I
Пятью днями позже, после удачного завершения дуэли между виконтом и Фернандесом, Мигель и Гаруцио ранним утром погрузились в дорожный экипаж вместе с поклажей и отправились в порт; корабль их прибывал в девять часов. Земфира, по настояниям виконта, осталась в Севилье дожидаться приезда своего жениха и строить планы на счастливую семейную жизнь. Долгая разлука, отнюдь, не пугала девушку, а лишь добавляла в еë чувства к Гаруцио больше романтики и трагизма, к которому любовных делах опрометчиво стремятся многие молодые люди. Этого-то трагизма не доставало сообразительной девочке. Земфиру поселили у госпожи Лоренсо. Познакомившись с будущей невесткой, она обходительно предложила брату взять молодую цыганку к себе на время его отсутствия. Виконт с горячностью принял предложение сестры, обрадовавшись, что ему не придëтся оставлять возлюбленную одну. Он знал кроткий нрав Домилитты и еë неподдельное радушие по отношению к нему, а вследствие сего не переживал расставание ненастолько болезненно, каковым оно смутно представлялось Гаруцио сначала. Однако в дальнейшем — что выяснится по мере повествования — радушие это оказалось непродолжительным. При первой встрече Земфира не произвела на Домилитту никакого впечатления. «Будущая жена любимого брата» — то, как безлико охарактеризовала еë для себя госпожа Лоренсо. Цыганка виделась Домилитте чем-то серым, безымянным, но тем, что «прилагалось» отныне к Гаруцио и, следственно, тем, что необходимо было уважать. Но как бы рьяно Домилитта ни заставляли себя «ценить» несмышлëную невестку, это выходило у бывшей послушницы с нечеловеческим трудом. Нутром Земфира ощущала в свою сторону лëгкие порывы недоброжелательности, исходившие от молодой госпожи, которые та старалась тщательно замаскировывать ласковостью. «Боже мой, чем только не угодила мне эта безобидная крошка», — думала Домилитта, — «Ведь она, положительно, не сделала ничего плохого». Высокомерие госпожи Лоренсо поднималось из тех глубин души, что хранили в себе ворох скверных человеческих качеств. По чуть-чуть, словно со дна корзины, наполненной гнилыми яблоками, Домилитта доставала эту гордость, это презрение и лицемерно улыбалась новой сожительнице, учтиво кивая и мысленно сетуя на собственный двуличный норов. — Не бойтесь, душа моя, это пройдëт, — утешал Земфиру Диего — единственный, кому девушка доверила своë несчастье. — Я знаю госпожу Лоренсо: она очень мила и любезна, однако крайне недоверчива. Пройдëт время, и вы подружитесь, я уверен. Старый лакей говорил неправду. Он безмерно полюбил Домилитту и хотел отвести от неë недобрые подозрения будущей родственницы. Понимание, что характер госпожи Лоренсо при родителе с подобным, как у Грандера, нравом не мог быть иным — Консуеллы прислужник не знал, хотя она тоже имела черты, присущие дочери — не пугало Диего. То, чего он на дух не переносил в Мигеле, не раздражало его в Домилитте. Разрываясь между двумя госпожами — Земфира готовилась ей стать — Диего ненавязчиво принял сторону госпожи Лоренсо. Он утешал юную цыганку в угоду Домилитте, силясь обелить еë образ во внимательных чëрных глазах невесты виконта. — Сеньора, возможно ли мне поиграть с маленькими госпожами? — спрашивала Земфира, всë ещë надеясь завоевать расположение высокомерной золовки. — Дорогая сестра, — как добродушно называла еë девятнадцатилетняя девушка, — вы же сами видели: девочки к вам не тяготеют. Я не желаю нарушать их спокойного настроения на грядущую ночь. — Произнесëнная оскорбительная фраза была подкреплена тем ласковым тоном, которым ободряют перед казнью заключëнных некоторые смотрители. Поджав губы от скрытой обиды, Земфира многозначительно кивнула и направилась к Диего — своему наставнику. — Вы сделали всë, как я говорил? — поинтересовался старый слуга, когда девушка появилась на пороге его комнаты. — Она отказала. И взглянуть на тройняшек не позволила. — С безэмоциональным сокрушением ответила невеста Гаруцио. — Впрочем, это оправданно. Им скоро спать. Игры на ночь — плохая затея для детей. — Но Алехандра! Она-то сейчас с ними! — Сеньору Алехандру девочки знают с рождения. Она не беспокоит их своим присутствием, а вы, равно как и я, пока в этом доме люди новые. — Да, но... — Почему вы вообще решили, что госпожа Лоренсо настроена к вам враждебно? — перебил бывшую прислужницу старик. — Я видел, что она предельно обходительна и добра с вами. — Я так чувствую. — Мало чувствовать. Нужно иметь основания. Поняв, что ничего дельного из этого пустого разговора ей не почерпнуть, Земфира капризно наморщила нос и удалилась. Чувства не обманывали еë. Домилитта даже себе не была в состоянии объяснить свой неясный протест против юной невестки. Однако смутные предположения мелькали у неë в сознании и растолковывали неприязненность, как отторжение от «челяди». Земфира ранее находилась на служении у графов Пьето в роли простой прислужницы, а теперь выходит замуж за их сына... Не слишком ли головокружительная карьера? «Девчонка ловка и умеет по назначению пользоваться головой». — Помышляла Домилитта. — «Из служанки в госпожу. Великолепно». — Однако вдруг что-то укололо еë в самое сердце. Холодок пробежал по белой щеке и распространился по всему