Огонь не гаснет оттого, что от него зажгли другой.
Окрестности Ист-сити, станция Ривербэнк, 21 октября 1895 года.
Ветер гнал сухие листья по дороге, закручивая их в вихре под колёсами автомобиля. После смерти брата Крис ненавидела вождение, но чёртово кладбище находилось в каком-то медвежьем углу, а она опоздала на пригородный поезд. Хозяйка самого веселого заведения Ист-сити придавила педаль, и машина с рёвом вылетела на шоссе. Крис торопилась: судя по карте, ехать предстояло около часа. Только бы успеть. Осень в тихом пригороде наступила быстро. Она уже дышала заморозками на поздние цветы, раскрасила киноварью и золотом кудрявые клёны. Осень пряталась в холодном тумане раннего утра, томилась в печали убранных фермерских полей. Все мелькавшие за окном пейзажи были прекрасны. Раньше Крис посмеялась бы над посылами тихой жизни в пасторальном раю, в домах, словно нарисованных для рекламы печенья. Пять лет назад судьба отплатила за все насмешки: и сейчас Крис почти с завистью разглядывала уютные коттеджи, всё ещё зелёные газоны, облетевшие сады за белыми заборчиками. Должно быть, за этим штакетником так хорошо жить и растить детей, которые тут и там стайками вылетали к шоссе, чтобы поглазеть на редкие проезжавшие машины. Видит небо, она была не самой плохой женщиной на свете, но теперь, по иронии судьбы, боялась оказаться плохой матерью. Крис повернула по указателю и сбросила скорость, въезжая на главную улицу сонного захолустья в часе езды от большого города. На чистенькой привокзальной площади развевались флаги, навес тележки зеленщика потяжелел от ночного дождя. Вокруг было пусто и сыро. Хозяин маленького кафе вышел на улицу, провожая взглядом несущийся автомобиль. Испуганные голуби разлетелись в стороны. Крис с яростью нажала на клаксон, посылая небу проклятья. Только бы успеть! За ратушей показалось почтовое отделение, чуть дальше возвышался незыблемый островок государственной власти Аместриса — военная комендатура. Крис живо представила седого сержанта, храпящего за тесной конторкой, а рядом на почте, должно быть, так же посапывал старый капрал, испачканный чернилами и сургучом, но без аксельбантов и фуражки. Крис усмехнулась: двадцать пять лет назад из похожей дыры, но намного южнее и ближе к пустыне, сначала сбежал её младший брат, а потом и она сама, прихватив тётушкино бальное платье с боа и туфли на каблуках. Так. Лучше бы ей вспомнить автомобильную карту, лежащую в бардачке под перчатками. Крис миновала главную площадь, от которой лучами расходились всего три улицы, и мост через реку. Дорога, обогнув приземистые жилые дома, резко свернула налево, брусчатка превратилась в две колеи посреди некошеного поля, и рессоры напряжённо заскрипели. Крис увидела косо торчащую ограду и поняла, что не заблудилась, её поездка окончена. Машина остановилась, Крис заглушила двигатель, но её сердце продолжало бешено колотиться. Рука сама потянулась к мундштуку, но Крис одёрнула себя, выскочила наружу и бросилась к входу на деревенское кладбище. Туфли утопали в раскисшем грунте, к каблукам цеплялась опавшая листва. Крис споткнулась и выругалась, борясь с отчаянным желанием закурить. Сизый сигаретный дым поднимался над полем как галлюцинация. Возле ворот, в высокой траве, сидели и дымили два могильщика. Их лопаты, перепачканные свежей грязью, валялись рядом. Парни флегматично поглядели на Крис. Опоздала, пронеслось в голове. Она опоздала минимум на год. На что она надеялась? Всё было давно кончено, ей не стоило вообще приезжать. Крис отдала бы годовую выручку своего бара, чтобы убраться подальше от чёртова кладбища. И покурить. Святое небо, ей нужно было покурить. Крис ускорила шаг, бежала и снова спотыкалась, проклиная неудобные туфли. Она вдруг остановилась, заметив высокого человека у дальнего края ограды. Крис сразу узнала мужчину с ястребиным профилем, хотя с последней встречи он сильно похудел и его вид сделался ещё более диким. Рядом с ним стоял ребёнок, почти неразличимая тень в высокой траве. Это была девочка, светлые волосы растрепались вровень с золотыми колосками сорных злаков. Из-за траура на платьице чернела креповая лента. Девочка молча смотрела на свежую могилу, временами поправляя нехитрый букет из ромашек. Ветер норовил разметать цветы по только что положенной