I
Дружба надзирателя Гоито и Грандера становилась тем крепче, чем больше Мигель распылялся о своей приверженности к святой вере. Для видимости он прилежно молился не по разу на день, яростно поносил католиков и утверждал, что католическая церковь всенепременно должна пасть. Благодаря этим хитростям, которые безумный фанатик воспринимал за чистую монету, смотритель быстро проникся к узнику доверием и, в определëнном смысле, жалостью. Он внимал его словам как проповеди, повременно кивал и периодически промакивал лысую голову краем рукава, повторяя: «Брат мой, как вы правы!.. Вы как всегда правы!..» Расположив к себе человека, который изначально при виде его недоброжелательно кривил губы и отворачивался, — Гоито имел дрянную особенность ненавидеть всех, кроме названных «братьев», — Мигель приобрëл упованную надежду на освобождение, хоть и весьма скромную. Третий месяц пребывания в этой клетке, обëрнутой в привлекательную оболочку роскоши, не шëл Грандеру на пользу: некогда полностью чëрные волосы его стали седеть, и не осталось уже ни единой пряди, которую не тронуло бы серебро годов; благородная бледность лица сменилась почти болезненной, а беспокойный характер щедро награждал своего хозяина новыми морщинами. Человек, не знающий настоящего возраста заключëнного, приписал бы ему лишних десять-двенадцать лет, меж тем как всемогущее Время отмеряло графу только тридцать девятый год. Над Дворцом знатных преступников сгущались серые тучи, порывистый, но тëплый ветер возвещал о скором начале дождя. Характерный запах сырости, какой бывает перед непогодой, витал в вечернем жарком воздухе и оставлял надежду на долгожданную прохладу. Грандер гулял по ухоженному саду на территории в сопровождении Гоито и, вопреки возвышенным предположениям надзирателя о его думах, пытался размышлять над планом побега. В голове как всегда вертелось множество мыслей, гудящих, как пчелиный рой, и мешающих сосредоточиться на чëм-то одном. Гоито плëлся позади и зевал, не решаясь отвлекать брата по вере от — как считал фанатичный надзиратель — уединëнного наслаждения своею религией. Мигель шагал по выложеным булыжником тропкам уже второй час — нахождение в четырёх стенах дурно влияло на его расположение духа. «Необходимо аккуратно вынудить Гоито освободить меня,» — думал Грандер, — «Но прошло ещë не так много дней с нашего праведного разговора о вере... О, проклятое заточение! Пусть этот фанатик побольше проникнется моей персоной — и тогда сделается возможным начинать увещевательные работы». — Сеньор! — окликнул Грандера надзиратель и тем самым прервал длинную цепочку дум заключëнного. — Я понимаю: общение с Богом лучше всего протекает на свежем воздухе, но, не примите за дерзость, мы гуляем как третий час. Уверяю, Господь услышит вас и из комнаты — он милостив с людьми, что готовы искренне излить душу в молитве. Кажется, сейчас пойдëт дождь! Гоито, как любой одержимый религией человек, считал, будто каждый добропорядочный приверженец веры обязан все свои мысли посвящать лишь ей одной. Мигель посмотрел на темнеющее, обволакиваемое тучами небо. — В самом деле, — ответил он и остановился посередине широкой тропы, — туча не обойдëт стороной. Дождю всенепременно быть: ласточки шныряют низко, а в пруду, будто в сомнительной опере, расквакались лягушки. Пойдëмте-ка ближе ко Дворцу. Удовлетворëнный этим незамысловатым заключением, Гоито развернулся и зашагал в сторону Дворца. Грандеру, которому ужасно не хотелось вновь сидеть под замком, пришлось поневоле последовать за смотрителем. И Мигель уже был готов направиться в свою маленькую, неуютную камеру, как внезапно ощущение нереальности и отчаяния захлестнуло его словно холодная морская волна. Озноб прошелся по острым плечам и спине, ступор, как копьë, пронзил тело. Ноги Грандера пригвоздило к земле. Непонятный страх подкрался незаметно и исподтишка диким зверем набросился на обезвреженную жертву. Чего именно то был страх — разобрать не представлялось возможным, но он периодически накрывал