам вопрос был наравне с диковиной, ведь ей никогда прежде даже Мари не предлагала что-то подобное.       И вдруг она едва заметно затряслась, точно вспомнив, что не одна она существует здесь. Роковая встреча могла поджидать ее где угодно, но все те разы, когда она хватала ее за горло, Атанасия была здесь – скромно ютилась в углу, выудив из домашней библиотеки Мари очередную известную ей книгу. Пора что-то менять, вырывается из ее уст едва слышно, иначе следующий отрезок жизни будет абсолютно таким же – дешевым и скупым на чувства. — Никогда. — Отрезает она, разворачиваясь к Дениз. — Предлагаешь мне выйти отсюда?       Вынув нежно-зеленое платье, единственное без корсета, девушка аккуратно приложила его к силуэту принцессы, разочаровавшись, что оно так безвкусно проглатывало красивые черты лица ребенка. — Для начала я вас переодену.       Переоденет? какая сомнительная роскошь, проносится в голове Атанасии, покорно подошедшей к ширме. Все же, нельзя было не согласиться с тем, что предложение Даммартен было весьма заманчивым, пускай на улице был переполох.       Сдвинув ширму, они обе оказались едва заметны глазу. Атанасия развернулась спиной к Дениз, почувствовав ее пальцы на корсете. Девушка неумело ослабляла шнуровку, точно никогда прежде подобным не промышляя. Тем не менее, спустя несколько минут, спина открылась, и принцесса задышала полной грудью, невольно чувствуя боль в ребрах при каждом невольном движении.       Какая бездушность, рассуждает про себя леди, швыряя тяжелое платье на пол. Этот старый фасон был известен еще при правлении прошлого короля, все мнивший о рождении дочери. Тогда, по рассказам матушки, он скупал все детские платья и украшения, в ожидании первенца, потому аристократам, по воле случая родившим девочку в ту эпоху, было трудно снискать одежду для дочери. Тем, кто жил богато, удавалось приглашать портних, а бедным оставалось довольствоваться комплектами для мальчиков, ожидая, когда переполох стихнет. Но так было вплоть до самой смерти короля, у которого никого, кроме сыновей, в роду так и не было.       Корсет очень вреден не только для женщин, но и, в особенности, для детей. Трудно представить, что чувствует перед ней принцесса, впервые освободившись от сдавливающих легкие каркаса.       Поправив летящий подол и смешной рюшечный подъюбник, Дениз посчитала нужным заказать у портной Глори-бине, литовки по происхождению, которая служит дому де Даммартен со дня рождения маленькой Дениз, панталоны и легкое исподнее на ребенка. Платья стоило бы тоже заказать, рассуждает она, пытаясь представить, каким непосильным трудом будет для нее снимать мерки с принцессы.       Она не заметила, как Атанасия села на неудобный табурет, намереваясь сменить туфли. Дениз тут же присела на колени, дотронувшись до застежки. Обувь тоже стоит заказать у сапожника, думает леди, завидев потертости и туфли точно не по размеру.       Пока названная гувернантка юлила перед ней, изумрудные глаза с интересом разглядывали ее: жесткий сливовый волос, искрящийся даже без света (на секунду сама Атанасия задумалась, искрятся ли ее волосы также живо, как и волосы Даммартен), были убраны в аккуратную высокую прическу, не давая выпасть из нее ни единому волоску; россыпь голубых венок, растекшихся подле глаз и красные-красные распухшие губы. Вблизи она казалась ей еще краше, чем когда доводилось видеть ее издали. Должно быть, распорядись она иначе своей жизнью, то стала бы прекрасной женой какого-нибудь аристократа, влюбившегося в нее без памяти. Но это и весьма печальная участь, попутно отмечает про себя Атанасия. Печально, должно быть, стать заложником красоты, с грустью рассуждает принцесса, вновь очертив лицо своей названной гувернантки. Что же с ней приключилось тогда?.. невольно пролетает в ее голове, пока она не сжала губы, отвернувшись. — Вы прекрасно выглядите! — тонко протянула Дениз, сложив руки перед собой у груди.       Блеск в ее васильковых глазах не был наигранным. Леди действительно считала принцессу прекрасней любой розы в саду. — Пройдемте. — Просит Дениз, вытянув руку.       Едва передвигая ногами, Атанасия впервые за долгое время покинула комнату, а дальше и минула лестницу с пыльной столовой, пока не замерла на крыльце, оглядывая душную улицу.       