Особенный

Гарри вышел из душа и глянул на часы: у него было ещё двадцать минут до выхода. Во всё происходящее верилось… с трудом. Мальчик давно знал о своих способностях, даже умел кое-что. Он верил, что предназначен для чего-то большего. Что он лучше, сильнее многих, и эта тоскливая жизнь в пансионате – не для него. Но целый магический мир? Школа? Это казалось ему не только странным, но даже идиотским. Впрочем, Гарри не жаловался. Должно было получиться интересно. Огромная гора странного хлама, купленная совместно с великаном, уже была сложена в чемодан и сумку. Книги, мантии, котёл, палочка. Хагрид настаивал на покупке животного, но Гарри не горел желанием убирать дерьмо за братом своим меньшим. Поэтому пока решил воздержаться от этой покупки. Если припрёт, всегда можно обратиться к великану и попросить. Тот так трогательно привязался к мальчику… Чуть не плакал, рассказывая историю смерти его, Гарри, родителей. Впрочем, история была интересной. Сирота всегда хотел знать наверняка, что же произошло с его родными, но дядя и тётя неизменно отвечали: – Автомобильная авария. Не задавай глупых вопросов! Задавать вопросы в семье Дурслей было дурным тоном в принципе. Он никогда не слышал от тёти ничего о её сестре, своей матери. Даже имени. Губы Петуньи растягивались в ещё более тонкую линию, чем обычно, когда он пытался что-нибудь узнать. А дядя Вернон мог дать Гарри, тогда ещё совсем маленькому, смачную оплеуху за любой «неприличный» вопрос. За те пять лет, что он провёл в доме родственников, у Гарри остались в воспоминаниях лишь ругань, упрёки и боль. Он помнил, как Дадли, его двоюродный брат, бил его, пинал и выдавал все свои пакости за его. Как тётя Петунья отчитывала его за все смертные грехи и обвиняла в том, что мальчик – мёртвый груз на её хрупкой шее. Как Вернон тягал Гарри за ухо своими пальцами-сосисками и кидал в тёмный чулан «думать о своём поведении». Гарри был рад, что все они мертвы. Ощупав шрам на лбу, по словам Хагрида, – символ победы над Злом, мальчик причесался. Жёсткие чёрные волосы всегда были непослушными, их даже хотели состричь в приюте, чтобы не мешали. Но он смог отстоять своё мнение и беспорядочную чёрную гриву как доказательство собственной индивидуальности. Остальные мальчики в «Сэнт Джонатанс» были коротко стрижены. Гарри оделся, сверху накинул дурацкую форменную мантию Хогвартса. Можно было подумать, что наступил Хэллоуин. Закрыл чемодан, проверил билет в кармане, разровнял складки на постели. – Ну что, мне пора, Рэнди. – Давай, чувак! Не забывай писать! – сосед Гарри по комнате и, по совместительству, единственный его приятель крепко пожал руку мальчика. – О тебе забудешь! – подхватив вещи, он покинул комнату. В коридоре его провожали любопытными, расстроенными и торжествующими взглядами. Все. Никто не мог не посмотреть вслед легенде приюта «Сэнт Джонатанс» для детей-сирот. На мальчишку, из-за которого уволилось рекордное количество преподавателей. С которым было связано несметное число тёмных и таинственных историй, обсуждаемых лишь шёпотом. Мальчик отвечал на взгляды самоуверенно, с лёгкой усмешкой. Некоторые прятали лица, другие улыбались. Двое восьмилеток похватали его вещи, помогая спустить по лестнице: для некоторых Гарри стал кумиром. На улице его ждало такси, чтобы отвезти на Кингс Кросс. Платформа девять три четверти – что за бред? Но в билете было указано именно так. На розыгрыш походило мало. Особенно, после того, как они с Хагридом ходили по Диагональной аллее, среди таких же странных