Хроники Особого Отдела

Папа Иоанн XXIII. 28 мая 1963 года. Он лежал на своём смертном ложе и смотрел, как слева от него тянулся к яркому сине-розовому плафону потолка гладкий мраморный ионический столб ̶  его безликий охранник и сосед. Столб всегда вводил в искушение, своей нежной тонкой резьбой, в виде виноградных листьев, он напоминал о далёких зелёных виноградниках Сотто-иль-Монте. Это создание великих мастеров будто пыталось передать его больному телу видимость свободы. Кровать, расположенная рядом с узким высоким окном, прикрытым наружными ставнями, несмотря на своё расположение, не давала больному возможности видеть солнце. Он знал, что ставни предназначены для обеспечения полумрака и прохлады. Конечно, он мог бы распорядиться – и окно распахнуло бы свои глаза, но выдержка и покорность – эти неизбежные атрибуты монастырского воспитания – не позволяли сделать лишнего. Больной засыпал и просыпался в полумраке, не делая попыток доставить проблемы тем, кто обслуживает его уставшее тело. Однажды он даже сделал важное открытие. Если пониже спуститься с подушек, то сквозь широкие щели в ставнях можно рассмотреть небольшой клочок синего неба и обелиск, созданный в Гелиополе для префекта города Корнелия Галла, который, спустя несколько десятилетий, Калигула, погрузив на платформу, привёз в Рим. …Когда боль, рвущая его живот изнутри, немного отступала, он, прикрыв глаза, и, не давая присутствующим повода беспокоиться, начинал вспоминать события годичной давности. Где? В какой момент времени? Когда и как он мог ошибиться? Его ведь предупреждали. *** Апрель. 1962 год. …Кардинал Сьяраконти не скрывал своего раздражения. Это не пристало священнику, но далеко не все письма приносят радость! А ещё меньше радует необходимость их озвучивать – в этих, менее всего предназначенных для озвучивания подобного текста, стенах. На его нервозном лице, с резко натянутой на скулах, почти пергаментной, кожей, меняя цвета, быстро перемещались красные, белые и, даже синеватые, пятна. Не успев скрыть свой гнев под маской всегда целительной молитвы, он почти наткнулся на внезапно вошедшего Папу. Тот же, поспешив поинтересоваться его состоянием, САМ протянул руку к не предназначенному для лишних глаз письму. Более того, близоруко щурясь, позволил себе его прочесть! Подобное вмешательство плеснуло масла в костёр кардинальского гнева. Гнева, тем более сильного, что проявлять его было нельзя. – Учитывая догму в папской непогрешимости, – между тем, мягко улыбнулся Ронкалли, – ни у нас, ни у вас не может быть большей радости, чем созерцание чистых душ. Возможно, так внезапно появившиеся в Вене из далёкой холодной России «чистый белый и глубокий чёрный свет» помогут одолеть падких на душевные недуги сынов Адамовых. В любом случае, мы проявляем одинаковую любовь к Христу, которая даёт Церкви Его утешение. Способствуя пробуждению Бога в душах даже растленных «красной» идеологией – мы добавляем ЕМУ много радости! Заглянув в лицо, (уже ставшее, по обычаю, смиренным), стоящему перед ним кардиналу, Папа продолжил: – Тем не менее, что же так волнует вас? Вы были очень встревожены! – Меня волнует только истинное учение Христово, – низко поклонился Иоанну XXIII его высокопреосвященство. – В таком случае, нам не стоит препятствовать созданию Венской Епархии православной церкви. Маленький храм, к тому же давно существующий, на задворках австрийской столицы не сможет помешать католическому миру. Кардинал поднял взор, и в его глубоко посаженных чёрных глазах полыхнул огонь: – Разрешив подобное святотатство, мы можем ввергнуть паству в сомнение, относительно прямой связи между вами и Святым Духом! Анджело Ронкалли медленно прошествовал в кабинет и, сев в кресло, скрестил руки. Тускло блеснула на пальце печать рыбака. – Я опечален вами, – наконец, произнесли сухие губы понтифика. – Нам невозможно и помыслить, как трёхглавые жалоносные гидры подобных мыслей могут путаться у нас под ногами в преддверии открытия Второго Ватиканского Собора. Надеюсь, что никто из нас не желает начать спор с дьяволом, понося, пусть ошибающуюся в догматах, но истинно христианскую религию. Единственное, в чём я позволю себе согласиться