Для нее все было как в тумане. Затертые ее памятью сколы на каменной кладке, неровно стриженый газон, жаркое солнце над головой. Но сейчас, отчего-то, увиденное было особенным. Раньше ей не разрешалось выходить даже за пределы комнаты, не говоря уже о первом этаже. Порой она могла обедать за письменным столом, воротив нос от сладкого пралине на ложке. Сейчас же все было иначе.       Вдруг голове стало приятно. Дениз мягко укрыла ее затылок своей шляпой, не давая лучам нагреть волосы. — Как же ты? — бросает Атанасия, минуя поворот. — Дождетесь меня в саду? Я одолжу вам свой зонтик и оповещу повара о вашем прибытии.       Принцесса не ответила, как не стала отвечать ей Дениз. Было ясно, что они изучали друг друга, будто идя плечом к плечу. Стоит ли ей вверять свою жизнь, Атанасия не знала, как и не знала Даммартен, правильно ли поступает.       Немного припав думами к чем-то далекому, принцесса не заметила, как уже подходила вместе с Дениз к деревянной калитке, за которой возвышался продолговатый куст, совершенно не стриженый и не ухоженный. За его пределами явно располагались королевские владения, потому что золотой блеск оконных рам одной из комнат уже слепил глаза, а гувернантка прекрасно знала, кому принадлежала эта комната. Единственное, чего она опасалась, что Элиза будет брезгливо смотреть в это окно, что позволит ей завидеть Атанасию рядом с ней. Но Дениз не билась в волнениях, пропуская вперед принцессу. Напротив, было даже интересно, что предпримет королева в этом случае.       Пройдя вглубь, юная принцесса замерла у входа, оглядывая круглый стол в центре, начищенный до блеска. Белоснежная скатерть с замысловатым узором по краям была слишком неподходящей этому месту, да и сама названная принцесса никогда не видела столь прекрасного убранства за всю свою жизнь. Мягкий стул, на который смогла бы забраться даже Атанасия, так говорил ей о том, что был предоставлен ей самой Дениз.       Взглянув за пестрое представление, она увидела то, чего никогда прежде ей не доводилось наблюдать в своей жизни – живую изгородь, оттесняющую своей зеленью высокий забор с пиками на конце, а в промежутках ветвей виднелись колючие шипы, напоминавшие больше шпагу их дворцовой стражи. Сад был в запустенье. Оно и ясно. Особое жалованье получали лишь слуги главной палаты, да и там, наверняка, были свои трудности и прелести работы. — Осматривайтесь, ваше высочество, а я сообщу повару о вашем прибытии. — Мягко оповестила ее Дениз, откланявшись.       Одиночество развязало ей руки. Атанасия так привыкла быть самостоятельной и ни на кого не полагаться, что это стало действительно постоянством, обыденностью. Словно этот дивный сад, которым, на деле, и садом едва назовешь. Принцесса вспоминает, как порой она просыпалась, когда никого еще не было в комнате, и даже начинала одеваться сама, ведь ей так не хотелось обременять занятую Мари. Застегивать пуговицы неуклюжими пальцами было очень неудобно, но, когда все начало получаться, Атанасия была неимоверно горда собой, хотя и корсет она завязывала впереди, думая, что так правильнее, и, когда впервые ей удалось справиться самой, она тут же хотела похвастаться чем-то таким перед своей Мари. Она помнит, как тогда учтиво промолчала Мари, ведь платье было надето задом наперед. Она только незаметно усмехнулась, мягко погладив девочку по голове, наказав, что Атанасия – королевское дитя и корсет должен быть на спине. Только воспоминания о таких теплых моментах поддерживают жизнь внутри названной принцессы. Она жила этими кроткими мгновениями, теплящие нутро и, возможно, не будь их, то другие чувства, такие, как: печаль и тоска почти никак не смогли бы проникнуть в ее сердце. Она была одновременно рада и опечалена, что способна чувствовать что-то еще помимо сердечности. Тем не менее, теперь ей казалось, что все эти моменты были так далеки от нее. Атанасия уже знала, что проживала все это не единожды, только сейчас в ней не было уверенности, что некогда прожитая скучная лента окончится также, как и всегда - неумолимой смертью в темнице, видя обезображенное лицо над своим искалеченным телом.       Зелень заманчиво махала ей. Слабые веточки куста поманивали ее к себе, но она ни разу не поинтересовалась ими. Атанасия только какое-то время оглядывала что-то мельтешащее за изгородью, а после неслышно ступила на лужайку, обогнув стол.       