Хроники Особого Отдела

Рашид Ибрагимович смотрел на бумаги, лежащие на столе, и, как никогда, чувствовал вопиющую нелепость происходящего. «Я, коммунист, (стаж 26 лет), Плойко Анастасия Дмитриевна, директор воспитательного учреждения ясли-сад №16 Фрунзенского района города Москвы, вынуждена информировать отдел семейной политики районного комитета коммунистической партии о выявленных мной фактах ненадлежащего воспитания и ухода родителями за воспитанницей детского сада Кесслеровой Марией, пяти с половиной лет...». Он читал письмо и недоумевал: каким образом оно оказалось у него в кабинете? Почему он не должен отправить его сейчас в мусор? «Вынуждена информировать…». Утром сей документ передал САМ Семичастный. И не просто передал. Точно издеваясь над чувствами подчинённого, выговаривал: «Видимо, у вас там не хватает разума, и вы уже не в состоянии разобраться в делах, которыми Партия вам доверила заниматься! Ребёнок проживает в секретнейшем отделе страны! И в яслях – вы вдумайтесь! – рассуждает о возможной центаврианской интервенции… Мои приказы не обсуждаются, товарищ генерал, их выполняют! Ребёнка в интернат! Пока родители находятся на задании Родины… вы не справились – так там правильно научат!..» Генерал резко встал. Бледнея, подошёл к окну и, ослабив узел галстука, на ходу стал расстегивать верхние пуговицы рубашки. Губы затряслись, а шея пошла пятнами, наливаясь тёмно-багровой кровью. Зато холод влез между пальцами, упорный холод… щеколда форточки, промёрзшая за зиму, не хотела открываться. Рашид Ибрагимович зло упёрся в стекло кулаками, словно хотел разбить его и выйти, выйти в окно, наконец, забыть о своём вечном, липком, обволакивающем всё тело страхе. «Сдать Машу в интернат. Точка. Приказ. Нет. Невозможно. Он не станет этого делать. Никогда. Там, дома, в Серебряном бору, живёт ещё одна девочка. Его! Даша. Её тоже? Если что – её тоже?! Нет. Никогда…». Он всегда боялся за семью, твёрдо зная, что с такой службой – семьи быть не может. Никто не смог бы сосчитать, сколько дум, сколько бессонных ночей прожил он за все эти годы. Почему-то вспомнил сообщение о смерти дочери и новорожденную внучку, лежащую в люльке. Её пальчик, высунувшийся из кокона тугих пелёнок… Генерал выпрямил спину, развернулся. Стукнули о натёртый мастикой паркетный пол ботинки. Вернулся к столу и достал из бокового ящичка обжёгший холодным металлом его горячую руку пистолет. В груди нарастала тяжесть. Подержав его с минуту, и, выровняв дыхание, Худояров уже совершенно спокойно проверил табельное оружие, щёлкнув предохранителем и… – Я те чо, карета скорой психиатрической помощи? – сквозь звон в голове услышал он. Генерал поднял голову. Перед глазами плыло. – Уходи, – хрипло попросил он. Неутомимый полковник, выросший, как из-под земли, буравил его мозг чёрными злыми глазами. – За истину платят, – шипел он. – За правду сражаются. Правда слаба! Но сила всегда на её стороне. О чём он?.. По серому лицу Худоярова волной прокатилась обжигающая волна, в груди заломило, и он, охнув, развалился на кресле. В глазах остались непонимание, боль… и какая-то детская обида. Злость, смешанная с раздражением, мгновенно стерлась с лица стоящего перед ним начальника Особого отдела: – Рашид, – сквозь вату и гул чужих, лишних, ненужных голосов, с трудом, расслышал Худояров, – Я те не Асклепий, (мать его…), я те инфаркты лечить не умею. Ну, какая ты сволочь, а?! *** …Он медленно плавал в густом бесцветном киселе. Мысли так же неспешно перемещались следом, и он даже видел их образы, почему-то аккуратно напечатанные… будто на пишущей машинке научились печатать рисунки... «Что удержало от выстрела? Неужели, страх?» Он представил, как Ян стоит рядом с его обитым кумачовой тряпкой гробом и, с презрением, не скрывая своего обычного неуважения, даже к покойникам, сообщает: «Дурак. Самая большая глупость – лишить себя удовольствия узнать, что завтра снова взойдёт солнце!» И эта его вечная кривая улыбочка на лице… как всегда, непочтительная… Потом наступила темнота, и Рашид Ибрагимович стал мучительно раздумывать: зачем он так сказал? …За окном, одуревшие от весеннего тепла, радостно орали воробьи. «Раскрыл фрамугу-то!», – подумал Худояров удовлетворённо. И, решив, наконец, возмутиться: «О покойниках хорошо, или никак!», – открыл глаза. *** В