Полгода полярной ночи

Душно. Ему трудно дышать. Густой воздух, раскаленный под действием палящего летнего солнца, лениво проникает в тесноту цокольного помещения, смешивается там со спертым, стоячим, вязким, и оседает в легких неприятным осадком, клубится в горле пьяно, точно застрявший. Коннор делает вдох, но все равно едва ли может им надышаться – широко раздутые ноздри щекочет едкий запах браги из ячменного солода. Пребывать здесь, в пустом и мрачном рассаднике смрада, невыносимо почти физически. Есть в Детройте заведения и получше: сердце карантинной зоны венчает клуб любителей дорогого вина – алкоголь там гонится крепкий, забористый. Больших трудов стоит выращивать его ингредиенты в теплицах, рассредоточенных по всем обитаемым крышам города, и цена за услуги потому предоставляется соответствующая. Однако исключительно тут, в подпольном баре на околице зоны, в этом клоповнике и рассаднике плесени, подают виски. И пиво. Противное такое, приторное, с характерным дрожжевым привкусом, а главное запахом, способным свалить с ног не то что щелкуна – целого топляка, мать его. А все эти дрожжи. Гадость премерзкая. Коннор дышит ими и чувствует, будто с воздухом затхлым вдыхает пары ядовитых спор, давится, кашляет, и горло от этих мыслей, раздражающих и навязчивых, фантомно разрывается на куски, словно чумное. Он чувствует себя натурально гнилым изнутри, опаршивленным, но здраво прикидывает, что его маленькое психосоматическое недомогание не станет значительной преградой на пути к его главной цели. Просто смрадный воздух, Коннор. Ничего более. Он мнет губы, подавляя любое негативное чувство и, черпая смелость из своих потаенных источников, гордо, самоуверенно делает первый шаг. Маленькие седые комочки, особо приметные на фоне пробивающихся сквозь заколоченные окна лучей, лениво поднимаются в невесомость и накрывают тонкой вуалью замшелые отсырелые доски. Коннор ступает на них, скрипящих грустно и жалобно, и неспешно проходит в многолюдное помещение. Человек пять собирается в одной только комнате – это ли не рекорд для около комендантского времени? Стихают непринужденные разговоры. Часть постояльцев сразу же оборачивается на него, незнакомого гостя, в атмосферу заведения совершенно не вписывающегося: высокий, нескладный на вид, с губами, растянутыми в тонкую полосу, со взглядом глаз цвета жженого кофе до того серьезным, что контраст с мягкими чертами лица его и округлыми скулами кажется смешным и причудливым. Офицерская осанка, целомудренно белая кожа и каштановые пряди, уложенные аккуратно и строго, вкупе с хорошей обувью, рубахой, отбеленной в марганцовке, и еще не выцветшими джинсами глубокого – для нажитых лет, – антрацитового оттенка выдают в нем человека, не обделенного достатком и вряд ли за кордоном когда-то бывавшего. Оттого особенно удивительно увидеть его здесь, в подобного рода гадюшнике. С праздным интересом и Коннор одаривает пьяных зевак своим безразлично учтивым взглядом: анализирующе пробегается он по их захмелевшим лицам и, разочарованный всем увиденным, скользит вдоль столов, уставленных опустошенными грязными кружками. Откуда-то сбоку раздаются насмешливое прыскание и глухой сардонический хохот, но Коннор не обращает на них совершенно никакого внимания – он прибывает сюда лишь по одной весьма важной причине. Причина эта сидит где-то здесь, пьет то самое виски, ну, или на что там хватает талонов-карточек, что, впрочем, только упрощает стоящую перед молодым человеком задачу. Алкоголь, да будет известно многим – отличный бонус к сговорчивости. Под его гипнотическим дурманом, добавляющим дуракам дополнительной смелости, даже просветленные мудрецы будут готовы пойти