Колючие и длинные, думает она о шипах, дотрагиваясь до одного из них. Чем сильнее надавить, тем больнее, но желание пустить себе крови будто бы было выше разума. Желание оборвать эту жизнь еще раньше, чем ей предначертано – вот о чем думала Атанасия, насаживая палец на длинный шип.       Резкий шум разлетевшейся гальки тотчас привлек внимание юной принцессы. Она сразу оторвала взгляд от саднящей раны и принялась выискивать постороннего вблизи сада, никак не думая, что кто-то может быть по ту сторону изгороди. Никого не было. Хотя изгородь с другой стороны кустарника была почти непроглядной, все же между неплотным пространством веток можно было что-то разглядеть. Она увидела, как кто-то затаился, хитро присев на колени, и так же вкрадчиво глядел на Атанасию, как и она на таинственного гостя по ту сторону забора. Неразборчивый силуэт точно принадлежал ребенку, отчего она, должно быть, почувствовала некоторое сходство и, выпрямившись, спросила: — Кто таков?       Неизвестный за кустом молчал. Он все так и томился за яркой зеленью и не торопился показываться, хотя и саму девочку видно не было. Она совсем не вышла ростом, потому разглядеть ее было достаточно непросто.       Терпение девочки не исходило, но любопытство брало все же верх – она присела на коленки, зная, что незнакомец прямо за ней. Мягко взяв в руки обе ветви, она с особым усилием потянула их в разные стороны, проделав незамысловатое окно, не беря во внимания то, с каким пылом шипы впивались в ее ладони. Показался мальчик.       Лицо загорелого юнца с яркими голубыми глазами выразило некоторое смущение, от чего он плотно сомкнул губы в одну линию, пряча их, и увел взгляд в сторону. Мальчишка не думал убегать. Он не знал, кто перед ним, да и какого статуса этот ребенок в простоватой одежде прихвостня, быть может, королевской знати, потому чувствовал себя на удивление самим собой. Девочка, смотрящая на него с сильно распахнутыми глазами, выглядела незабываемо. Он не на много старше нее, но был куда крепче от частой работы, а это дитя, клубком сидящее перед ним, невольно хотелось ставить за своей спиной, защищая. Мальчик видел в ней особой красоты цветок, украшающий клубку, к которому каждый тянет руку, чтобы сорвать.       Но хоть таковой и казалась Атанасия, себя же она чувствовала куда взрослей и угрюмей, чем могла казаться на первый взгляд. И сейчас ей не нужно притворяться, чтобы скрыть свое сомнительное поведение. Он ее не знает, да и вряд ли когда-то их пути пересекутся вновь. — Кто таков? — жестче поинтересовалась она, нахмурившись.       Принцесса подалась вперед, втиснув лицо в междущелье ветвей, чтобы ближе рассмотреть собеседника. Сколько она себя помнит, а такое с ней случалось впервые. — Какая разница? — бросает он, сузив глаза. — Если не представишься, я позову королевскую стражу. — Соврала Атанасия, демонстративно отдаляя лицо, все так же с трудом удерживая ветви на расстоянии. — Стой!       Он выпалил это настолько громко, что показались сидевшие в засаде вороны, вынырнув из леса. — Не нужно звать стражу, пожалуйста, — жалобно заскулил мальчик, схватившись за толстенный прут забора. — Я Северин – крестьянин северных земель.       Удивившись, она на мгновение округлила глаза, а после снова вернула хмурое выражение лица.       От Мари ей было известно, что северные земли слишком далеко от дворца, потому-то внутренняя политика слишком хромая – продовольствия туда доходят с большими опозданиями и в слишком маленьком количестве, а заниматься укреплением земель королю некогда, или попросту нет желания, потому-то многие покидают свои владения, присоединяясь к близлежащим государствам или перебираясь поближе к владениями королевской семьи. Исходя из собственных знаний, Атанасия сделала вывод сама: они бежали сюда, чтобы выжить, хотя могли спастись в другом государстве, попросив помощь. Та же Литовия известна среди крестьян своим отношением к рабочему классу, который не подвергается угнетениям и гонениям.       