Еще три рассказа из ожерелья

Слезы жгут не оттого, что они соленые, а оттого, что наполнены воспоминаниями. Милорад Павич. Мушка

      — В подобной ситуации, вероятно, это прозвучит с моей стороны несколько не к месту, но, знаешь, Гард, я очень рад. Рад, что именно ты прошел со мной весь этот процесс до конца. В маленькой кофейне на пересечении Арстон-Стрит и Лейтон-Парка было немноголюдно. Такой сезон — погода портится, туристы мигрируют в теплые страны, словно перелетные птицы. За солнцем. — Я понимаю, Мартин, я все понимаю. Мартин вздохнул и посмотрел в панорамное окно, возле которого они сидели. Там, за окном, занимался серый ранний вечер, небо постепенно затягивалось пеленой туч. — Иногда я думаю, может, и не нужно было все это начинать? — продолжил Мартин. — Сейчас уже поздно, я остыл, многое передумал… А как ты сам пережил это? Гард пожал плечами. — Говорят, что у адвокатов по бракоразводным делам вырабатывается иммунитет. — Но ведь это не так? — с какой-то болезненной настойчивостью продолжал расспрашивать Мартин. — Это не может быть так! Не чувствовать надежду, боль, разочарование, не вспоминать все время то хорошее, то плохое… Он умолк, словно задумавшись о чем-то своем, а Гард, в свою очередь, тоже глянул сквозь толщу стекла на мостовую этого небольшого европейского городка. Никакого иммунитета нет от прошлых воспоминаний, ни у адвоката, ни у банкира. Есть только они, воспоминания, пожелтевшие страницы дневника жизни, ламинированные страницы фотоальбома судьбы; и единственное, что доступно человеку — сложить все это в чемодан и туго перетянуть веревкой. Чтобы не разбилось хрупкое сердце. Гард поднялся из-за стола. — Пойду вымою руки, — пряча глаза, сообщил он Мартину. Туалетная комната тоже была небольшая, выдержанная в общем интерьере кофейни. Единственной приметной деталью была стеклянная панель, стилизованная под аквариум, отделяющая поворот к туалетной комнате от общего зала. Гард наклонился, рассматривая снующих в аквариуме мелких разноцветных рыбешек. — Неужели живые? — удивился он вслух. — Имитация, — послышалось с другой стороны панели. — Из живой природы в этом заведении только один вид — человек. Гард увидел сквозь аквариумное стекло глаза ответившего ему посетителя кофейни: карие и неподвижные, как эта фальшивая вода. Выпрямившись, он присмотрелся и тот, на другой стороне, тоже выпрямился. — Прощу прощения, — как показалось Гарду с досадой, произнес его случайный собеседник. — Возможно, невольно, я помешал вашим мыслям, позволив себе вмешаться и ответить на ваш вопрос, хоть он и не был адресован мне. — Как филигранно вы извиняетесь! — восхитился бракоразводный адвокат. — Право слово, я просто вынужден подыскивать слова, чтобы не выглядеть перед вами бледно! Молодой человек, а он действительно, был молод, коротко хохотнул. Миловидный блондин, чуть ниже Гарда ростом, но сложенный удивительно гармонично и даже по его скупым движениям было заметно, что он отменно владеет своим телом. А серьезный непроницаемый взгляд отчетливо говорил о том, что своими мыслями и эмоциями тоже владеет. И не хуже, чем телом. — Привычка, — он пожал узкими плечами, обтянутыми кожаной курткой. — Издержки воспитания. Гард отметил, что незнакомец обладает редкой способностью располагать к себе буквально с первого взгляда, или с первого слова. Он сам, как адвокат, весьма ценил это качество и называл его «яркая энергетика». Это свойство было опасным и, чем острее оно было выражено, тем волнующе оно действовало на остальных людей. — Я в вашем городе чужой, — поддаваясь очарованию незнакомца, продолжил их странную беседу Гард. — Был здесь в деловой поездке. Может быть, посоветуете мне какую-нибудь местную достопримечательность, скажем так, «must see», не увидев которую, нельзя отсюда уехать? Молодой человек медлил лишь минуту. — Музей отвергнутых воспоминаний, разумеется. О нем стараются не говорить вслух, но такого второго вы не найдете нигде. — Мартин, — Гард вернулся за столик кофейни, а молодой человек так и не шел у него из головы. Зацепил-таки своей аурой и парой произнесенных фраз. — А что у вас в городе за Музей отвергнутых воспоминаний? Я и не слышал о таком. Мартин резко вскинул голову, словно не поверив своим ушам. — Зачем тебе это? Не самая лучшая затея, как другу советую. — Да что в нем такого? — Ты что, Бренна встретил? — не обращая внимания на вопросы Гарда, перебил его Мартин. — Он здесь? — Если ты про блондинистого красавчика в кожанке и с профессионально выполненными смоки айз, то да, я перекинулся с ним несколькими фразами. А он кто такой? — Барон Бренн, — Мартин поморщился, будто у него внезапно заболел зуб. — Представитель нашей «золотой» молодежи. — А Музей? — А, — остыв, махнул рукой Мартин. — Блажь аристократа. Музей отвергнутых воспоминаний располагался в готическом особняке в чопорном переулке. Высокие стрельчатые окна были похожи на окна старинных храмов, черный камень ажурных башенок второго жилого этажа и решетки, увитые плющом, — так вот как живут современные аристократы. Еще и музеями владеют! Бронзовый молоточек стукнул в панель красного дерева входной