личностей в мантиях. После банка с уродливыми карликами и полной золота камеры Поттеров. Гарри и подумать не мог, что его родители, бельмо на глазу тети Петуньи, были богаты. Куда бы он ни шёл, люди «этого», нового, мира следили за ним восхищенными глазами. Его узнавали, с ним то и дело здоровались. Гарри был легендой. Всё правильно. Он особенный. На вокзале платформы с таким номером не оказалось, как и ожидал мальчик. Но взгляд его зацепился за семейку в мантиях и с тележками. Совы, котлы – явно его новая компания. Один из ребят отделился от остальных и, разогнавшись, поехал в столб. Гарри ожидал звука столкновения, слёз юного идиота с расшибленным лбом и причитаний его маменьки, но нет – парнишка попросту исчез. Гарри огляделся: третий столб из четырех. Он должен был догадаться! Дождавшись, пока все рыжие скроются в колонне, мальчик разогнался и последовал за ними. Его глазам открылась ещё одна станция, по которой деловито сновали забавные люди в мантиях. Огромное количество детей гоняло по перрону, коты и совы в клетках истошно вопили. Вот он, поезд в новый мир! Гарри уточнил, куда идти первокурсникам, и направился в нужный вагон. Нашёл свободное купе и разложил вещи. Время от времени к нему врывались будущие сокурсники, но мальчик с одинаково снисходительной улыбкой говорил им, что все места уже заняты: ему очень хотелось побыть в одиночестве. И вновь восхищённые взгляды, узнавание, шёпот, доносящийся из коридора. Это не могло не льстить, хоть и несколько отвлекало от учебника, к которому он жадно припал в поиске настоящих знаний. Гарри хотел изучать магию ещё с тех пор, как в очередной раз убедился, что владеет сверхъестественными способностями. Он искал информацию повсюду – перелопатил гору книг и журналов. Всё, до чего он мог дотянуться, он изучил. Фильмы о магии, рассказы «очевидцев» невероятного в бульварных газетенках... Всё – вздор! Ничего общего с той Силой, что ощущал в себе мальчик! Впервые Сила дала о себе знать почти шесть лет назад. Тот день Гарри бы не смог вычеркнуть из памяти, даже если бы захотел. Впрочем, он и не горел желанием забывать. День смерти Дурслей. Первый день его свободной жизни. Не лёгкой или простой, но свободной. И с осознанием собственной уникальности… В тот вечер мальчик, тогда пятилетний худой малыш в потасканной одежде с плеча Дадли, игрался со своим любимым самолётиком. Так как Гарри игрушек не дарили, эта также принадлежала двоюродному братцу, но была им прочно забыта не менее полугода тому. Иначе бы Поттер попросту не осмелился её взять. К сожалению, Дадли было очень скучно в тот вечер… Он несколько раз ходил клянчить еду у матери, неизменно возвращаясь из кухни с бутербродом в руке, а затем лениво разбрасывал игрушки по дому. Ему страшно хотелось повеселиться. И он придумал как. Подошёл к Гарри и потребовал «своё», чем вызвал бурю возмущения: слишком мальчик к игрушке привязался. Началась потасовка, обычная для ребятни. В итоге сирота, вне себя от счастья, сжимал своё сокровище в руках, а Дадли, плача от обиды, побежал к родителям. На носу его красовался завидный синяк, оставленный лбом противника. Тонкая струйка крови текла прямо в рот дитяте. Увидев эту картину, Вернон, привычно читавший газету, побагровел. Петунья всплеснула руками и подбежала к мальчику, утирать слёзы и прикладывать холодное. Дядя встал с кресла, и Гарри попятился к своему чулану. – Какого чёрта ты трогаешь нашего сына?! – взревел он, а тётя предусмотрительно поспешила закрыть и зашторить окна: боже упаси, соседи