А, возможно, те, кто слепо верил в счастье подле дворцовых стен, боялись войны из-за потока чужаков, потому, без доли стеснения, брались за любую работу, чтобы хоть как-то прокормить семью, убегая ближе к столице. Большая часть выручки уходила в казну, потому, если в крестьянских семьях рождались юноши, они с малолетства уходили бродяжничать, побираться возле пабов, в переулках, ну, или кидались воровать даже краюшку хлеба, принося все в дом, а девушки, к сожалению, уходили в проститутки. Совсем молоденьких, а еще и очень красивых личиком, лелеяли и могли продать жирным графам; те и обеспечат всю семью, и свою молодую любовницу аль жену, только плата за такую роскошь слишком высокая. Из рассказов Мари юная принцесса в полной мере понимала, в каком месте она живет – в самом грязном. А если таково будет желание короля – отдать ее в публичный дом или к жирному графу на плотские утехи – ей придется или бежать, или смириться. Наверное, именно этого сильнее всего боится Мари. Но Атанасия знала, что из раза в раз опасение Мари не подтверждалось, сводясь к одному и тому же. — И как тебя сюда занесло? — интересуется она недоверчиво.       Он удивился, с минуту подумал и заговорил: — Сначала тебе нужно представиться.       Названная принцесса нахмурилась. Она не знала о своей известности вне стен дворца, потому глубоко призадумалась: а стоит ли продолжать этот разговор? но, загоревшись этим общением, рискнула: — Атанасия.       Северин не удивился и не заволновался, напротив, он глубоко кивнул и протянул вперед грубую ладонь, просовывая ее через прутья забора. — Будем знакомы. — Она взглянула на руку и точно не знала, что с ней делать. — Пожми ее, — усмехнулся мальчик.       Атанасия аккуратно протянула свою тонкую руку в ответ и, будто боясь, что он отпрянет от нее, со всей силы сжала горячую ладонь. Забывшись, она выпустила ветку, и та, спустя секунду, резко врезалась в мягкую пунцовую щеку ребенка, поцарапав ее. Северин тихо-тихо рассмеялся, подался ближе к забору и, потрепав волосы девочки, поднялся на ноги, отряхнувшись.       Не проникшись его мнимой заботой, она вновь нахмурилась, чем в очередной раз рассмешила мальчишку по ту сторону. — Ну-с, мне пора. — Стой же! — выпаливает Атанасия, попутно растирая густо раскрасневшуюся кожу. Подобная сцена впервые на ее памяти, потому стоило рискнуть. — Я могу рассчитывать на встречу с тобой и завтра?       Едва заметно скривившись от ее говора, Северин догадался, что девчонка перед ним была из знати. Очень напоминает ту легенду, призадумывается он, помявшись с ноги на ногу.       Простояв так с минуту, в голову так ничего и не лезло. Ладно, махнул он рукой, уточню у матушки. — Так и быть. — Вздыхает он, повесив на пояс переполненный мешочек. — Свидимся же!       Тот шмыгнул в сторону, но Атанасия ни разу не упустила его силуэт их виду: он удалился в сторону, огибая лес, очень вкрадчиво и уверенно, будто промышляет это не впервые. И только его выгоревшие каштановые волосы поблескивали между кустарников, когда землистая кожа почти сливалась с твердыми резными стволами, потому он удачно пропал из вида, как только прыгнул вглубь необузданного Атанасией леса.       Ей было завидно. Мальчишка так беспардонно покинул ее, будто насмехаясь над убитой клеткой позади нее. Хотелось также: нырнуть в лесную гущу, дабы слиться с корнями высоких деревьев, и только слушать щебетание птиц, заведомо зная, что они – единственные, кто беспокоит ее в данное мгновение. Но действительность была иной. Она подкрадывалась сзади, отбивая спешащий ритм набойкой. И вот послышалось: — Ваше высочество.       Голос принадлежал Дениз.       Обернувшись, Атанасия ожидала увидеть только ее, но никак не целую рабочую свиту: незнакомый повар, совсем не вписывающийся в сей пейзаж, несколько новеньких горничных, с любопытством смотрящие на нее же, и сама Дениз, обеспокоено оглядывающая ее лицо.       Царапина! припав ладонью к щеке, она быстро вытянула прядь золотистых волос к лицу, но было поздно, ведь гувернантка неодобрительно оглядывала обросший шипами куст, наказав что-то одной из служанок подле себя. А после подозвала принцессу к себе, выдвинув стул.       Взглянув на стол, она увидела несколько видов блюд, которые по сей день были ей не знакомы. Должно быть, у Дениз были свои связи в главном дворце, потому что подобные яства Атанасия наблюдала впервые. Благо здесь не было десертов – их больше всего не любила названная принцесса.

