Поврежденные. Чумной Ворон

      — Что можешь сказать? — я открыл блокнот в чёрном кожаном переплёте, в который по обыкновению записывал всё важное, что слышал.       Последние записи: «купить молока»; номер автомобиля подозреваемого, которого я задержал на прошлой неделе; «481» — номер кода сейфа из одного компьютерного квеста, который я подсмотрел в интернете для дальнейшего прохождения игры; и зачеркнутые записи о том, что несколько моих коллег задолжали мне пару сотен зелёных.       — Офицер Алан Даглас проводил опрос свидетелей по делу пропавшей девочки в этих домах, — начал Кайл, потирая пышные усы, натянутым и гнусавым голосом указывая на улицу напротив.       На дома по правую сторону переулка и по левую сторону, повернулся назад и, осознав, что там тупик, переключился обратно на нас. Показ близлежащих домов занял две минуты реального времени.       — Это я знаю, — я еле сдержался, чтобы не выругаться, — я о трупах. Что ты можешь об этом сказать?       — Офицеры Уокер и Ли, обычные легавые. Я знал их — пересекались пару раз, на улице.       — Так, — поторапливал я Кайла.       Он указал на два тела посередине переулка: они лежали рядом друг с другом — ноги вместе, руки скрещены на груди, лица прикрыты мундирами. Как будто два друга устроились на пляже Флориды, в шезлонгах, и спали под палящим солнцем, закрыв лица одеждой, чтобы кожа не обгорела на солнце. Но только вместо солнца лил проливной дождь. А вместо Флориды — мрачный Бостон.       — Им перерезали горло. Сразу скажу, что порез непростой: необычная форма ножа и рана, это точно.       Присев на колено, Кайл поднял один из мундиров. Показалось белое лицо убитого полицейского и разрез на его шее, от уха до уха. Этот разрез чем-то напоминал широкую улыбку. Глаза мертвеца широко открыты, в них читался полный ужас. Что испытал этот человек перед смертью — страх, сожаление, смирение? Казалось, если чуть-чуть наклониться вперёд, можно увидеть в его зрачках застывший силуэт убийцы, но это лишь в старых притчах. Но у нас не притча и не сказка, а реальный жестокий мир. В реальном мире убийцы не отпечатываются в глазах жертвы, зубные феи не меняют монеты на зубы, а Санта-Клаус — это какой-нибудь извращенец, переодевшийся под Рождество в красно-белый наряд. Мир — не сказка, и в ней нет места чудесам.       — Крови на земле нет; вполне вероятно, убийство произошло не здесь. Их убили в другом месте, — продолжил эксперт, вкладывая в каждое слово длительную паузу. — Сила, с которой давили на орудие убийства, не настолько сильна, но разрез такой глубины, что их головы почти отрезаны. Орудие убийства — это не обычный нож. Какой-то специальный, если позволил нанести такое увечье. Предполагаю, что-то в форме серпа.       — Серп? — пожал плечами мой напарник, — это коммунисты, что ли? Серп, молот и всё такое.       Кайл Джонсон смерил его презрительным взглядом.       — У вас только два варианта: нацисты или коммунисты, — тяжело вздохнул эксперт, — постарайтесь включить фантазию.       — У них было много времени, чтобы провернуть всё это, — добавил напарник, пытаясь по-быстрому уйти от темы про коммунистов в ушанках, убивающих полицейских в переулках по ночам серпом и размахивающихся красными флагами, — разложить трупы в этих позах, накинуть на них мундиры — преступники ничего не боялись.       — Их привезли сюда на машине, — закончил я мысль напарника.       — Да, скорее всего, фургон, или что-то вроде того. Одежда даже не помялась, — опустив мундир обратно на лицо покойника, заметил Кайл.       От тел не пытались избавиться. Это послание. Кому и зачем? Может быть, убийца пытался сказать: «Поймайте меня, если сможете!». Мы тогда не знали, что это только начало и что все наши доводы по этому делу окажутся смехотворными и далеки от реальности.       Что дала экспертиза?       Почти ничего. Выяснилось, что полицейских точно убили в другом месте, потом тщательно вымыли тела, смыв все улики, погладили одежду, одели их, положили в большую машину. Если можно применить к трупам такое выражение, перемещали их в комфортных условиях.       