кабинете пахло камфарой. Суетилась, охая, мёдсестра. Серый, от ответственности и страха, секретарь громко и радостно сообщал: – Доктор уже на подъезде! Он медленно приподнял голову, с удивлением, отметив, что лежит на диване. Оглядел свой кабинет. В окно водопадом лилось живое светлое тепло весеннего мартовского солнца. Этот животворящий свет растопил тяжесть в его груди. Дышалось легко, и в голове, впервые за много дней, наступил мир и порядок. Начальник особого отдела стоял к нему спиной и, читая пасквильный документ из детского сада, тихо хихикал. «Паршивец», – улыбнулся Рашид Ибрагимович. Он посмотрел на стол и увидел сиротливую веточку вербы, воткнутую им самим в пустую чернильницу ещё в прошлом году. Ни воды, ни даже чернил за это время в стеклянную посудину так и не налили, и ветка была засохшей. Была. Сейчас маленькая сухая палочка, источая нежное, едва заметное мерцание, пила солнечный свет. Из таинственной, ставшей масляно-клейкой, глубины чернильницы что-то мягко блеснуло… а в следующую минуту на ветке показалась большая серая почка, и хрупкий светло-зелёный листок! *** Они прилетели в Австрию ранним утром и долго добирались до Вены из пригорода, где построенный во время аншлюса аэропорт неторопливо и чётко принимал воздушные суда со всего мира. В воздухе висел серый туман, характерный для промозглой погоды конца марта. И эти мелкие капли воды старательно забирались ещё немногочисленным пешеходам под воротники. Люди вздрагивали, ёжились и ускоряли шаг. Ксения из окна рейсового автобуса, с удовольствием, наблюдала, как молодое послевоенное поколение венцев спешит на учебу. Сидящий рядом Борис ностальгически вздыхал, при виде пожилых господ в шляпах и длинных ратиновых пальто, которые выводили своих собак, таких же уверенных в себе, как и их хозяева. *** В этот раз государство, (в лице начальника особого отдела), предоставило им отличный номер в дорогом отеле. «Официальным представителям Советского Союза по ночлежкам таскаться не по чину!», – сообщил на прощание Ян и отправил в Европу, вручив объёмистый кошелёк, Кесслеровы летели, не скрываясь, под своей фамилией, и эта ситуация удивляла Ксению. Как-то сомнительно было, что родная страна так беспокоилась о них – недавно проваливших тщательно замаскированную для иезуитов мышеловку. Открытое прибытие, дорогая гостиница, да ещё и куча денег. Муж, как всегда, летел, не задавая вопросов. Чёрная паучиха давно и надёжно запеленала историка своей прочной нитью. Иногда у жены создавалось впечатление, что супругу всё равно, чего делать и куда идти – лишь бы рядом с ней! Для Ксении же приказ звучал чётко: «Прелатура Святого Креста и Опус Деи,(1), обязана переехать в Ватикан. Мы не в состоянии контролировать разбросанные по всей Европе отделения». В Вене долго искать её расположение не требовалось, святые отцы ещё в XIX веке облюбовали Миноритенкирхе. А потому, оставив вещи, пара сразу отправилась в расположенное рядом с храмом кафе «Централ». – Тебе что заказать, дорогая? – спросил Борис, отодвигая тяжёлый стул для Ксении. – Штрудель и кофе «Меланж», – откликнулась она. Стоящий недалеко от столика официант, с грустью, смотрел на пару типичных обеспеченных австрийцев, понимая – чаевых не будет. Но, услышав французский акцент у ответившей по-немецки своему спутнику дамы, парень воспрял душой и решил провести небольшую экскурсию. – Мадам, знает, в какое место её привёл господин? – с надеждой, начал он. Пара подняла глаза и познавательно закивала. Воодушевлённый данным фактом, народный экскурсовод продолжил: – Вы, конечно, даже не догадываетесь, что может объединять Адольфа Гитлера с Владимиром Лениным, а также с Львом Троцким, бароном Ротшильдом, Иосифом Сталиным, последним правителем династии Габсбургов, Зигмундом Фрейдом и Иосифом Брос Тито? – Я полагаю, что все они бывали в Вене, – улыбнулась предприимчивому распорядителю Ксения. – Я поражён вашей проницательностью, мадам, – хитро сощурился тот. – Но не только в Вене. Все эти господа побывали у нас в кафе, причём, в одно и то же время! Все они жили и, несомненно, встречались здесь – в 1913 году! Приободрённый официант отправился выполнять заказ, а Борис снял очки и, близоруко сощурившись, зачем-то добавил: – Действительный член Союза художников Эмма Ловенстрамм давала уроки