Грандера с исполинскою силой, сдавливал грудь и перекрывал доступ к кислороду. Мигель знал это мистическое явление и боялся его как огня. Заключëнный попробовал игнорировать приступ тревоги и попытался сдвинуться с места, но ноги не послушались и остались неподвижны. Кроме биения собственного сердца и свиста в ушах Грандер ничего не слышал, меж тем как Гоито заметил, что Мигель не идëт, и издали силился ему что-то говорить. Сделав над собою нечеловеческое усилие, Грандер отошëл на край дорожки, прислонился к широкому стволу дерева и закрыл глаза. Голова шла кругом, дрожь не отпускала. Перед закрытыми веками его яркими вспышками повременно мелькали обрывки воспоминаний различной давности: туда же и частые побои госпожи Агас, и уход из дома, и отравление на «Гермесе», и мнимая казнь вблизи Кампос Амплиос... Этот дьявольский клубок разматывался тем сильнее, чем дольше Мигель стоял в окаменении. Он ощущал, что тело его слабеет, а дышать становится труднее и труднее. Не прислонись Грандер к дереву — давно бы уже свалился без сил. — Сударь! — с лëгким раздражением напомнил о себе Гоито, приблизившись к узнику. — Вы домой собираетесь? Дождь расходится, чëрт побери! Я вымок как половая тряпка. Да и вы, смотрю, не суше! — привычка упоминать чёрта не покинула грубой по натуре души Гоито даже после его перевоплощения в фанатика много лет назад. Мигель не разобрал ни слова. Сквозь мутную плëнку перед глазами он видел размытую фигуру надзирателя, но чувствовал, что если потратит энергию на бесплодные действия — потеряет сознание. — Сеньор? — до смотрителя, как до жирафа, медленно дошла очевидная вещь: с заключëнным, увы, не всë в порядке. Не теряя доле ни минуты, Гоито предпринял меры по безопасному препровождению Грандера в его камеру.II
Воспоминания о том, как очутился он в своей небольшой комнате, стëрлись из сознания Мигеля точно записи на песке. Пришëл в себя он уже сидя в кресле, а подле него, на табурете, сгорбившись то ли от усталости, то ли от волнения, примостился Гоито. — Ох, сеньор, что это с вами приключилось? — не проницательный до чужих чувств от природы, смотритель, пусть и с благими намерениями, сразу набросился на Грандера с распросами. Мигель помолчал ещë десять секунд, размышляя, как ответить на этот скользкий вопрос, и решил честно признаться Гоито в причине своего ступора — быть может, информация эта, которой отныне надзиратель будет обладать, позже сыграет Грандеру на руку. — Мне очень неловко, что вам пришлось стать неумышленным свидетелем моего припадка, — с наигранным раскаянием приступил к пояснению бывший пират, — понимаете, в такие моменты я совершенно не принадлежу себе и могу либо не двигаться с места, либо повторять бессвязные, циклические действия, например, рвать бумагу, ничего не замечая вокруг! — И вы думаете, будто я стану упрекать вас в этом? — ужаснулся Гоито. — Я дико сочувствую вам, как брату, и желаю помочь! Ведь это, чëрт возьми, даже опасно! А если в таком положении вас хватит удар или застанут неприятели? «Неприятели?» — насмешливо подумал Грандер — «Я уже не прочь повстречаться с ними лицом к лицу, лишь бы вне стен этого дьявольского строения». — Да, да... — протянул он в ответ. — Но, как говорится, «¡Qué puedes hacer!» Я бессилен над сим явлением. — Зато я, я не бессилен! — со внезапным оживлением выкрикнул Гоито. — Вы? — Я! Я буду рядом с вами и день, и ночь! Мигель едва не подавился водой, маленький глоток которой сделал из стакана, стоявшего на приземистой тумбочке у кресла. — Не стоит так утруждаться... Тем более, вы всë равно не сможете постоянно находиться со мной. — Протянул Мигель. — Клянусь, что смогу! — Сеньор, — испустил протяжный вздох Грандер, — насколько я знаю, вы — англичанин, в тысяча восемьсот пятьдесят третьем году бежавший в Испанию от мобилизации и взявший испанское имя. За время их общения Гоито успел подробно изложить Мигелю свою жизненную историю. — Верно — по крови я англичанин. — Так вот слушайте: граф Годвин — английский полководец — с пеной у