на самые безрассудные и абсурдные вещи. Ястребиным взором оценивает Коннор убранство скромного помещения: невзрачные столы у самых стен, высокие табуреты, обшарпанная барная стойка. Темнокожий бармен, владелец безызвестного заведения, несет за ней свою неблагодарную службу. По обе от него стороны просиживают штаны два безразличных к визиту очередного собутыльника человека. Взгляд Коннора обращается к самому дальнему из них – тому, в рубашке с непонятным цветастым узором, – что сидит в темном углу стола одиноко и сутулится, горбится над полупустым стаканом спиртного в своей молчаливо-печальной задумчивости. Вечернее солнце отбрасывает горизонтальную полосу на его осунувшуюся спину, а тронутые пеплом локоны, закрывая мужчину и от мира, и от Коннора в частности, каскадом спадают на бородатое лицо, обрамленное густым таинственным мраком. Его отчужденность чем-то цепляет юношу. Коннор подходит ближе. В воздухе по-прежнему пахнет дрожжами. — Мистер Андерсон? Угрюмый господин хранит молчание истого мертвеца. Бездвижный, он словно и не замечает подошедшего вовсе. Тогда Коннор – и то, верно, продиктовано его природной строптивостью, – дерзко, упрямо, бесцеремонно склоняется над столешницей и внимательно заглядывает в отстраненное мужское лицо. Тронутое морщинами, оно кажется совершенно отсутствующим. Но не морщины старят его, а печаль, залегшая промеж носогубных складок и бровей, выгнутых светлой дугою. А в глазах – пелена, не то от спиртного, не то от чего-то глубокого, личного. Коннор стоит над ним какое-то время, упорный донельзя, отступать не привыкший, и сжимает край барной стойки побледневшими пальцами. Чужие зрачки, наконец, сдвигаются в его сторону. Незаметно Хэнк переводит флегматичный взгляд то на незнакомца, сверкающего в этом блядушнике как алмаз посреди угольков, то обратно на дно стакана, и лишь хмыкает едва уловимо, поражаясь невероятной опрятности такого щегла, но больше никаких знаков внимания не выказывая. И только тогда, когда этот назойливый банный лист так и не сдвигается с места, изображая из себя, честное слово, натуральную античную статую, приросшую к неподъемному мраморному постаменту, терпение бывшего полицейского дает ощутимую трещину. Не отрывая взгляда от недопитого стакана спиртного, мистер Андерсон красноречиво поднимает светлые брови и по-картинному громко вздыхает, декламирует вяло и несколько раздраженно: — Ну? Чего тебе?.. И Коннор, весь подбираясь, вытягивается перед ним в струну, как перед своим капитаном. — Приношу извинения, — отвечает он, учтиво склонив набок голову, — вы мне нужны. Невольно Хэнк хмыкает в бороду. В последний раз такую приторно-культурную речь он слышал разве что на выступлениях лидера карантинной зоны – ну не позволяет мужику статус крыть всех отборным трехэтажным, чего поделаешь. Хэнк отпивает глоток. Морщится. — Дружок, ты это, дверью ошибся: заведение для паинек-зубрилок двумя кварталами ниже. Коннор задумчиво закусывает губу. Анализ новой информации сообщает: мужчина явно не настроен на разговор делового характера и обозначает дистанцию посредством грубого в своей неизобретательности саркастичного слова – затруднение небольшое, но все равно ощутимое. Впрочем, не в привычке Коннора так быстро отчаиваться. Он и не таких людей уболтать в состоянии. Найти бы лишь к нему подход оптимальный... Скрипит соседняя табуретка – Коннор садится. Хэнк отодвигается на пару сантиметров левее. Интересная реакция. — Мне нужен проводник, — начинает юноша уверенно, еще сильнее наклоняясь в сторону мистера Андерсона, и сплетает пальцы на руках в тугой аккуратный замок. Хэнк поджимает губы, хмурый, не впечатленный его искренностью. Отворачивается. Коннор