7

      Когда бы еще Элиза так кричала, если бы не на собственных родах? На удивление, сейчас это ей совсем не было в радость.       У нее было только одно желание: поскорее вытолкнуть этого ничтожного ребенка из себя, потому что чувствовать его лезущую голову, изредка обхватывая мышцами, непосильная ноша. Для ее высочества происходящее – слишком мучительная процессия.       Пот все струился и сильнее бросал в дрожь, потому Элиза только и делала, что кричала: «Ты, оботри меня теплыми полотенцами!», а после вновь тужилась, впихнув еле выделяющийся второй подбородок в ямку между ключиц. Ее только накрыли какой-то простынкой, чтобы скрыть неглиже перед Грегуаром, потому что сменять одежды не было времени, – она рожала пятый час, но было ощущение, что идут вторые сутки. Голова малыша только показалась, но дальше этого он вовсе и не продвинулся, а с каждой новой минутой терпение королевы все лопалось и лопалось. Будь ее воля – скальпель, убранный от греха подальше, воткнулся бы в собственную утробу, задев ребенка, лишь бы больше не мучиться от этого плода нелюбви. — Старая дрянь, когда же этот чертов ребенок покинет меня?!       Старая женщина только прикусила язык и нырнула ближе к сальному лобку, но каждый раз, когда она оказывалась так близко, картина час от часу не прояснялась.       Ей говорили тужиться сильнее, лучше, а Грегуар, с гримасой отвращения стоящий рядом, насмешливо твердил ей кричать так же, как это было ранее, чтобы легче вытолкнуть наружу свое чадо. Но, чем громче она кричала, тем хуже она чувствовала раскрытие собственной матки, потому, когда в очередной раз взвинченная горничная обтирала ее теплой махровой тканью, она, как ненасытный волк, впивалась в нее зубами, сильно-сильно сжав челюсти.       Утробным рыком пульсировало нутро, шевелилась без ее собственного желания поясница и приподнимали вверх грудь собственные лопатки. Местами она слышала разговоры людей, мол, головка, наконец, продвигается, чему Элиза была несказанно рада, потому продолжала эти странные манипуляции червя, извиваясь телом. Простынка напрочь упала, ледяной ветер подвала прошелся по ее обнаженному телу, отчего набухли розовые соски, и, если приглядеться, заструилось белесое молоко вниз по коже, обдавая ее своим теплом. Женщина не чувствовала стыда или скованность, напротив, чем жаднее ее рассматривал Грегуар, чем испуганнее выглядело лицо прислуги и чем раздраженнее извивались морщины старой акушерки, тем лучше и прекраснее становилось ей. Она чувствовала, как пустовало нутро и как ей становилось много лучше, чем это было раньше; это означало одно – она родила.       В это мгновение не один Грегуар пребывал в недоумении: в купальне кричала только Элиза, да и то – крик ее совсем только стих, когда малютка оказался в руках женщины; сам младенец, вышедший на свет, не проронил ни слова. Мужчина видел, что это был мальчик со слепленными глазами и с каким-то уродством на лице, от которого его сразу затошнило, и он отвернулся в сторону, чтобы унять рвотные позывы. Казалось, одна Элиза не понимала происходящего, но, как только из ее губ сорвался очередной визг, мертвый младенец чуть выскользнул из рук старой женщины на пол.       Акушерка взволнованно передала ребенка помощнице и вновь наклонилась к лобку Элизы, сильно схватив ее за бедра. Королева от неожиданности взвизгнула и чуть не ударила пяткой старуху, слова которой окатили ее кипятком. — Молитесь, моя королева, чтобы этот ребенок был жив. — Кряхтя процедила женщина, вглядываясь в легко выходящую голову.       Элиза заткнулась тотчас, как услышала о мертвом первенце. Она думала, что если следующий появится таким же трупом, то ее саму сожгут следом, да и сам Грегуар будет настаивать на казни. Она боялась исключительно за себя, потому, пытаясь не сокращать лишний раз мышцы, извивалась лягушкой на препарировании, впившись пальцами по обе стороны ребер стола. Элиза уже забыла, что ей нагрубило это ничтожество, принимающее у нее роды, но, когда она отдохнет от нежеланной беременности, точно вспомнит это высказывание: тогда-то акушерка взойдет на эшафот.       