рта утверждал, что не виновен, пока Судьба не сыграла с ним жестокую шутку. Вы, подобно ему, самонадеянно клянëтесь вечно быть подле меня, но тем не менее знаете, что сие невозможно; я не ставлю это вам в укор, а лишь говорю то, что вполне очевидно из положения вещей. Жить со мною в одной комнате? Как страж денно и нощно стоять у моей двери? Забыть о себе? Нет, нет, сеньор, лучше оставим всë как есть. Смотритель озадаченно почесал за ухом, но тут же, скроив хитрую мину, — это вышло у него неосознанно, — развëл руками и проговорил: — Как угодно, сеньор. Я не настаиваю. По выражениям лиц такого сорта людей, как Гоито, можно чëрным по белому читать их намерения. Подозрительная покладистость надзирателя посеяла в душе Грандера семя настороженности, но Мигель — возможно, слишком опрометчиво для своего нрава — отдал предпочтение другим заботам.III
Следующим днëм Гоито без объяснений уехал в город и отсутствовал до самого вечера. Лишëнный вследствие этого прогулок почти на целые сутки, Грандер искал в комнате пятый угол и ожидал возвращения «брата». Он то смотрел в окно через железные прутья, то пытался дремать, то брал с полки том Горация, прочитанного ещë месяц назад, и перелистывал страницы, то помышлял о побеге. Куда и зачем подорвался смотритель — Мигеля интересовало мало, но факт, что прогулки без надзора Гоито строго воспрещались, не давал узнику покоя. День близился к ночи. Только-только Грандер начал по-настоящему погружаться в некрепкий, поверхностный сон, как дверь его задрожала от ударов чьего-то огромного кулака. Вся дремота с быстротою пули вылетела из сознания Мигеля. Он подскочил и, не зная, какую позу занять, не без содрогания вспомнил, что сейчас подходит к концу время вечерней молитвы. Грандер неуклюже бухнулся на колени перед окном, покуда надзиратель шарил ключом в замочной скважине, и принялся с середины негромко бормотать протестантское моление. — Добрый вечер, брат мой, — услыхал позади он хрипловатый голос надзирателя, — прошу прощения, что отвлекаю вас от общения с Творцом; я полагал, что вы уже закончили. — Ничего, сеньор! Я как раз завершал последнее предложение. — Ответил, вставая и отряхиваясь, Мигель. Гоито шагнул в камеру и сконфуженно поводил носом ботинка по полу. — ...Всю прошлую ночь мне не давал покоя наш вчерашний разговор. — Заговорил он неуверенно. — И тогда я принял решение, которое, смею надеяться, сохранит вашу безопасность. Грандер нервно ухмыльнулся. — И что же вы придумали?.. — О! Я придумал кое-что поистине полезное! — Подобно победителю, Гоито в величавой позе выставил ногу вперëд. — Поскольку я не в силах постоянно находиться подле вас, это может делать другой человек! — К чему вы клоните? — терпение Мигеля расходилось по швам как некачественная рубашка. — Я привëз из города служанку, что будет жить с вами в одной комнате за широкой ширмой и не дай бог что — звать на помощь. Первым порывом Грандера было испустить дикий вопль негодования и обругать непутëвого боголюба за причинëнное добро, но потом, здраво расценив, что так он лишится его поддержки, с мастерством бывалого театрала обуздал гнев. Как-никак, служанка — это лишние уши и глаза. — Вы очень милосердны. — Процедил сквозь зубы Мигель, пытаясь успокоиться. — Я ценю вашу заботу, но прислуга мне ни к чему. — Как?! — Очень просто, сеньор. Отдайте еë герцогине де Мальборо; думаю, женщине служанка пригодится куда поболе. Вдобавок, вы не подумали, что сюда может нагрянуть проверка, а заключëнным Дворца категорически запрещено иметь слуг? Лысую башку Гоито затмило маленькое облачко сомнений, но надзиратель быстро сориентировался: — Стража заблаговременно сообщит о прибытии посланников Его сиятельства вице-короля; я успею забрать Земфиру — так зовут девушку — к себе и солгать, что она прислуживает мне. — Солгать? — Грандер сделал над собою усилие, чтобы скрыть насмешливый, лукавый тон и изобразить изумление. — Но ведь ложь — один из самых тяжких грехов? — Life is not easy! — выразился смотритель на своëм родном