узнают! Тяжёлая рука дяди Вернона описала в воздухе дугу и опустилась мальчику на голову. Гарри упал, от боли и обиды глаза наполнились слезами. За что?.. – Что ты о себе возомнил, подкидыш?! После всего, что мы для тебя сделали, бить нашего ребёнка! Ты такая же мразь, как и твой отец! – визгливый тётин голос заполнил сознание мальчика, вытесняя даже оплеухи, что сыпались от дяди. – Ты не посмеешь притронуться и пальцем к Дадли! Тётя схватила мальчика за подбородок и поднесла вплотную к себе. – Слышишь, ты должен быть благодарен, что не сдох на улице, – от пальцев Петуньи на его коже остались отпечатки, – твоя мать была дурой, что связалась с Поттером! И ты – идиот! Так ударить мальчика! Почему именно я? За что?! – Мы были слишком добры с тобой, сопляк, – пропыхтел Вернон, дергая мальчика за волосы. Гарри скривился, когда дядя кинул его в сторону стола, – ты, видимо, соскучился по порке! Нет, он совсем-совсем не соскучился! Мальчик попытался убежать, но цепкие пальцы Петуньи вцепились в его предплечье. Пояс Вернона свистнул в воздухе, обрушившись на спину Гарри: дядя промахнулся. – Вот и нечего дергаться! За что? Я ни в чём не виноват! Ремень рассекал воздух, и в такт ударам Гарри кричал. Тётя Петунья, злившаяся, что соседи всё слышат, пыталась закрыть рот мальчику и то и дело шикала на него. Будто орал он специально! Будто орал он просто так! Это ведь всё Дадли, я ни при чём! Мальчик не знал, от чего было больнее – от ударов или от слов, которыми они сопровождались. Было больно, безумно больно. Из глаз уже вовсю текли слезы, и Гарри сквозь всхлипывания пытался оправдываться. Но его рыдания лишь больше злили Дурслей: они не верили ни единому его крику. Гарри поднял глаза: на лестнице сидел Дадли, с торжествующей улыбкой сжимавший самолётик. Он искренне радовался, что родители наказывают гнусного братца. Встретившись взглядом с Гарри, он ухмыльнулся особо гаденько. Поднялся, положил игрушку себе под ноги и принялся ожесточённо её ломать. Дадли топал и топал своей толстой ногой до тех пор, пока от самолёта не остались лишь цветные обломочки. За что?! Я не виноват! Последним, особенно размашистым пинком дядя Вернон закинул мальчика в его коморку. И прорычал, чтобы тот заткнулся, – они с тетей идут спать и не хотят даже знать о его существовании до утра. Гарри размазывал по лицу слёзы. Носом шла кровь, мальчик вымазывался и ею. Всё тело нестерпимо болело – было больно сидеть, больно притронуться к руке или ноге. К обиде и боли примешалось новое чувство. Ненависть. Именно от неё мальчик бессильно сжимал кулаки. Ведь если бы Дурслей не было, его бы никто не бил. Если бы они исчезли с лица земли, испарились, пропали, никто бы на него не кричал. Если бы они умерли… Он мог бы брать любые игрушки Дадли, и есть вкусности, и даже смотреть телевизор! Тетя Петунья не сжимала бы свои тонкие губы, а дядя Вернон не краснел бы до кончиков мясистых ушей. Если бы их не стало!.. Эта мысль стала крутиться в голове у Гарри, навязчиво повторяясь, рисуя картины свободной жизни. Никаких пауков в чулане. Никакой растянутой одежды. Никакой боли! Хочу, чтобы их не было! Чтобы они пропали! Чтобы они умерли! Чтобы им было больно-больно-больно! Дадли больше никогда и ничего у него не отнял бы, не гонялся бы за ним по двору. Он бы не бил Гарри, не сворачивал ему руки, не тягал бы за волосы! Ярость заполняла мальчика, вытесняя все его чувства и эмоции. Проклятый маменькин любимчик, ему всегда отходило самое лучшее. Все радости были у ног Дадли, а тот топтал их. Хочу, чтобы Дадли сдох! Чтобы ему было так плохо, как мне! Еще хуже!..