в 1909 году своему приятелю и начинающему художнику Адольфу Гитлеру. Ею был начертан офорт, изображающий двух молодых людей, увлечённо играющих в этом кафе в шахматы. На обратной стороне картона стоят собственноручные карандашные подписи: её, Ульянова-Ленина и Адольфа Гитлера! Так что эта пара побывала в кафе не только в тринадцатом, но ещё и в девятом году… Кстати, Иосиф Сталин приехал в Вену сразу после участия в партийной конференции в Кракове, которую проводили во флигеле kościól panny Maryi в декабре 1912 года. В первых числах января он перебрался в столицу Австро-Венгрии и встретился здесь с Троцким и Лениным… Тебе не кажется, дорогая, что это очень странное место, расположенное так близко от интересующего нас заведения. *** Для Маши наступили тяжёлые дни. Она узнала из книжки про слепого мальчика страшное слово «сирота» и, проведя параллель, загрустила. «Сложно остаться в свои пять лет без родителей!» – пояснила она Яну на вопрос о «состоянии души». Он согласился и покивал головой. Но на следующий день серые тучи исчезли с московского неба. Маленькие растрёпанные белые облака кудрявым стадом овец собрались на появившихся сине-голубых проплешинах, и настроение у девочки немного улучшилось. Гуляющий с ней Харлампий задорно дёргал перья у недоумевающих строгих ворон, и последние явственно морщились от его прикосновений. Мрак гавкал на высунувших к солнцу мордочки полёвок. В доме хлопали двери, и дребезжали ставни. Тропарево готовилось к весне! Погуляв, Маша отправилась в дом. Елена Дмитриевна не могла приезжать каждый день, и девочка была вынуждена исполнять обязанности хозяйки. В последние дни, лишённая детского сада, она почти всё своё время проводила в гостиной – именно там было интересней всего. Там ели, отдыхали, читали, спорили, ругались и мирились. Здесь же, раз в неделю, просматривали почту. Большую её часть составляли журналы. Отобрав себе всё самое интересное, Маша уселась на диван и начала просмотр с журнала «Юный натуралист». Быстро пролистав его, она переключила своё внимание на новый выпуск «Вокруг света» и засмотрелась на картинки китов. В статье рассказывали о начале удивительной экспедиции Алана Бомбара. – Лучше-е-е-е-е-е Мурзилку-у-у-у сма-а-атри, – услышала она с потолка. – Сам смотри, – Маша дулась на кота, отказавшегося вчера прогуляться с ней по серому коридору до Храма Михаила Архангела. Харлампий так и не дождался их. Правда, девочка знала, что кот боится Яна… Новость про путешественника была такой потрясающей, что Маша просто не могла ни с кем ею не поделиться. Но с кем?! Сегодня с ней остался только молчаливый и ответственный Илья, и он, конечно, выслушает, но с ним же не поговоришь! Он молчун, три слова скажет, а дальше только «ага» и «ну, да». Поэтому она даже захотела заплакать, чтобы как-то привлечь к себе его внимание и растормошить. Но небо сквозь своё голубое стекло решило иначе. Услышав шум подъехавшей машины, оба несостоявшихся собеседника переключили внимание на звуки голосов за дверью. Дверь распахнулась, и следом за Борисом Евгеньевичем, втащившим огромную корзину зелени, вошла темноволосая девушка, а следом, и Ян, явившийся раньше времени. – Вот, знакомьтесь, – услышали встречающие. – Это Таня. Девушка сняла серенькое пальто, со смешным, немного куцым воротничком, и тихо сказала, залив лицо красным кумачом смущения: – Здравствуйте. Ответ она получила далеко не сразу. Даже успела поднять глаза – убедиться, что люди всё-таки есть, а не делись куда-нибудь, бесшумно и безмолвно. А когда подняла, то покраснела ещё гуще. На неё, широко раскрыв рот, и, прижав к груди половник, смотрел Илья. Смотрел и смотрел. Первым смог отмереть появившийся из ниоткуда Олладий, а девушка, автоматически, погладила висящую в воздухе голову… Подошедшая, на правах хозяйки, Маша, заглянув новенькой в глаза, вздохнула и сказала: – Пойдём-ка руки мыть, и я тебе про Алана Бомбара расскажу. Потом девочка перевела взгляд на начальника особого отдела и твёрдо сообщила последнему: – Нормальная. Сработаемся! *** В 1942 году её мать угнали на работы в Германию. Там, на берегу реки Хант, в деревеньке Вильшузен, бюргерский хромой сынок заинтересовался ладной девкой из Курской области. В результате, в конце 44-го, на свет появилась Таня. Простые немцы к тихой и трудолюбивой