Улик нет, свидетелей — тоже. Поэтому дело сразу же легло на полку. Я очень не любил такие дела. Раскрыть их не представлялось возможным. Оно тщательно продумано: улики уничтожены, свидетелей нет. Это не наркоман, который пырнул дилера ножом в приступе ломки, и не ограбление того же банка. Везде на местах преступления, даже на спланированных, преступники оставляли случайные улики. Тут убийца в роли улик оставил трупы полицейских. Это значило только одно: он знал, что его не поймают, по крайней мере сейчас, или пока он сам этого не захочет. Такие дела обычно отправляются в дальний угол, а вспоминают про них только тогда, когда сверяют похожие преступления или убита новая жертва.       Хотя надо отдать нашему начальнику Альберту Бронсу должное. Хоть он работал на нацистов, которые в свою очередь поставили его на этот пост, убийство полицейских он прощать не собирался. Даже в этом погрязшем в преступности городе имелись свои принципы. Убийство полицейского — это плохо. Они погибли не на задании, не в перестрелке — их жестоко убили, демонстрируя тела публике. Проигнорируй это полиция, даже мелкий преступник, больше не будет бояться закона. Хоть закон давно куплен, тех у кого не оказывалось денег откупиться, всё равно наказывали как положено. Это выгодно и полиции, и бандам: никто не любит конкурентов. А если полицейские безнаказанно будут гибнуть на улицах, это развяжет руки мелким преступникам и спровоцирует их действовать более открыто. Это стоило прекратить.       Ни у одной из преступных группировок, действующих в городе, будь это нацисты, триада, русские или кто ещё, не было оснований убивать копов. Если кому не нравился тот или иной полицейский, они напрямую обращались к его непосредственному начальнику. И тот, в меру своей испорченности, решал проблему: переводил провинившегося копа, понижал, увольнял. Также нередки случаи, когда по приказу начальников другие полицейские убивали напарников или сослуживцев, выставляя всё это как несчастный случай или бандитскую разборку. Но таких полицейских мало. Чтобы насолить начальнику, необходимо идти против организованного криминала — нет, не обычных пешек, а боссов преступного мира. Таких полицейских почти не осталось: все в той или иной степени нечисты на руку, а если среди этого сброда и попадался честный легавый, он вёл себя тише воды, ниже травы, не привлекая к себе внимания, и просто играл по всеобщим, установленным правилам. Как мы с моим напарником. Если плывёшь по течению, то тебя не тронут и даже не заметят твоего существования.       Начальник собрал нас всех в зале для совещаний и задал трёпку. «Дело должно быть раскрыто в кратчайшие сроки!» — кричал он. Все понимали, что это нереально, но тихо согласились.       Я с напарником вернулся в тот злосчастный переулок. Хоть мы и понимали, что погибшие офицеры Уокер и Ли наши коллеги, но на тот момент мы прекрасно знали, что эти двое занимались сутенёрством. Покупали у бедных семей дочек, от двенадцати до пятнадцати, и продавали их сообщникам. Которые делали из девочек проституток и продавали их влиятельным людям. Нередко офицеры сами пробовали свой товар. Как говорили они, чтобы убедиться в работоспособности девочек. Жалеть таких ублюдков невозможно. Бостон только вздохнёт спокойнее без этих отбросов, напяливших полицейские мундиры, но это полицейские мундиры. Если их убили из-за их деятельности, это понятно, но если их убили, потому что они легавые, то это уже другой разговор. Тогда под удар мог попасть любой полицейский в городе. Хоть по началу, это не было похоже на серийное убийство, в тот момент мы не исключали появления новых жертв. Почерк самого убийства намекал на это. Слишком хорошо спланированное убийство. Если схема уже отработана, убийце ничего не стоит провернуть её вновь.       Случайные убийства не повторяются. Никто случайно не толкнёт человека с лестницы два раза, а если толкнёт, то это уже не случайно. У нашего убийцы был план, а планы нужны для того, чтобы их повторять. Как в деле о Садовнике: убивал девушек с белыми волосами садовым секатором, раскладывал возле своих жертв красные розы. Мы два года не могли даже приблизиться к нему, ведь его убийства, жертвы и места, где он их убивал, казались случайными. После его ареста всё встало на места. Нашли блокнот, с двумя красными голубками на обложке. Там расписаны планы убийства, досье на жертв, время и место убийств, отчёты наблюдения за девушками и местами преступления — всё продумано до мелочей. Вплоть до того, что имелось расписание жильцов дома рядом с местом убийства, кто, когда и во сколько выходит из дома и когда возвращается. Идеальное планирование связало нам руки. Поймали его на мелочи: в порыве злости он ударил по лицу мимо проходящую девушку, которая, как ему показалось, посмеялась над ним. Спонтанный поступок — и сразу арест и тюрьма. План — вот, что делает обычного преступника по-настоящему опасным.       