Тиртадоу

Джон опёрся свободной рукой на подоконник и выдохнул дым в открытое окно. Резко запахло чем-то неприятным и парень поморщился, словно сам не ожидал этого. Встряхнув электронную сигарету, Доу вытащил из корпуса картридж и попытался разглядеть в темноте, что на нём было написано. К сожалению, тусклого света от луны не хватило и парень цокнул языком, пытаясь определить по вкусу начинку которую ему сегодня принесли. В убежище было не так много людей куривших ту же электронную дрянь, что и он. Многие даже не понимали, о чем Джон спрашивает когда называл всякие Джулы, Айкосы и Вейпы. Но в итоге вышло, что он не так одинок, как думал. Постепенно, парень стал одним из членов маленькой группы, состоящей всего из шести человек, где разделяли его любовь к более продвинутому способу убивать свои лёгкие. Но это не означало, что у кого-то из них был хоть какой-то вкус в куреве. Половина вообще предпочитала стандартный запах сигарет, но и фруктовые были в почёте. Сам Доу любил достаточно специфичные запахи, о которых его знакомые отзывались так же нелестно, как и он про их предпочтения. Но ссориться из-за таких пустяков было не выгодно, поэтому, во время вылазок в город, каждый из группы по очереди искал всё, что заказали другие. Где-то раз в два месяца приходилось обновлять запасы и не всегда везло. Сегодня, например, улов был и вовсе отвратительным. Видимо, продавец не успел заказать товар и вместо обычного набора на руках у Джона были слишком приторные, горькие и кислые вкусы. Вставив картридж обратно, парень снова затянулся и лёг грудью на подоконник, подпирая щеку кулаком. Сегодня было достаточно облачно и на небе нельзя было разглядеть и пары звёзд. Облака выглядели довольно угрожающе и Доу прикинул, что завтра может пойти дождь. Если так, то стоило бы отменить встречу в саду. Привычно опустив руку на карман штанов, Джон вспомнил, что телефон остался в комнате, где-то под матрасом. Вздохнув, парень снова затянулся, выпуская облако дыма перед собой. В отличие от сигарет, электронные "парилки" дымили гораздо лучше. Поэтому, собственно, Доу и выбрал их. Не сказать, что он действительно был фанатом или испытывал какую-то острую тягу. Но смотреть на дым, иногда, успокаивало. Такой же дым, Джон помнил, он видел когда впервые, оказался в Канаде. Там всего лишь стоило выдохнуть воздух из лёгких и весь ты попадал в кокон белого облака, оседающего капельками воды на одежду и тут же замерзающими. Тогда, будучи ещё ребёнком, его буквально захватило очарование всем этим: он бродил по снегу, опускал руки в сугробы, пока кожа на них не становилась красной, в цвет кленового листа на флаге. И, конечно, он ходил по замерзшим рекам. Его так манило ощущение спящей воды, что Доу мог просидеть несколько часов на льду, рассматривая паутины трещин, бегущие из-под саней. Но всё самое красивое было ночью. Тёмное, холодное небо казалось настолько далёким, что мальчик ощущал себя абсолютно свободным. Ничто не сдерживало его и не было ничего вокруг него, только он и темная высь. Через несколько лет, в одну из таких поездок, родители показали ему северное сияние. Кажется, в тот момент сердце Джона впервые забилось так сильно, что готово было выпрыгнуть из груди. Ему было страшно и одновременно он не мог оторвать взгляд. То, что другие называли красотой, он почувствовал как огромный шрам на небе, порочащий чистоту и пустоту, но одновременно, сияющий миллионом цветов. Всполохи зелёного, синего и жёлтого выглядели инородными, чужими. Звезды как будто разбегались от этого зрелища и гасли, стоило им оказаться рядом с цветными потоками. Даже птицы замолкали то ли от восторга, то ли от ужаса. Эта картина надолго засела в голове парня и, периодически, он к ней возвращался, отчего в душе поднималась странная буря чувств. Он снова чувствовал себя маленьким в безмерном мире, где ничего не могло удержать его. Чувствовалось так, что за его спиной была такая опора, которую ничто не могло бы сломать и он, ведомый ею, мог идти куда пожелает. Это давало ему не просто силы, а желание жить, бежать вперёд и делать всё, чего пожелает сердце. Но с каждым днём небо становилось всё ближе и ближе, стирая из памяти свой шрам, а от опоры за спиной не осталось ничего. Лишь изредка, во снах, Доу слышал мерное дыхание леса, покрытого снегами. И всё. Больше ничего не осталось. Поэтому сейчас, рассматривая тёмные тучи, Джон надеялся услышать хотя бы тихий скрип