молодой женщине отнеслись, на удивление, хорошо. Но в 47-м кто-то донёс и её с ребёнком, без долгих разговоров, отправили в Советскую Россию. Матери не суждено было вернуться домой. Она безвестно сгинула где-то в лагерях. Но Тане повезло. Отчасти. Чудом оставшаяся в живых бабка молча приняла внучку… на этом здравый смысл был попран. Прошедшая всю войну, передовая большевичка, коммунист – бабка не смогла смириться с этим порождением грязной крови. На беду, Таня, из-за своей тоненькой хрупкой фигурки, была признана не просто дочерью предательницы, не просто немкой по крови, но самим воплощением буржуазной дряни, из которой «со всех сторон, торчала гнилая фашистская враждебная отсталость». Вся система ценностей уверенной поборницы пролетарского интернационализма отторгала Таню, и сдерживать своё большевистское негодование она не могла и не хотела. Ни во дворе, ни в школе никогда так не унижали девочку, как ежедневно это делала её родная бабка. Осознав, насколько, (по коммунистическим идеалам), «грязной» внучка является по рождению, женщина изо всех сил старалась «исправить» Таню, вырастить её воплощением крепкой советской работницы, старательной строительницы светлого будущего. Но, как бабка ни билась, получилась «крахмальная барышня», с густыми волосами, заплетёнными в две толстые косы. Может, поэтому и закончилось всё так, как закончилось. В семнадцать, завершив с отличием вечернюю школу, швея четвёртого разряда Татьяна Андреева Петракова, вернувшись домой, увидела на крыльце маленький чемодан и прикреплённую к нему записку: «Фашистке не место больше в моем доме. Я тебя вырастила». Судьба пошутила с Таней повторно. Соседка, тётя Шура, дала адрес московской родственницы. Так она оказалась помощницей в доме у Марии Васильевны Будённой. *** Усатого жизнерадостного маршала ещё при жизни Сталина вывели из состава ЦК КПСС. Весной 1960 года Будённый, возмущённый смешками в адрес молодой жены, на банкете с размаху засадил маршалу Тимошенко в глаз! Последний быстро нажаловался Хрущёву, который захотел «вытурить за пьянку» Семёна Михайловича из армии. На счастье, Мария Васильевна Будённая дружила с Ниной Петровной Хрущёвой. Они поговорили, и Хрущёв приказал маршалу написать «покаянное письмо», прояснить ситуацию. Прояснили. Прощённого маршала отправляют руководить ДОСААФ и даже разрешают построить персональную дачу в Баковке. Всю свою врождённую крестьянскую смекалку Будённый, с энтузиазмом, направляет на строительство. В результате, через год он перевозит семью на семь гектаров земли с лесами, фруктовыми садами, парниками и свинофермой. К Хрущёву стройными рядами галок летят новые анонимки: «Будённый дожился до полного царства коммунизма…». Но Хрущёв, увидевший от легендарного маршала революции полное подчинение и преклонение, уже не обращает внимания на подобные кляузы и даже, (в пику жалобщикам), дважды награждает Семёна Михайловича «Золотой звездой» Героя Советского Союза. *** В парниках у Будённых были проведены трубы горячего отопления – и потому вся первая зелень вызревала уже в марте. Ян же сильно любил салат и молодую редиску, а потому Борис Евгеньевич, на регулярной основе, посещал сии закрома Родины. Как он высмотрел Таню – осталось страшной тайной Особого отдела, но, в одно прекрасное утро, она оказалась на пороге дома в Тропарево, «на смотринах». Эта удивительная история никогда бы не стала достоянием гласности, если бы не воспоминания Нины Будённой, записанные Мариной Васильевой: «Тихую и скромную Таню позвали работать няней к маленькой необычной девочке, куда-то в совершенно секретное место. Мы больше не слышали про неё, но где-то в девяностые, в одном из первых журналов VOGUE, появившихся в России, я увидела нашу Таню. Фото были с приёма в Виндзоре. Среди толпы, восхищающейся рыжими корги королевы, в первых рядах, стояла женщина в элегантном розовом платье. Я не могла ошибиться! Это была она, Таня. На руке опознавательным пятном чётко выделялся необычный треугольник от ожога, случайно полученного на нашей кухне…». ——————— 1. Была основана в нынешнем названии в 1928 году католическим священником Хосемарией Эскривой. Ранее называлась «отделом знаний» при Pontifical Athenaeum Regina Apostolorum. Контролирует все «тайные» Учреждения Ватикана, в том числе, и Университет экзорцизма.