гранитной плите. Крис медлила, не решаясь подойти. — Как они назвали её? — позади раздался знакомый голос, обманчиво мягкий, словно пушистая лапа камышового кота. Крис не обернулась и не особенно удивилась. В городе она успела заметить машину с военными номерами. — А, полковник… — Крис усмехнулась, сощурив тёмные, чуть раскосые глаза, у зрачка обведённые сталью. Низкие тучи наползли на горизонт, окончательно спрятав солнце. — Не думала, что у тебя хватит духу сюда явиться. — Уже генерал-майор, — привычно поправил мужчина в круглых очках, под чёрным пальто угадывалась военная форма. Он стоял настолько близко, что Крис почудился сыромятный запах скрипящих армейских ботинок, утробный и ненавистный, наследивший не только в её жизни. Она отвернулась. За воротами кладбища маячил молодой офицер, должно быть, адъютант генерала. — Что бы ты обо мне ни думала, она была моей единственной дочерью. Тем временем девочка, опустившись на колени, погладила холмик комковатой земли. Отец малышки не шевелился, сложив руки на груди. Крис процедила сквозь зубы: — Когда твоя дочь ушла из дома, ты объявил её в розыск как преступницу. — Шах и мат, — генерал сухо рассмеялся. — В целом мире есть только две женщины, которые меня на дух не переносят — это ты и моя собственная дочь. — Ты слишком самоуверен, старый лис. — Да, теперь ты осталась одна… Они замолчали. Крис принялась потрошить элегантный чёрный ридикюль из змеиной кожи. На глаза всё время попадались только мундштук и сигареты. Она хотела закурить, но со злостью поняла, что оставила спички в машине. Генерал галантно предложил серебряную зажигалку и раскланялся, поблёскивая очками. Хитрый лис. Крис вздохнула и закурила, а потом, плотнее запахнув пальто, протянула фотографический снимок. Это был портрет семьи — молодых родителей с младенцем на руках. Такие фотокарточки обычно делают в сельских ратушах перед регистрацией рождения. На обороте сохранилась каллиграфическая подпись и дата 1989. Генерал сжал губы в тонкую линию. — Это имя не принесёт счастья девчонке, как не принесло её матери. — Кто знает… — Крис выдохнула облако ароматного дыма, поежившись от холода, — почему бы тебе ни примириться с ним, хотя бы ради малышки? Она махнула рукой в сторону девочки, которая пыталась устроить цветы на могильной плите, а потом прижала их камнем. — Ты стала сентиментальной, моя дорогая, — усмехнулся генерал, погладив пышные, молодцевато торчащие усы. — Дети нас меняют. На лице генерала проскользнуло секундное удивление, потом он нахмурился. Они молча смотрели на две фигуры у свежей могилы. Казалось, странный обряд этих похорон совершился, и все собирались уходить. Маленькая девочка подошла к отцу и неловко остановилась рядом, не решаясь взять его за руку. — Скажи мне правду, Крис, я ведь не делал тебе зла и всегда платил за добро, — генерал приблизился вплотную и зашипел в самое ухо. — Она была счастлива? Моя дочь была счастлива хотя бы минуту своей жизни с этим рехнувшимся неудачником? Крис нервно засмеялась и прикусила мундштук. — Вот же бесчувственный болван! Цепной похотливый пёс! У тебя всегда вместо сердца был камень. Выругавшись, как пьяный шахтёр из угольных забоев рядом с её родным городком, она быстро пошла прочь. А генерал стоял и долго смотрел вслед. Он снял очки, до боли сдавливая холодными пальцами переносицу. Поднялся ветер, ромашки разлетелись по земле. Сухая трава волновалась за оградой давно умершим морем. Он медленно вернулся к своей машине, так и не приблизившись к опустевшей могиле дочери. Адъютант открыл перед ним дверцу. Генерал-майор Грумман, недавно переведённый из Централа и дважды удостоенный высшей награды фюрера, расположился на заднем сиденье. Снова начался дождь, рваные облака низко повисли над городком у реки, над одноэтажными домами и ратушей из старого кирпича. Генерал отложил фуражку и заметил фотографию, которую до сих пор сминал в кулаке. «Нашей невероятной Крис от Элизабет, Берта и малышки Элизабет». От рукава шинели разило духами и сигаретами Крис Мустанг, более известной в городе как мадам Кристмас. Она всегда умела заявить о себе. — Едем, капитан, — приказал Грумман, и машина тронулась с места.***