древесины от холода. Или хруст снега. Но вместо этого, парень услышал, как провернулась ручка двери и в комнату кто-то зашёл. Тирта поморщился и потянул носом воздух. — Опять, ты эту дрянь... Доу только пожал плечами и выдохнул дым куда-то в потолок. Действительно, дрянь. — Зачем ты её вообще куришь? Если хочешь сигареты, то бери сигареты. А это даже не промежуточный вид. — Мутант прогресса. Тирта хмыкнул и Джон снова не понял, посмеялся тот над его шуткой или нет. Доу никак не мог вспомнить, говорил ли он Тирте о том, что сегодня снова будет в этой комнате. Наверное сказал, раз парень пришёл сюда. Они оба молчали, но молчание не казалось напряжённым. Наоборот — даже как-то стало легче дышать рядом с ним. Было приятно просто постоять вот так, в тишине и смотреть на то как клубится дым, как медленно по небу ползут облака. Сейчас, сомнений не было — днём будет дождь. Тёплый, как и все дожди здесь. Иногда, совсем редко, воспоминания о родине проскальзывали, дразня хрустом снега и воем ветра, несущего с собой пургу. Здесь такого не было. Здесь всегда тепло, иногда, даже слишком. Конечно, стоило бы привыкнуть, но Доу отказывался привыкать. Своеобразный бунт против самого себя. Ему не хотелось забывать льды и туманы, но хотелось не вспоминать о тех, кому они ещё принадлежали. Затянувшись ещё раз, парень снова выдохнул в окно и указал пальцем в точку на небе. — Там должна быть луна. Видишь, как светит. Тирта подошёл и опёрся своим плечом на чужое, проследив взглядом по указанному направлению. И правда. Даже сквозь тучи видно. Джону понравилось, что парень встал рядом с ним. Понравилось, что он привалился к его плечу и тоже смотрит на луну. В этом ощущалось что-то такое, интимное. Они сейчас делили одну луну на двоих, пусть и скрытую за грудой облаков. От чужого тела веяло теплом и Доу притерся ещё ближе, смотря на чужой профиль и одновременно испытывая желание как нарушить тишину, так и продолжить ей существовать в этой комнате, только для них двоих. Эта идея показалось ему максимально привлекательной и парень улыбнулся, так ничего и не сказав. Да, ему нравилось молчать здесь. Создавалось впечатление, что теперь он не один в этой пустоте, а кто-то есть рядом. — Ты долго собираешься так?... Джон опомнился и проморгался. Электронная сигарета успела уйти в спящий режим, а парень не заметил, как его самого сморил сон. Кажется, он так и уснул, опираясь на чужое плечо и не говоря ни слова. Вряд ли сон продлился больше, чем несколько минут, но это было приятно — что появился кто-то, с кем можно было не бояться настолько легко заснуть. Прямо как на замерзшей реке, под огромным ночным небом. Доу отложил "сигарету" в сторону и выпрямился, разминая затекшую спину. — Я хочу показать тебе лес. Тирта насмешливо поднял на него глаза и тоже выпрямился, чтобы сменить позу, а затем скрестить руки на груди, опираясь уже спиной на подоконник. Так, для Джона, он выглядел ещё красивее. Луна, изредка выглядывающая из-за облаков, мягко освещала его, делая некоторые черты лица более жёсткими, а другие плавными в тени. И Доу не удержался от соблазна: мягко провести по чужой линии подбородка и задержаться у губ, прежде чем продолжить. — Я хочу показать тебе лес. И долины замерзших рек. Ты не представляешь себе, а я видел, как они спят под метрами льда. — Хмпф. Тирта снова фыркнул, но не стал прерывать Джона. Иногда тот умел говорить так странно, как цитировать фразы из своих книжек про фантастику, но в его словах ощущалось такое вдохновение и чувства, что парень хотел дослушать до конца, как бы нелепо это не звучало. И ещё, теперь, ему не хотелось отпускать шуточки на этот счёт. Хотелось, иногда в такие моменты, заглядывать Доу в глаза и смотреть украдкой, как он наверняка там под маской улыбается. — Ещё, я бы показал тебе шрамы на небе. За ними нужно далеко ехать, сквозь снега и метели. Они поют, кстати. Ты слышал хоть раз, как поют снежные ветра, а стволы деревьев подпевают им? И всё это в ночи, такой тёмной, что не видно даже собственного дыхания. — А разве его можно увидеть? Тирта снова усмехнулся, но беззлобно. Скорее, по привычке. Ему нравилось дразнить Джона этими смешками, закатывать глаза и скалиться. Сейчас, особенно, потому что он знал, что это нравится и Доу. Кажется, он тоже говорил, как любит его смех. Романтичная глупость, конечно. Как девчонка, ну. Но в глубине души становилось тепло и странно, от всех этих его слов, которые звучали так...