хмурится тоже: это его, мягко говоря, раздражает. Будет ложью сказать, что по дороге сюда он не прокручивает в голове множество различных сценариев, потому как доскональное моделирование каждого шага привносит в его душу покой и гарантирует делу в два раза больше надежности. Коннор готовится и к тому, что этот неизвестный ему – разумеется, лично, – Хэнк Андерсон пошлет его в пешее эротическое или вовсе окажется психопатом, вознамерившимся ограбить наивного на вид паренечка. Все-таки Коннор – и это он прекрасно осознает, – на первый взгляд не производит серьезного впечатления: смазливое лицо, глаза по-детски большие – издержки возраста юного, самого дурацкого, но и расхваленного всеми кому не лень в то же время. Грубый отказ – самый очевидный вариант из возможных, и Коннор не испытывает никаких проблем по этому поводу. У него разработан план действий на случай возникновения подобного рода сценария. Но вот то безразличие, с каким обращается к нему собеседник, то равнодушие в потухшем взгляде и усталом голосе уязвляет до глубины души и заставляет почувствовать неприятное жжение где-то на скулах. Коннор наклоняется еще ближе и понижает голос до вкрадчивого, но настойчивого шепота. — Я вам заплачу. На что Хэнк деловито кивает, мол, верит он, как же. Ироничность его жестов видится Коннору невербальной издевкой. Сложно сказать, кто здесь более душный – бар или этот Андерсон. По крайней мере, несет дрожжами от них одинаково. Юноша хмурит темные брови. Бывший офицер вынуждает его пойти на крайние меры. — Бармен, повторите, пожалуйста, — говорит он, неотрывно буравя взглядом чужое лицо. Дорогой талон с громким стуком впечатывается в пошатнувшуюся деревянную стойку. Хэнк заинтригованно поднимает голову. Впервые за все это время. У мистера Андерсона светлые голубые глаза. — Ого. Смотрю, сменил тактику на быстрый подхалимаж, а? Ты его слышал, Джимми, тащи сюда свою тощую жопу. Бармен молча забирает талон и разворачивается к стеллажам с алкогольными напитками. Коннор дергает уголками губ. — Теперь, когда вы расположены к разговору… — Я расположен послать тебя нахер, — обрывает Андерсон, упрямо выставляя руку перед побелевшим как снег лицом собеседника, — то, что ты угостил меня виски, еще не делает нас с тобою подружками. — Простите, но, — Коннор учтиво наклоняет голову набок, — я вынужден настоять. Мне нужен проводник до Портленда. Туда и обратно. — Портленда? — Хэнк давится виски. Кашляет. — Это ж на другом, мать его, конце Америки. Какого черта? Хотя, знаешь, не отвечай. Мне вообще-то по барабану. Джимми ставит перед Хэнком очередной стакан. Его хмельной запах кружит Коннору голову. Он снова делает глубокий вдох и едва ли им не закашливается. — Пожалуйста, кроме вас никто не сможет меня отвести. — Я тебе больше скажу – тебя вообще никто отвести не сможет. Туда ж без малого месяцы дороги. Да ни один человек в здравом уме никуда с тобой не потащится! — Надо полагать, — Коннор невинно косит глаза на виски в стакане, — пришел я по адресу, ведь на здравого человека вы пока не похожи. Румяные пальцы грубо сжимают свежий стакан. Коннор решительно продолжает: — Я заплачу. За каждый день в пути. Все, что есть. Что вам нужно? Талоны, оружие? Медикаменты? Хэнк поджимает губы в узкой желчной улыбочке, словно считает все слова собеседника наивным детским лепетом, да и смотрит на него точно так же, несерьезно, насмешливо. Коннора это, почему-то, раздражает невероятно. — Шел бы ты отсюда, шкет, — бросает Хэнк беззлобно и делает новый глоток. Снова морщится. — Твоя затея – чистой воды самоубийство. К тому же я не работаю с живыми грузами. Проблем многовато. Коннор сжимает кулак. Он делает