с вами – пусть кардинал Вышинский пока останется в Вене. Назначенному на должность ректора Университета экзорцизма необходимо пожить внутри этого необычного города… *** Странные русские люди издревле провожали свои посольства, прощаясь с родными… навсегда. Плач и стон стояли на дворах, где были отъезжающие. Особенно страшно рыдали москвичи, провожая «студиозов» при Петре Первом. «Европы» страшили. А всё потому, что там, на далёкой чужбине, люди были оторваны не столько от своих семей, сколько от Веры. «Без Бога нет порога» – эту истину знали все. Поляне, древляне, кривичи, дреговичи, вятичи – эти разрозненные группы племён-домоседов, объединённые властной рукой, и, превратившиеся, за тысячелетие, в единую нацию, не любили перемен. А потому, везде, куда бы ни ступила – в лаптях ли, сапогах ли – нога человека из далёкой лесной России, там первым делом ставили часовню. Она осуществляла связь путника с Родиной. Первая торговая колония с домовой церковью в Европе была образована в Токае на рубеже XVI века. Занимаясь закупкой для царского двора сладкого венгерского вина, купцы привозили с собой батюшку, молились и славили Бога. Прибывший в 1701 году в Вену с постоянным посольством князь П.А. Голицын свою первую депешу шлёт, требуя русского священника: «нельзя на чужбине окормляться греческим да сербским духовенством...». В 1761 году, уже никого не спрашивая, и, не оглядываясь на Ватикан, в Аугсбург – заключать мир, после Семилетней войны, едут с походной церковью во имя Святой Троицы, а при ней – иеромонах Наркисс Квитка и два священнослужителя рангом меньше. Они же, после неудачных переговоров, отбыли в Вену, где и остались. Вскоре, к ним из Гааги прибыл ещё один священник, Симеон Матвеев. Так, впервые, в самом центре Европы католической зажгла свечу вера православная. Но только спустя сто лет, протоиереем Михаилом Раневским неведомыми путями было исходатайствовано разрешение на строительство православного храма. То ли сыграла свою роль научная деятельность протоиерея, многочисленные переводы с греческого на немецкий язык; то ли, (может быть), его близкое «духовное» знакомство с женой графа Андраши, внучкой Станислава Понятовского и лучшей подругой императрицы Сисси – неизвестно. Но так или иначе, каменный Свято-Николаевский собор был освящён 17 апреля 1899 года. В отличие от уничтоженного во время войны здания посольства, храм сохранился, и в октябре 1945 года, несмотря на протест Папы, был торжественно открыт, как приход Московского патриархата. Причём именно для этого прилетел спецрейсом, (по распоряжению Сталина!), архиепископ Фотий, (Топиро). В 1946 году, также проигнорировав католический мир, в Вену назначают викария патриаршего, экзарха в Западной Европе епископа Сергия Королева. Сергий Королев… ещё в 1943 году предсказавший победу СССР в мае 1945, описавший взрыв «уничтожающего само бытие чёрного гриба в далёкой стране жёлтых людей», прибыл в Австрию, получив какие-то чёткие инструкции. Он трагически погибнет в 1956 году, случайно упав на пешеходном переходе под колёса резко тормозящего автомобиля, в самом центре Вены, рядом с церковью Миноритов, оплотом Опус Деи, построенном в строгом готическом стиле. *** В отличие от своего вечно замерзающего и боящегося любого сквозняка мужа, (немец, что с него взять!), Ксения чувствовала себя в городе Моцарта и пирожных, как актриса на сцене, перед переполненным восторженными зрителями залом. Её стройная фигура, густые, уложенные в непоколебимую причёску, состоящую из витиеватых локонов, волосы; классический овал гордого лица и всегда со вкусом подобранная одежда – всё это не могло не привлекать внимания. Если в Москве она часто ловила на себе взгляды осуждающие, (ишь, расфуфырились!), то здесь, на родине оперы и Штрауса, все были просто обязаны восхищаться ею. Коротко обсудив с мужем только что созревший план – она, не собираясь вдаваться в подробности, шла в открытые двери Храма, как море, которое катит свои никогда не останавливающиеся и не поворачивающие вспять волны. – То, что наука называет тактическим мышлением, слабо на это похоже, – шёпотом бурчал Бернагард, схватив шляпу, и, спеша вслед за женой. — Хотя, в