языке. — Ложь во благо — святая ложь. «Хорош праведник.» — Фыркнул про себя Мигель. Гоито поспешно выглянул за угол дверного проëма в коридор и приказал служанке войти. Перед надзирателем и заключëнным во всей своей красе предстала молоденькая цыганочка лет пятнадцати. Лицо девушки, цвета бронзы, выражало тот искрящийся восторг, какой свойственен многим людям еë юного возраста. Пухлые, красные губы цыганки расплывались в приветливой улыбке. Земфира степенно поклонилась и произнесла: — Моë почтение, Ваше сиятельство. Мигель машинально кивнул в ответ. Осознание данности, что теперь эта девушка будет постоянно следить за ним, угнетало похлеще всякого плена. — Земфира, — обратился Гоито к служанке, — с этого дня твоей обязанностью является служба Его сиятельству графу Винсенте де ла Роса. Зарекомендуй себя в лучшем свете и докажи, что я не зря выкупил тебя из табора! Цыганка тряхнула упругими, тëмно-русыми кудрями. — Обязательно докажу, сеньоры! Обязательно! — кокетливо хихикнула она и посмотрела на Грандера.IV
Жизнь под надзором прислуги тянулась ещë скучнее и тягостнее, нежели в дни, когда Мигель ни с кем не делил камеру. Побыть одному и не видеть ни единого представителя людского племени превратилось в несбыточную мечту, ибо, как упомянули мы, гулять разрешалось лишь с набожным надзирателем, а в комнате, после променада, Грандера бессменно поджидала Земфира. Она жила за длинной восточной ширмой, что делала и без того небольшое помещение вдвое меньше. — Уважай и безмерно люби графа! — время от времени напоминал ей Гоито. — Благодаря ему ты была вырвана из тех гадких условий и получила человеческое существование! Но молоденькая девушка, отнюдь, воспылала к Грандеру не той собачьей любовью, которой любят преданные лакеи своих господ. Еë неподдельный интерес к персоне графа был куда больше, чем казалось сперва. Она не упускала момента обменяться с господином взглядом, сказать что-то нежным голосом или, как-будто нечаянно, дотронуться до его руки. Притом, с юношеской самонадеянностью Земфира считала себя мастером маскировки и продолжала виться плющом вокруг заключëнного, думая, что Мигель не замечает еë чувств. Первые две недели Грандер был твëрдо уверен, что навязчивое внимание служанки — ни что иное как проявление благодарности, коей — что понимал сам — он по-сути не заслужил. Но чем дольше он находился с молодой девушкой в общем пространстве, тем яснее становилось для его проницательного ума, что эти знаки — не банальное почтение, а то, что доставляло ветреной Земфире уйму противоречивых эмоций. Как-то раз Мигель решил провести небольшой эксперимент. Он подозвал служанку к себе и совершенно серьëзным голосом произнëс: — Земфира, прошло уже больше месяца, как ты вместе со мною влачëшь жалкое существование, а меж тем, в отличие от меня, свободы тебя не лишали. Земфира настороженно вскинула густые брови. — Что вы хотите сказать, Ваше сиятельство? — У тебя есть шанс покинуть Дворец и обрести условия получше. — Продолжал Грандер. — Я попрошу Гоито определить тебя в какую-нибудь знатную семью, где ты не будешь обязана как тень неотступно следовать за своим господином и, по-сути, станешь официально свободной. В ужасе Земфира отпрянула назад и замахала руками, точно отгоняя бесов. — Нет! Нет! Меня всë устраивает! — затараторила девушка. — Мне не нужны условия лучше, ведь настоящие я нахожу самыми привлекательными! — И что, по-твоему, в них привлекательного? Компромитивный вопрос явно угодил прямо в цель. Бронзовые щëки служанки залила краска, а чëрные глаза принялись смущëнно блуждать по каменным стенам, словно ища, куда приткнуться. Мигель внимательно изучал еë реакцию. — Простите, сеньор, я не могу говорить об этом. — Губы девушки дëрнулись в недосказанности, но Земфира сдержала манящий порыв всë-таки открыть графу своë нежное сердце. Грандер отпустил служанку, однако утвердился в предположениях, которые отныне накрепко засели у него в голове. Минула ещë неделя. За это время прислужница, стараясь скрыть своë