двери. — Посетитель? — Бренн, если и узнал Гарда, то виду не подал. По-прежнему взгляд непроницаемый и невозмутимый. — Вы как раз вовремя пришли, — у нас Ночь музеев. — А что у вас за экспонаты? — спросил Гард, осматривая небольшой зал экспозиции. — Картины? — Это отвергнутые воспоминания, — без тени улыбки произнес Бренн. Он подвел адвоката к картине, висящей на стене у окна. — Милый пейзаж, не правда ли? Летний день, изображенный на небольшом холсте в простой белой раме, манил солнечным светом, весьма мастерски изображенным художником. Воздух картины был свеж и прозрачен. — Люди приносят сюда то, что они хотят забыть, то, от чего они хотят избавиться, — от своих тяжелых, я бы даже сказал, тягостных воспоминаний, — произнес барон за спиной Гарда. — А что же здесь тягостного? — удивился адвокат. — Обычный пейзаж. — На этой поляне, в то самое утро ядовитая змея ужалила жену художника, — помолчав, откликнулся барон. — Женщина умерла. Художник не вынес воспоминаний и отверг их. Теперь они здесь, в коллекции музея. — А если человек захочет вернуть свое воспоминание? — заинтересовался Гард. — Он посмотрит на свою картину и вспомнит все? — Нет, — усмехнулся Бренн. — Обратного хода нет. Это будет для него обычная картина, не более того. — А если человек не умеет рисовать? — Гарду казалось призрачным все в этом музее. И их разговор, и картины, развешанные по стенам, даже голос барона казался ненастоящим, имитацией, как те рыбки в кофейне. — Не беда, — барон кивнул на ближайший к ним белый лист ватмана, приколотый к стене канцелярской кнопкой. На нем ровно посередине стояла жирная черная точка. — Главное, суть. Однажды мне принесли холст, весь залитый спермой. Ну, это так клиент уверял, что спермой, а что уж там было на самом деле…! — Вот это воспоминание! — засмеялся Гард. — А вы сами? — пристально взглянул на него барон-смотритель-экскурсовод-искусствовед. — От какого воспоминания вы бы сами хотели избавиться навсегда? Гард снова вернулся мыслями к тому дню, когда его возлюбленный заявил тоном, не терпящим возражений: «Нам нужно расстаться, милый. Я полюбил другого». — Вы знаете, я, пожалуй, воздержусь… пока, по крайней мере, — ответил Гард. — Я, наверное, еще пока не готов забыть… забыть его. Барон кивнул, ничуть не удивившись слову «его». — Я вас понимаю. Это не всегда легко. И потом, многие считают, что воспоминания — это неотъемлемая часть жизни, часть личности, избавившись от них, якобы и человек становится иным. — А вы так не считаете? — напрямик спросил Гард. Бренн пожал плечами, опять, словно пожалев о том, что сказал так много. — Ну, я всего лишь смотритель коллекции, мое мнение здесь совершенно не играет никакой роли. — А ваших личных воспоминаний здесь нет среди экспонатов? — Гард обвел глазами небольшой зал, словно ощупывая взглядом развешанные по стенам картины: большие, маленькие, портреты, пейзажи, абстракция, реализм, акварель и грифель. Бренн молчал. Гард, удивленный его молчанием, обернулся к нему. — Я задал некорректный вопрос? — адвокат интуитивно чувствовал, что барон рад бы не отвечать, но почему-то, одновременно, и хочет поделиться с ним чем-то. Чем-то скрытым от глаз других. — Вы не из нашего города, — наконец заговорил Бренн. — И вы пришли в Ночь музеев. Я могу показать вам картины-воспоминания, которые не входят в основную экспозицию и находятся в запаснике. Если хотите. Комнатка-запасник музея была совсем крошечной. И кругом, стопками, рулонами, папками были сложены картины и рисунки. Гард повернул лицом к себе первую картину, из прислоненных к стене. Бренн. Портрет, выписанный тщательно, карандаш по плотной матовой бумаге. Повернул вторую, вытащил наугад десятую, двадцатую… На всех картинах, рисунках и холстах было лицо барона Бренна. — Но почему ты? — потрясенно выговорил Гард. — Ты…? — Они все были близки со мной, — невозмутимо ответил барон. — А потом я стал для них самым кошмарным воспоминанием, которое они бы убили, если бы не были такими трусами. — Сколько же их здесь? — А что? — Бренн норовисто вскинул голову. — Я взрослый человек, имеющий право на ошибку! — Это не ошибки! Это грабли, и я, если честно, удивлен, что ты до сих пор не расшиб себе ими лоб! Бренн снова свинцово умолк. — Вот что, — Гард аккуратно поставил все картины по местам. — Я хочу пригласить тебя на чашечку кофе. Все равно, уже поздно, туристов в городе мало, посетителей у тебя больше не будет. — Нет, — барон даже не потрудился добавить в голос аристократической вежливости. — Нет. Ты хороший человек, а я не собираюсь начинать все заново. Потом все равно ты сбежишь от меня, проклиная этот самый момент, когда ты предложил выпить кофе. Всегда все одинаково! И грабель, как ты выразился, с меня хватит. — Давай, собирайся, — адвокаты умеют убеждать, это же всем известно. — Мне нужно обсудить цену на этот хлам. — Он кивнул на картины запасника. Я их у тебя покупаю. — Еще чего? Это зачем еще? — Бренн даже начал спотыкаться о слова. — С какой это еще стати? — Иногда и аристократам-смотрителям музеев полезно начать все с чистого листа, — улыбаясь ответил Гард. — И выкинуть все эти отвергнутые воспоминания. Разве нет?