нашем случае, и этот идиотизм может сработать. …Их встречала весьма кокетливая фреска, изображающая Франциска Ассизского и стоящий перед ней господин, одетый в классические орденские одежды. Шерстяная, подпоясанная пеньковой верёвкой тёмно-коричневая ряса, с висящей на поясе гроздью чёток, да сандалии, надетые на босу ногу, смотрелись на нём так, как смотрелся бы костюм Арлекина на отце Василии. – Наш Храм объявлен национальной итальянской святыней и освящён в честь Марии Снежной. Стены его добры для всех, – услышали авантюристы голос полуодетого гражданина. И воззрились на оного весьма скептически. – Лёгкостью и добротой, видимо, веет от статуй королей Оттокара Пржемысла и Леопольда Славного, – мрачно пошутила Ксения по-французски. На звук её голоса в пустом храме откуда-то сверху, как рой пчёл, полетели и замелькали вьюгой перед глазами Бориса маленькие чёрные точки. – Устав вашего ордена предписывает уход за больными и проповеди, а не нападение на путников, – услышал он злой голос жены. – Борис, хватит пялиться на Изабеллу Арагонскую, эта дама жгла еретиков, пытаясь согреть себя при жизни, и её статуя холодна как лёд. – На нас насылают морок, милая, – почему-то покраснев до кончиков ушей, недовольно завершил её речь муж. – Хорош морок, только полуголый, – продолжала комментировать вошедшая в Храм, вгоняя в краску заодно с мужем и хотевшего, было, возмутиться монаха. Женщина резко повернула голову к рясооблачённому, и маленькие металлические набойки тонких каблуков её туфель стукнули наподобие пистолетного выстрела. – Мы, пришедшие с миром, несущие свет и тьму, верующие в Единого, спрашиваем, видите ли вы то же, на что смотрим мы? Каждый день мы станем приходить к вам, в ожидании ответа. – А если нет? – так же громко и пафосно спросил рясовладелец. – Тогда удачи вам, господа, возможно, мы встретимся в аду, – зашипела Ксения, совершенно не умеющая ждать, и на белоснежном мраморном теле Маргариты Маульташ появилось чёрное жирное пятно. Борис торопливо достал платок и, почти прыжком приблизившись к изваянию, стёр чёрную копоть. – Она ни в чём не виновата, дорогая, – осуждающе сказал он жене. – Бабник, – ответила ему благоверная и стремительно покинула Храм. Борис ещё раз извинился перед статуей, и, надев шляпу, собрался уходить, но развернулся, и, сделав несколько шагов к одетому в рясу босоногому господину, со вздохом, сообщил: – Женщины. Затем, сунув в ладонь опешившего монаха грязный от сажи платок, быстро вышел, торопясь догнать жену. *** Тёплые лучи апрельского солнца своим весенним светом отмывали от оставшейся после зимы грязи тропаревский лес. Ночной холод исчезал. Над ещё костлявыми деревьями, только поднимавшими свои соки к ветвям, на которых уже через неделю должны были распуститься клейкие зелёные новорожденные листья, каркая, летали две вороны. Они кружили над стоящим на полянке, одетым только в спортивные штаны и майку человеком, в небольшой надежде, что тот упадёт и предложит оголодавшим после зимы пернатым себя на завтрак. Однако, как сверху, так и при ближайшем рассмотрении, было понятно, что от отдыхающего ни свет ни заря товарища идёт пар, он жив и не готов ещё, в силу этих прискорбных обстоятельств, предложить себя на закуску. Разочарованно покаркав, вороны полетели в сторону деревни. В этот момент, рядом с размышляющим о несовершенстве мира, появилось сотканное из теней тёмное пятно, в котором находилась маленькая кудрявая девочка в смешной байковой синей пижаме, тапочках и с большим чёрным котом. – Привет! – сообщила она стоящему. – Ян узнает, прибьёт, – также размеренно и неторопливо ответил, не обернувшись, принимающий воздушные ванны. Словно девочки в тёмных коконах – самое обычное явление для апрельского леса. – Его-о сегодня-я-я-я дом-м-м-ма-а-а-а не-е-ет, – мяукнул кот. – Холодно ещё, замёрзнешь, – продолжил пояснения человек, стоящему в коконе ребёнку. Малышка вытянула из серых теней руку, дотронулась пальчиком до запястья и мурлыкнула, словно тоже была из кошачьего племени: – Ты ей тоже нравишься, Илья-я-я-я. Кокон быстро растворился в воздухе. Богатырь чертыхнулся и повернул в сторону большого тёплого дома под железной крышей…