Мы стали расспрашивать возможных свидетелей. В их число входил весь обитающий здесь контингент: бомжи, наркоманы, мелкие воришки и прочий сброд общества. Я не буду говорить, что мы действовали мягко. Не из всех, конечно, но из многих пришлось вытряхивать показания кулаками. Результата — ноль. Никто ничего не видел, а через сутки местность вокруг переулка опустела вовсе. Если свидетели и были, то они растворились в Чарльзтауне или, возможно, их устранили.       В то же время патрульные останавливали все фургоны, или похожие машины, в городе, в которых могли уместиться два трупа. Они проверяли их на наличие улик, следов крови или чего-то подобного.       На следующий вечер после того, как я с напарником осматривал грязные переулки и общался с бомжами, у меня в кабинете зазвонил телефон. Дрожащий голос офицера Уильяма сообщил мне, что они задержали водителя фургона. В его машине найдена запёкшаяся кровь. «Неужели удача?!» — прозвучало у меня в голове, но я оставался настроен скептически, и вместе с напарником мы выдвинулись на место задержания подозреваемого в убийстве полицейских.       Мы с напарником дружили со школы и ещё с тех времен задумали стать полицейскими. Сначала нам просто нравилась форма и то, что полицейские ловят плохих парней. Пока ребята во дворе играли в супергероев и суперзлодеев, облачившись во всякие несуразные костюмы, придумывали себе клички и суперспособности, мы с другом одевались в полицейских, брали потёртые от времени старенькие игрушечные пистолеты и выходили на улицу ловить преступников. В наши руки попадали и мальчишки, играющие злодеев, и те, кто изображал из себя героев. Они стреляли в нас лучами энергии, испепеляли взглядом, хвастались суперсилой, но нам оказалось всё нипочём — мы просто подходили и арестовывали очередного негодяя. Мой напарник выучил то, что говорят полицейские при задержании, подсмотрев слова в каком-то старом фильме, и чётко зачитывал очередному преступнику его права. Сказать, что нас не любили во дворе, ничего не сказать. Мы, портили всем игры, своим появлением, но нам было всё равно — преступники должны быть схвачены. Вот и всё, что мы знали тогда. В то же время у нас появились полицейские значки, и мы удвоили усилия по задержанию «преступников». Скоро двор опустел. Мы сидели на детской площадке. Я забрался на самую верхушку железной горки, а мой напарник сидел в игрушечной деревянной машине, которую мы разукрасили красками под полицейскую. Я осматривал безлюдный двор и раздувался от гордости. Преступности пришёл конец. Тогда всё казалось легко и просто. Мы так наивны, как и тогда когда поступали в полицейскую академию. И лишь столкнувшись с реальностью, мы поняли, что быть полицейским в Бостоне — это не то, о чём мы с напарником мечтали. Приходилось закрывать глаза на преступность и ужасы, которые творились повсюду. Нет, не на всё — всяких беспредельщиков или неугодных криминальному режиму нам дозволялось ловить, но не больше. Не об этом я мечтал, сидя на той железной горке, но реальная жизнь оказалась совсем не такой, какой её представляешь в детстве.       Через двадцать минут мы оказались на месте. Пересечение двух больших улиц. Окружённый полицейскими машинами белый фургон припаркован у обочины. На его правой стороне красовалась реклама хрустящих медовых хлопьев, и, словно издевательство, огромное лицо конопатого, с рыжей шевелюрой парня. Очень известная фирма по производству кукурузных хлопьев в Бостоне. Я и сам любил по утрам есть их продукцию, заливая всё содержимое тарелки молоком. Хлопья так приятно хрустели на зубах, но только не для меня. Я наоборот наливал в миску с хлопьями молоко и ждал, перемешивая содержимое ложкой, ждал, пока они не намокнут и не разбухнут, и всё это не превратится в жидкую кашу. Лишь тогда я приступал к трапезе, практически не прожёвывая мягкую жижу.       Мы припарковали машину рядом с полицейским автомобилем. Встречал нас офицер Уильям — тот, который позвонил мне.       — Где он?