Девочка с удивлением подошла к входной двери и прислушалась. Так и есть, в дверь кто-то настойчиво стучал. Она встала на цыпочки, вытянувшись во весь рост, и с трудом отперла замок. За дверью стояла гостья, но едва дама успела войти, на лестнице послышались стремительные шаги. — Убирайся вон, Крис! — громко закричали сверху. Хозяин дома, алхимик Хоукай, спустился до ужина — это было очень необычно. — Берт, мне так жаль, — артистически безупречный голос Крис Мустанг дрогнул: сейчас его бы не узнали не только бывшие поклонники, но и девочки из бара, чьих буйных клиентов мадам единственным метким словом выпроваживала вон. — Ты говорила сегодня с ним! Я видел! У её неостывшей могилы, с человеком, который в конце концов загнал под землю родную дочь! — Всё не так, Берт. — Ты всегда была двуличной, — мужчина беспомощно остановился, словно упёрся в невидимое препятствие. Из отворённой двери гостиной было видно домашнее пианино с раскрытыми нотами и оплавившийся воск на свечном светильнике. — Мы зря доверяли тебе. Крис покачала головой и прислонилась к двери. — Я не могу игнорировать его. Жизнь изменилась, сейчас всем приходится сотрудничать с военными. Тот, кого она назвала Бертом, зло расхохотался. Девочка стояла в стороне, спрятавшись за лестничную балюстраду, и неотрывно наблюдала за гостьей в синем бархатном платье, которая не боялась перечить отцу. Не дождавшись никакого гостеприимства, Крис скинула пальто на вешалку рядом с часами из красного дерева. Она машинально открыла дверцу и запустила маятник, острая секундная стрелка, ожив, побежала по циферблату. Когда дело было сделано, Крис развернулась на каблуках и уставилась прямо в карие глаза алхимика, горевшие бессильной яростью: — Да. Мне пришлось, Берт. Я теперь отвечаю не только за свою жизнь, и не могу себе позволить отгородиться от мира и ничего не делать. Они надолго замолчали, стараясь больше не встречаться взглядами. Алхимик тяжело опустился на последнюю ступеньку лестницы, обхватив голову руками. Он глухо стонал. Крис присела рядом и смотрела в пустоту, вспоминая молодую женщину — недавнюю хозяйку этого дома. Старый дом пока не умер, но будет медленно угасать, лишённый её огня и внутренней силы. Девочка незаметно пробралась в гостиную: наблюдать за отцом и его гостьей стало грустно, а смысла разговора она не понимала. Было ясно, что они спорили о маме. В музыкальной гостиной стояло мамино пианино. Она взгромоздилась на стул и, с трудом открыв крышку, склонилась над клавишами. Девочка повторяла про себя ноты первой октавы, как учила мама. Печальное «до», кроткая «соль» и высокая «ля» поднялись вверх к потолку, заполняя тишину. — Иди к себе! — резко приказал отец, из ниоткуда появившись на пороге. Девочка моментально повиновалась. Она не успела выйти из комнаты, когда алхимик подошёл вплотную к инструменту. Дека ещё резонировала звуком, а потом замолчала. Он провёл рукой по пыльной крышке, соединив несколько линий. Крис, побелевшая от ужаса, вскочила и, подхватив ребёнка на руки, заорала. — Нет! Не смей этого делать! Сумасшедший! Неожиданно он повиновался. — Мне больше ничего не нужно, — с этими словами Бертольд Хоукай стал подниматься наверх, немного пошатываясь на лестнице. — Если тебе не нужна собственная дочь, возьми у него деньги и отправь ребёнка в школу, — крикнула вслед закрывшейся двери Крис, а затем бережно поставила девочку на ноги. Малышка совсем притихла, ни разу не заплакав, и серьезно смотрела на гостью. Она была вылитая мать — только цвет больших глаз, похожий на каштановый мёд, или на выдержанный в дубовых бочках коньяк из Креты, роднил её с отцом, с тем молодым человеком, который приходил каждый вечер в бар Кристмас, чтобы послушать игру хорошенькой пианистки из диксиленда. Это было так давно, когда Крис ещё пела на сцене и голос её не подводил. Она наклонилась к малышке и погладила неровно подстриженную голову с вихрами как у мальчишки. Берту наверняка пришлось отрезать пшеничные косички, чтобы меньше возиться с причёской дочери по утрам. — Ну что, угостишь меня горячим шоколадом, малышка Элизабет? Заодно напомнишь, где здесь у вас кухня. Девочка впервые улыбнулась, светло и доверчиво, взяла обеими ладошками протянутую руку, унизанную золотыми кольцами, с карминово-красными длинными ногтями. А потом повела на кухню, где лежала большая банка с какао и миндальные печенья, которые испекла ещё мама.