С каждым новым утробным рыком и рывком тела молоко заливало ее полностью. Всевозможные крики наполнили это помещение, что невольно можно было бы окрестить его борделем. Лишние служанки точно подслушивали у дверей, докуда изредка долетал сорванный визг королевы. Им самим нравилось слышать ее страдания, но никто не знает, останутся ли эти отвратительные чувства при самой Элизе. Все, кроме самого короля, знают для чего ей этот ребенок, но что же она будет делать, родись наследница?       Наконец, нутро молодой матери перестало жечь – видимо, ребенок охотно царапал внутри мягкие ткани, бился ногами и вызывал изжогу перед тем, как появиться на свет, когда самый первый только мешал ему выйти наружу, скончавшись из-за пуповины. Он задохнулся и уже лежал синим трупом в деревянной коробке, накрытая каким-то жалким платочком, явно выделенный Грегуаром. — Заткните это убожество! — ее величество устало положила на лоб свои руки, а после спустилась ими к ушам, плотно накрыв их, чтобы посторонний шум не забивался в ее голову.       И вправду, ребенок визжал так же, как и мамаша: неприглядно корчил лицо, размахивал руками из стороны в сторону и наслаждался жизнью.       Королева раскрыла губы и первый вопрос был самым ожидаемым: — Этот выродок – мальчик?       Акушерка сегодня точно лишится головы: она заржала лошадиным смехом на всю купальню, скорчившись на месте, потому что схватило поясницу: — Ваш выродок первым лишился жизни, когда девочка родилась здоровой.       Должно быть, Элиза расстроилась известию: наследник умер в результате асфиксии, произведенной пуповиной собственной матери. Быть может, сама судьба издевалась над королевской семьей, чему не была рада женщина, но она уже придумала план на случай рождения, казалось, бесполезной девицы. Только от этого высказывания акушерки она расценивала не столько как оскорбление в сторону матери, нет, совсем нет. Она расценивала это как вызов.       Вставать ей нельзя, но она все равно села на край, чувствуя сильную слабость и тошноту. Грегуар тут же накинул ей на плечи свой фрак, который она с отвращением в лице приняла, и, развернувшись с насмехающимся видом к акушерке, провизжала: — Сию секунду, — и, подняв указательный палец вверх, молодые рыцари, стоящие поодаль от них, навострили уши, — голову с плеч!       Молодой конвой, опасливо озиравшийся между собой, не смел дернуться к щуплой старушке, когда самый преданный рыцарь размашистым шагом вышел вперед, обнажив шпагу. Все случилось быстро. Гримаса безумия на лице старой женщины долго будет преследовать их по ночам. Но вид замершего обезглавленного тела на ногах, спустя минуту рухнувшее вслед за укатившейся головушкой в угол купальни, куда страшнее. А их только недавно ступивший на службу товарищ только смиренно сунул шпагу в ножны, не смея даже обтереть смердящее лезвие.       Когда голова старой акушерки тотчас слетела с плеч, новое чадо, отданное в руки взвинченной горничной, не зарыдало. Оно, кажется, рассмеялось…       Оглушающая тишина продолжалась не долго. Женщина сама поднялась на ноги и подошла к коробке с трупом внутри. Убрав платок в сторону, она увидела изуродованное лицо младенца: сплющенный нос, вывернутые наизнанку губы и поросячьи уши наводили не самые лестные воспоминания Элизе – этот неудавшийся сын походил на ее уродливого брата, запертый ото всех в подвале их поместья. Хотела бы она призадуматься: хорошо ли ему сейчас? но мы говорим об Элизе, которая, в очередной раз, но уже брезгливо, накрыв погибшего ребенка, еле заметно усмехнулась. — Хорошо, что ты не выжил. — Она обогнула голову акушерки, еле задев его мизинцем ноги. Специально ступила на теплую кровь ступнями, размазав алый цвет по всему полу, и кивнула в лицо того самого рыцаря, отблагодарив. — Грегуар, подготовь карету и короля, — Элиза уже сидела на бортике медной ванны и регулировала подачу воды, — мы отправимся к королю Литовии с радостным известием о будущей помолвке.       «И все же, я не рассчитывала на два трупа…», — призадумалось ее величество, не подозревая, что ребенок в коробке задышал.

