полусолнце

– вот если бы у моей революции был гимн, я бы хотел, чтобы его ты написал. донхек лежит на полу, протирает волосами бетон, как любит ворчать минхао. марк сидит на стуле и марает бумагу. – с чего ты взял, что я хороший писатель? донхек фыркает. – эта самая хорошесть писателя, о которой ты говоришь, определяется не результатом, а процессом, – он поворачивает голову набок, так, чтобы было удобнее наблюдать за марком, а марк от этого простого жеста смущается. – ты бы видел себя со стороны. сморщился весь, как сухофрукт, сгорбился над текстом этим несчастным. сразу видно – в муках рожаешь. а в муках всегда рождается самое прекрасное. – не всегда, – подает голос джису, внезапно оказавшийся в дверях. его нос перестал саднить, а тон кожи после нескольких часов крепкого сна стал заметно здоровее. – я когда в церковном хоре пел, мучился, точно распятый христос. но звучал при этом как визжащая шлюха. позабавленный таким сравнением, донхек не сдерживает недолгого хриплого смеха. недолгого, потому что долго смеяться у него не выходит, – начинает задыхаться. марк косится на него и хмурится недовольно. – если тебе слово член сказать, ты тоже заржешь? донхек моментально смотрит в ответ. – я хотя бы не начну краснеть, как ты. подловил. марк заливается краской и прячет лицо в воротнике. донхек от этого – смеется только громче, складывая руки на груди и шелестя своей клеенчатой ветровкой. в какой-то момент он умелым прыжком поднимается на ноги и одергивает эту самую ветровку, переводя взгляд с марка на джису. – ну и развеселили же вы меня, ребята. прежде чем уйти, он ладонью похлопывает марка по спине – ну, так, по-простому, почти приятельски похлопывает, и на долю секунды может создаться впечатление, будто он только и искал возможности марка коснуться. хоть как-нибудь. марково эго тешится этой догадкой, но сам марк – отнюдь. когда они остаются наедине с джису, у того в глазах – огонь. это необычно. зачастую там баренцево море. – мы будем валить отсюда?.. – шепчет он, почти шипя. марк пожимает плечами. тетрадные листы мнутся под его вспотевшими ладонями. – пока не кончится моя поэма – нет. / иногда минхао накрывает, и совсем не в хорошем смысле. – я так хочу к нему. хочухочухочу… он ворочается на постели, вжимает лицо в разодранную простынь, дерется ногами с невидимым врагом, цедит сквозь зубы, всхлипывает, кричит – громче всех эвакуационных сирен планеты – шепотом. – эй, – донхек недовольно толкает его в плечо. – к кому ты там хочешь? опять ебырь твой снился? – заткнись, – теперь минхао пинает ногой уже его – да так сильно, что донхек едва ли не скатывается на пол. – он не ебырь мне, а… – а кто? минхао приподнимается, вжимается спиной в стену, словно хочет в ней раствориться, стать единым целым да исчезнуть уже наконец. пытается сдуть с лица слипшиеся от холодного пота волосы и шепчет сквозь еле-еле приоткрытые губы. – он – любовь моей жизни. донхек усаживается рядом и роется по карманам в поисках сигарет. фыркает насмешливо: – а он сам-то об этом знает? минхао сглатывает вязкую горечь – будто жидкое железо. шепотом: – я не успел ему сказать. – ага, – вспыхивает огонек зажигалки; донхек закуривает и откидывает голову назад, упираясь макушкой в неровную стену. – оно и к лучшему. такими признаниями лучше не разбрасываться. – все еще гордишься тем, что никого никогда не любил? – уточняет минхао и делает жадную затяжку из чужой руки. донхек пожимает плечами. – здесь даже гордиться нечем. для меня это просто всегда было в порядке вещей. никого не любить. любят только слабые, а я – сильный, потому что родился для революции. минхао впускает в легкие вместе с сигаретным дымом страшное желание рассмеяться ему прямо в лицо. – но ты же прямо сейчас влюблен по уши, – и видно, как меняется донхеков взгляд, как отчетливо в нем вспыхивает нежелание слышать правду. минхао сыпет на рану: – в марка. но донхек не был бы собой, если бы не вскинул гордо подбородок: – я не влюблен в него, – он отвечает уверенно и громко, как будто нарочно, чтобы марк из соседней комнаты – услышал. – я просто хочу с ним переспать. использовать. доволен? – в таком случае, – минхао решает играть до победного, – почему ты еще не понял, что он не хочет того же? зло прищурившись, донхек отворачивается и молча в несколько рваных затяжек докуривает свою сигарету. минхао не любит задевать его за живое, но, кажется, он сделал это прямо сейчас. и, возможно, даже нарочно. – прости, – шепчет он, опускаясь обратно на подушку и отворачиваясь. – я не хотел издеваться. отмолчавшись, донхек отвечает таким же шепотом – куда-то в сторону: – ты прав. я влюблен в него. и это страшнее, чем революция, потому что на грани гибели я был тысячи раз, а чувствовал что-то такое – единожды. сейчас. оно новое, неизученное, я не понимаю его, это чувство. поэтому я защищаюсь похабными шутками, сарказмом и иногда, если приходится, – угрозами. я не знаю, как правильно выражать любовь. меня этому никто не учил. меня учили стрелять и бить рожи. все. – вам нужно поговорить, – тронутый его краткой, но искренней тирадой, предлагает минхао. – вдруг есть шанс, что он чувствует то же самое?.. донхек усмехается. – даже если и чувствует, он скорее мне глотку вскроет, чем признается. – любовь на обломках революции кажется еще страшнее, чем могла бы быть до нее, – минхао говорит еле-еле, – но, может, если вы встретились именно в разрухе, значит, вам было так суждено? если бы у моей революции был гимн, я бы хотел, чтобы его ты написал. я бы хотел, чтобы целые площади моих последователей хором пели сочиненные тобой куплеты. и я бы упал тебе в ноги за закрытой дверью, чтобы никто не узрел моей слабости. я бы вжался лицом в твое бедро и целовал его сквозь брюки, оставляя влажные следы. вылизывал бы тебя, словно покорная псина. и мне все равно было бы недостаточно. / утром им одинаково не спится, и они стоят на промозглой улице, наблюдая, как вдалеке из-за горизонта поднимается рассвет, делая небо оранжево-акварельным. марк курит и дрожит, а донхек смотрит на него сквозь раннюю дымку и свежий воздух, немного снизу, терпеливо, молча. – чего же ты ждешь?.. – шепотом спрашивает он. марк обращает к нему вопросительный взгляд. – чего ты ждешь? – громче повторяет донхек. – весь мир как на ладони. беги, куда видишь. я не буду держать. – отпускаешь меня? – марк ухмыляется. никогда. – я бы сказал, – легкий рассветный ветер ерошит донхековы волосы, – да. отпускаю. марк кинематографично выпускает дым ему в лицо. донхек приподнимается на носочки и тянется за поцелуем, которого не случается. марк увиливает и обнимает себя руками, глядя в совершенно другую сторону. а донхек – ему в спину. – представь, что я сейчас ухожу, – марк топчет ногой сигарету, прежде чем нырнуть обратно в дверь подъезда, – а меня ждет недосмотренный ночью сон. донхек остается в одиночестве смотреть ему вслед, расцелованный в щеки рассветом. мне кажется, я люблю тебя. мне кажется, я люблю тебя. мне кажется, я люблю тебя. как там твоя поэзия?