любовное пристрастие, стала неуклюжей и забывчивой, более не заговаривала с Грандером первой и все дни напролёт просиживала за длинною ширмой, словно тряпичная кукла перед началом спектакля. Но граф чувствовал, с каким адским трудом давалось ей это траурное молчание, с каким надрывом сдерживала Земфира внутренний пыл. — Послушай, — понаблюдав за поведением девушки, отлично выдававшим еë с головой, Мигель отважился на откровенную беседу. — Я вижу: тебя что-то тревожит. Служанка — с предубеждëнными думами — по приглашению Грандера села около господина. Щëки молодой цыганки вновь налились краской. — И, кажется, я знаю, что, точнее, кто тому причиной. — Мигель сделал паузу, чтобы проследить за переменой в выражении лица собеседницы. А перемена произошла весомая. Земфира на миг задержала дыхание и облизнула пересохшие губы. Облик еë сделался боязливо-напряжëнным. — Ты влюблена, не так ли? — мягко поинтересовался граф. — Влюблена? — переспросила, побледнев, служанка. — Вы ошибаетесь... — Нет, Земфира, я не ошибаюсь. — Чуждое Грандеру спокойствие вымораживало; обыкновенно он представал перед прислужницей в вечно беспокойном виде, часто молился — для сохранения образа — и, по своей неврозной натуре, вслух вëл монологи: порою он не замечал, что гласно произносит мысли — пусть и едва различимо — и воображал, будто они все оставались у него в голове. Эта неудобная особенность Мигеля, появившаяся не так давно, служила одной из значимых причин, почему бывший пират не хотел приобретать служанку. Чëрные глаза девушки были на мокром месте. Она дотронулась до переносицы и вкрадчиво произнесла: — Вы догадались?.. — Не нужно являться всевидящим, чтобы понимать эту нехитрую истину. — Грандер оглядел цыганку с отеческой улыбкой, с какой в минувшие годы встречал маленькую Домилитту и Гаруцио. — Ты ребëнок, Земфира. Поверь, став совсем взрослой девушкой, ты будешь со смехом вспоминать своë нынешнее влечение. Служанка резко встала, и надежда во взгляде еë сменилась горечью. — Понимаю: вы — граф, а я всего-навсего прислуга... — Не в этом дело. — А в чëм тогда, Ваше сиятельство? — с надрывом вымолвила девушка. — Представь: спустя, например, двадцать лет ты будешь ещë полной сил молодою женщиной, а я? Если доживу до такого возраста, мне исполнится пятьдесят восемь. — Ну и что! Пока-то вы молод! — Это громко сказано. Земфира прошлась по комнате, скрестив руки на груди. Мигель понимал: он сделал ей больно, но лучше на корню испытать разочарование, чем лелеять призрачную мечту. Потом было бы больнее. — Земфира, — терпеливо произнëс Грандер, чтобы сгладить послевкусие произнесëнного, — ты для меня всë равно что дочь, не больше. У меня есть родная дочь, которая, к слову, старше тебя. Прислужница утирала редкие слезинки, скатывающиеся по еë щеке. Неожиданно на ум Мигелю пришла интересная идея. — Мои родственники находятся в поисках пятый месяц и, наверняка, уже мысленно похоронили меня. Особенно Гаруцио — мой любимый племянник. — Граф скроил расстроенную физиономию. — Бедный, бедный Гаруцио! Он весь на изводе! А мне не представляется случая оповестить его о моëм местопребывании! Я навеки узник этого ненавистного места, отлучëнный от большого мира! Коротенькое слезливое шоу, как и задумывал Грандер, заставило Земфиру встрепенуться. — Хотите, я передам вашему племяннику, где вы находитесь? — девушка снова села. — пусть вы не любите меня, но я желаю оказать вам хоть какую-то добрую услугу! Мигель изобразил размышления. — Пожалуй, так ты в самом деле спасëшь если не меня, то как минимум моë душевное спокойствие за родственников. Грандер сел за письменный стол и набросал на бумаге пару строк, потом свернул послание вдвое и протянул служанке. — Виконту Гаруцио Пьето передашь строго в руки. Ни слугам, ни кому-то другому. Хорошо? — Хорошо! — Земфира обрадовалась возможности оказать графу честь. Мигель назвал адрес, вынул из своего небольшого узелка с вещами маленький мешочек с деньгами и дал девушке несколько монет на дорогу, ночлег и еду.