едва заметный вдох и придает лицу явственно металлическое выражение. — Я обратился к вам потому, — чеканит он с самоуверенной небрежностью, — что видел ваше досье. Хэнк удивленно вскидывает бровь. Коннор продолжает: — Перспективный сержант полиции до эпидемии, продуктивный и целеустремленный. Волонтер FEDRA в отставке. Причина – разногласие взглядов. Работали в полиции, пока она не прекратила свое существование. Многое повидали. Хэнк мелко кивает на каждом из пунктов, облизывает пересохшую губу и сам глядит на мальчишку как-то оценивающе. — И каков вердикт, Шерлок? — Я считаю вас наиболее подходящим кандидатом на роль проводника в моем путешествии. Мне импонирует ваше чувство долга и ответственность, с которой вы относитесь к делу. Вы – опытный офицер в отставке и тот, кому я без раздумий доверю свою безопасность. Кроме того, вы не задаете лишних вопросов. Хэнк поднимает уголок губ. С приоткрытых уст юноши срывается рваный выдох. Коннор проводит языком меж зубами и заискивающе косится в сторону выхода, возвращая взгляд обратно к глазам мистера Андерсона, двум глубоким ледяным озерам, что все то время беспрестанно его изучают. Финальная стадия, огонь в глазах, слова ювелирно выточены: — Говорят, вы переправляете через границу всякое, — стирая грани личного пространства, он наклоняется еще ближе, шепчет повелительно, обжигая чужое ухо своим горячим дыханием. Каждый жест, каждый выдох становятся частью его продуманного, выверенного до мельчайших подробностей представления. — Мне нужно доставить в Портленд кое-что. Одну вещицу. Жизнь Детройта и, быть может, Америки буквально зависит от ее содержимого. Хэнк отвечает тем же тягучим, протяжным шепотом, низким бархатным басом, полуприкрыв глаза в томительном ожидании завершения их диалога: — А мне-то что? — и опаляет щеки Коннора забористым перегаром. Партия в шахматы. Хорошо. Не теряя лица, Коннор отстраняется, поднимается с места и деловито отряхает от пыли воротник белоснежной рубашки. — Вы правы, — говорит юнец подозрительно отступающе, — эта миссия – чистой воды самоубийство. В одиночку я, скорее всего, с ней не справлюсь. Вероятно, меня разорвет первый же бегун, которого я пропущу по неопытности. Или я не замечу растяжку под ногами и погибну от кровотечения. Но дело в том, мистер Андерсон, — он по-хозяйски упирается рукой в чужое плечо, — что эта вещь важнее меня, вас, быть может, важнее нас всех, черт возьми. И я все равно отправлюсь в Портленд, с вами или в одиночку. Детройт на меня рассчитывает. Коннор достает из кармана еще несколько талонов и добавляет холодно: — Можете и дальше просиживать штаны за дешевой выпивкой, спускать на нее жалкие подачки от людей, раз в неделю желающих отведать чего-нибудь контрабандного, и медленно покрываться плесенью, как и все вокруг в этом месте. Это не мое дело. Или можете согласиться на мое предложение и обеспечить себя лучшим самогонным бурбоном до конца своей жизни. Год, большего не прошу, — Коннор замолкает. Хэнк задумчиво прикусывает щеку и переводит мрачный взгляд на огненное спиртное. А пацан этот, что б его, так и не затыкается: — Понимаю, сложно принять взвешенное решение прямо сейчас. И все же я тороплюсь. Мне нужен ответ. На закате дня я собираюсь покинуть карантинную зону, и чем скорее, тем лучше. Я подожду снаружи. А это, — он небрежно кладет бесстыдно огромную стопку талонов на стол, — небольшая компенсация за потраченное на разговор время. На посошок. Саморазрушение в наши дни – удовольствие дорогое, мистер Андерсон. Приятного отдыха. Не спешите. Самодовольный, Коннор гордо покидает пределы подпольного бара. Хэнк чертыхается и сжимает стакан с виски до побелевших костяшек.