Ненавижу его! Ненавижу! А если бы не было тети, Гарри бы никто не тягал за уши, не отвешивал подзатыльников, не хватал худющими руками. Никто бы не упоминал с презрением в голосе его родителей, не обзывал самыми колючими и злыми словами, не выплевывал бы ему в лицо оскорбления! Хочу, чтобы тетя Петунья умерла! Чтобы ее писклявый голос навсегда пропал! И чтобы ей было страшно, как мне, когда она смотрит! Еще страшнее! Ненавижу, ненавижу! Дядя Вернон не хватал бы мальчика своими пальцами-сосисками. Не утыкался бы в свою газету, не сопел бы зло в усы и не кидал бы Гарри в чулан. А главное – не бил бы его, не порол. Ненавижу! Дядя Вернон – хуже всех! Ему должно быть больно, как мне! Совсем-совсем больно! И чтобы никто ему не помог! Гарри уже совсем не рыдал, он почти физически чувствовал, как ненависть и гнев его окутывают, уплотняются вокруг тела. Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу… С этими мыслями мальчик и провалился в тяжелый сон. Лишь его губы продолжали шептать… Утром никто его не разбудил. Гарри открыл дверь чулана и опасливо оглянулся. В доме было непривычно темно, окна всё ещё были занавешены. Обычно в это время они уже завтракали, а дядя Вернон уезжал на работу. Но в доме было тихо. Мальчик решил было, что злые на него Дурсли уехали по своим делам или повезли Дадли в парк аттракционов. Но они бы не уехали, не сказав ему. Они всегда перед выходом строго-настрого запрещали мальчику прикасаться к телевизору. И к холодильнику. И к игрушкам брата. Он должен был сидеть в чулане и ничего не трогать. С каким-то неприятным чувством в районе желудка Гарри поднялся по лестнице. Дверь в спальню была, как обычно, закрыта. Помешкав, он провернул ручку. Тётя с дядей лежали, укутавшись в одеяла. Странно как-то лежали. Гарри вздохнул и уловил какой-то странный, сладковатый запах. Подошёл ближе к Петунье и тут же отскочил назад. Лицо Петуньи было искажено, а рот был раскрыт, словно она пыталась ухватить им недостающий воздух. Безумный страх поселился на дне её широко раскрытых глаз. Пальцы тёти до белизны костяшек вцепились в бордовое одеяло, притягивая его к лицу: спрятаться, не видеть. Рядом, скорчившись, с головой под одеялом лежал дядя. Так странно, словно маленький мальчик, который боится грозы. Было страшно, но как-то… забавно смотреть на этих людей, внушавших ему такой ужас. Гарри поежился, отступая от кровати. Неожиданно он понял. Что бордовых одеял у Дурслей не было. Дрожащей рукой он приподнял полог и заглянул. Откуда-то взлетела муха и, жужжа, понеслась кругами по комнате. Мальчик упал на колени. Его рвало. Когда Гарри нашли какие-то чужие и странно одетые люди, он сидел в углу спальни, обняв себя руками. Он был не в себе, он не знал, сколько прошло времени: перед его глазами застыла картина увиденного. Израненное, распоротое, растянутое в стороны, словно вывернутое наизнанку, тело тёти Петуньи. И тяжелое, прилипшее к её внутренностям одеяло, которое пятилетнему мальчику было так сложно поднять. Странные люди что-то решали, о чём-то говорили, но Гарри это не запомнилось. Приезжало ещё много машин, туда-сюда сновало много людей. Сновало вокруг мальчика, держащего себя за колени и покачивавшегося из стороны в сторону. Их и вправду больше нет. Их нет. Просто больше нет. Потом Гарри увезли из дома на Прайвет Драйв. В «Сэнт Джонатанс». Поезд затормозил, и Гарри, очнувшись от охватившего его оцепенения, поднялся. Он прибыл в Хогвартс.