ну, так, как только Джон их мог произносить. — А разве нет? Ты можешь увидеть, как вдыхаешь и выдыхаешь, как всё дышит вместе с тобой: буря, снега, шапки деревьев и небо дрожит, осыпаясь звездами. Доу замер, он смотрел прямо в глаза Тирте, но тот знал, что парень не видит его. Потянувшись вперёд, Тирта прикоснулся к деревянной маске и поддел пальцами ремешок за затылком, чтобы стянуть ненужное с чужого лица. Джон смутился, опуская плечи, и замолчал. — Продолжай говорить. Доу обхватил чужие предплечья, стараясь оттянуть момент, когда его маска окажется в чужих руках. Но Тирта только раздражённо повёл плечами и стряхнул его руки со своих, откладывая маску на подоконник. — Продолжай говорить. И Джон продолжил. — Ты ведь не знаешь, что такое спящие воды? Доу начал неуверенно, ловя своим взглядом чужой, пытаясь прочесть эмоции и реакции, но постепенно увлекался своими словами всё больше и больше, стоя напротив Тирты. — Реки, озера, ручьи. Всё это сковано льдом. Кажется, что любое движение остановлено, вода спит, как дикий зверь. Но не вся. Если прислушаться, лечь и прижаться лбом ко льду, то можно услышать как там в глубине, бьётся сердце. Маленькие родники, ручьи — пробуждаются, чтобы вода жила. Тирта молчал, слушая и одновременно пропуская всё мимо ушей. Он разглядывал лицо Джона, к которому, уже почти привык. В самом начале, ему было противно. Как и все, он отпускал огромное количество шуток по этому поводу. После, стал ловить себя на мысли, что многое уже не кажется таким уродливым и смешным. Если присмотреться, то под картами ожогов явно проглядывались черты лица: скулы, дуги бровей остатки губ и носа. Парень не мог сказать, насколько красивым мог бы быть Доу. Ему казалось каким-то нечестным — думать об этом. Правда, было неясно, по отношению к кому это было несправедливо: ему не хотелось обидеть Джона даже в своих мыслях, или тешить себя тем, чего он никогда не сможет увидеть? Последняя идея была особенно неприятной. Она точила его иногда и это было грязно. После размышлений о чем-то таком хотелось вымыть свои собственные мысли с мылом, под струей холодной воды. Ведь Доу, этот глупец, по какой-то причине принял его с самого начала: со всеми его мерзкими привычками, поведением, травмами и шрамами. А получается, что Тирта не может так? —...и рыба бьётся о лёд, раскрыв рот в попытке получить глоток свежего воздуха. Теперь Тирта совершенно точно не слушал. Он притянул к себе Джона за ворот кофты и прижался губами к его шее. Там тоже были шрамы, но их было меньше и они остались не от ожогов. Доу всегда был тёплый. Возможно потому, что так много времени провел в зиме. Да, он рассказывал, что родился в Индии. Но ещё, он столько говорил об этой своей Канаде, что не могло оставаться сомнений — сердце его принадлежало тем самым снегам, а не жаркому солнцу и горячему песку. Тирте хотелось, чтобы это сердце принадлежало и ему. Джон тихо вздохнул и положил руки на чужую спину, обнимая и поглаживая Тирту между лопаток. Стоять вот так — было очень приятно. В тишине, разделяя жар тел. И снова — очень интимно. Доу нравилось это ощущение секрета, что был между ними. То, чего не было ещё до этого и что никто не мог украсть. От прикосновений тёплых губ становилось всё жарче и жарче, пока Джон не вздохнул достаточно громко, комкая пальцами чужую футболку. Тирта отстранился и дерзко улыбнулся, прищурив один глаз. И это Доу тоже нравилось. Подняв руку к чужому лицу, парень снова провёл пальцами по скулам, прикоснулся к кончику носа и спустился к шее, задержавшись там, где можно было отсчитать чужой пульс. Тирта тоже опустил руки, поднимая кофту Джона, высчитывая подушечками пальцев ребра, царапая короткими ногтями кожу. Иногда ему казалось, что они ловили желания друг друга, понимая, насколько те похожи. Им обоим хотелось чего-то нежного, такого, чтобы внутри распаляло, но не сжигало. Хотелось тихих вздохов и мягких прикосновений друг к другу, не оставляя следов на коже, но оставляя их изнутри, заставляя трепетать от возбуждения и предвкушения. Хотелось, до дрожи, разделить тот момент, когда пожар внутри сорвётся с цепи и оставит после себя чувство сытости и удовлетворения. Очень хотелось лежать рядом и снова молчать, наслаждаясь чувством завершенности и теплом чужого тела. После, когда Джон снова остался один в комнате, он вдруг поймал себя на мысли, что небо стало гораздо выше, а в шуме ветра слышится тихий вой.