8

      Прошло несколько месяцев с тех пор, как Мари созывала всю прислугу в дальней пристройке. В последний раз некая Лили украла из библиотеки сверток нового пергамента и свежие чернила, когда ее на выходе поймала за руку мадемуазель. Тогда даже сам мсье Грегуар пожаловал, лишив воровку кисти и отослав за пределы дворца без рекомендательного письмеца. В этот же раз не свезло Гризельде и Жоржин, но не известно, насколько строго обойдется с ними Мари.       Время близилось к ночи. Часовые уже зажигали свечи в фонарях, обходя дворец, а прислуга с нервным видом ожидала экономку, словно во время приговора, заглядывая в рот судье. — Что-то не вижу нашей белолички. — Брезгливо осведомила всех Гризельда младшая, сложив на груди руки.       Шустрой пчелкой Поль пролетела меж служанок, оказавшись возле подруг, а после завопила: — Так ее перевели ж!       Роза недоверчиво огляделась, все уже убедившись, что той действительно не было, а после сплюнула, оскалившись. — Интересно, куда! — басом процедила она, усевшись на краю стола. — В гувернантки подалась! — и двумя пальцами указала на свои глаза. — Сама лично видела.       Полнушка Гризельда поперхнулась сворованной сластью с кухни, а рядом стоящие служанки, случайно услышавшие сплетню, загалдели: — Как эту неумеху!.. — Она ведь аристократка! — вымучено протянула Роза, сморщившись. — Не смыслю только, как сюда пихнули… Остальные закивали, вновь принявшись переговариваться. — Но разве в почете служить этому бастарду? — возмутилась Гризельда младшая. — Куда лучше, чем здесь торчать! — раздраженно выплевывает азиатка, мысом толкнув ведро с водой.       Пол оросился мыльной водой цвета посеревшего постельного белья. Старый паркет тут же впитал в себя всю грязь, источив гнилостную вонь, но, кажется, остальным не до этого. Уж больно занятную весть принесла для них чудачка Поль, потому можно было вдоволь насытиться суматохой, которая будет подкармливать их некоторое время новым слушком.       Вдруг послышалась знакомая поступь и все, как один, затихли, взглядом впившись в облезшие половицы. Несмышленые троглодитки, недовольно проносится в голове Мари, в красках слышавшая перепалку за картонной дверью.       Замерев в центре комнаты, она палкой указала на ведрышко, приказав Поль сменить воду, а после вздохнула, прикрыв глаза. Мари не сомневалась, что решение верное, но ожидать от этих жадных девиц можно было всякого, потому уже переселила Дениз в достойное для нее крыло, разрешив обставить его, как та только пожелает. — Сегодня леди дома де Даммартен приступила к своим прямым обязанностям гувернантки принцессы. — Озвучила Мари, несколько раз постучав по полу.       Азиатка вскинула голову. — Так почему же она только сейчас высунулась? — процедила она. — На то были свои причины. — Незамедлительно отвечает Мари, разворачиваясь спиной. — От вас только требуется во всем слушаться леди Даммартен и качественно выполнять свою работу, — и взглянула на них, обернувшись в левый профиль, — не то вас будет ждать участь Гризельды и Жоржин.       Простояв некоторое время в комнате, ожидая привычные препирания, но их не последовало. Все же, это место им было ценнее, чем очередное измывательство над благородной леди.       Еще не известно, что принесет им следующий день.