телу. — «А я?..» — с трепетом подумала она. — «Кем в прошлом являлась я? Сначала послушницей монастыря, потом служанкой... И если бы не Руфино... О, если бы не Руфино! Кем бы я являлась сейчас? Важно помнить собственное происхождение. Но это так сложно!». Помыслы эти не развеяли несправедливой неприязни Домилитты. С их помощью она лишь поняла, откуда оно — отвращение — появилось, а милый тон, напитанный немилостью, благосклонные улыбки, через которые сквозило антипатией, остались. Детей Земфире она не доверяла. Когда юная цыганка всë-таки завладевала вниманием девочек, Домилитта всегда прохаживалась где-нибудь поблизости или приказывала Алехандре не спускать с них глаз. Но в отличие от тонкостей неявной вражды двух молодых девушек, старики дома Лоренсо нашли общий язык и вскорости подружились. Алехандра, также не чаявшая в госпоже души, не испытывала ревности. В лице Диего она обнаружила равного друга, что способен понять еë прислужническую долю, коей она не тяготилась. Пожилая служанка доживала седьмой десяток и была старше Диего на шесть лет, но сил и тот, и другой имели одинаковый запас. Алехандра отличалась бодростью и точностью действий, не страдала старческой бессонницей, присущей еë новому другу, и обладала, как и Диего, физической возможностью подолгу сопровождать Домилитту на прогулках. Алехандра являла собой живое воплощение эпохи Бонапартистской Испании. И в настоящее время, в 1861 году, старая прислужница продолжала тосковать о давно позабытой и пресловутой моде ампира. — Да, сеньор Диего, — печально вздыхала старуха, — грустно сознавать, что лихие времена уходят в прошлое. Не родился покамест на целом свете такой великий человек, как Бонапарт. Вы не находите? Но Диего не волновали ни Наполеон, ни ампирная мода, ни прошлое. Тревожился он иным: старый лакей с разных ракурсов рассматривал мысль о том, каким образом примирить ему любимую госпожу с нелюбимой, и оттого пропустил замечание Алехандры о Бонапарте мимо ушей. — Вас что-то беспокоит? — по-дружески мягко спросила служанка, не дождавшись ответа. — Что? А! Умоляю, простите меня, сеньора. Я задумался... — Замялся лакей. — О чëм? — О нашей госпоже. — Госпоже Лоренсо? — Верно. — Тогда почему вы меланхолически печальны? — Я могу излить вам душу? — Конечно. Я постараюсь вас поддержать. — Тогда слушайте: я боюсь, что сеньора Домилитта не принимает невесту виконта. — Это сильно докучает вам? — Значит, вы тоже заметили? — В первый же день. — И что думаете по этому поводу? — Я думаю, сеньор Диего, что слугам не подобает вмешиваться в отношения господ. — сказала Алехандра, как отрезала. — Но это может уронить достоинство госпожи Лоренсо в глазах сеньора Гаруцио. — Не согласился Диего. — О, это распространëнная ошибка слуг. — Какая? — Любопытство до хозяйских дел. — Однако... — Однако оставьте девушек в покое. Позвольте им присмотреться друг к другу; того глядишь, они и сами найдут общий язык. Осознав, что эту словесную перепалку он проиграл, слуга решил попробовать прислушаться к совету подруги и не лезть в господские дела, что представлялось для него наисложнейшей задачей. Рождëнный в лакейской семье, Диего привык полностью отдаваться причудам своих хозяев и вникать в их заботы с чистосердечным пониманием. Живя сначала в Мадриде, он сменил несколько родовитых семей, и был выставлен из них по причине этого-то любопытства. Только к сорока годам, когда переехал в Севилью, Диего попал в дом барона Хорхе Гальего. — Возможно, в ваших словах содержится правда... — Протянул прислужник. — Я должен помнить, кто я есть.II
На корабле, отчалившем в девять часов из Севильи, Гаруцио и Грандер переправлялись в Уэймут. Море было взволновано ветром, небо серо и безлико. Все пассажиры попрятались по своим каютам, и палуба пустовала, как кошелëк бедняка. Похожие мелочи в виде пасмурной погоды, безлюдности и дождя напоминали Мигелю день знакомства с капитаном Селби и, следовательно, предзнаменование рокового путешествия. Поэтому переменчивое настроение Грандера пребывало в упадке. Он не знал, в какой угол забиться, чтобы избежать этих воспоминаний и куда направить мысль, чтобы она в конечном счëте не приобрела нервную окраску. Что-то давило в груди, бередило; сонливость, которую Мигель не мог призвать ночью, преследовала его весь день. И не один. Полулëжа Грандер прислонился к стене в надежде обрести покой в дремоте, но в это мгновение воздух потряс громкий стук. Мигель вздрогнул — сон тотчас улетучился — и усмирил сию секундный порыв послать неизвестного посетителя к чëртовой матери. Непрошенным гостем оказался виконт. — А, Гаруцио... — Грандер вновь откинул голову к стене, всем своим видом демонстрируя раздражение. — Ты зашëл по делу? Недружелюбный голос дяди сшиб с Гаруцио приподнятое расположение духа, с каким он направлялся к Мигелю изначально. Ему стало неловко. — Я просто хотел спросить, как вы себя чувствуете. — Виновато произнëс виконт, как дворовый мальчишка, застигнутый за шалостью. — Спасибо, хорошо. — Мигель взглядом пригласил племянника сесть рядом. По наигранно-расслабленному выражению лица виконта Грандер понял, что Гаруцио хочет о чëм-то заговорить, но боится. Дабы предотвратить недомолвки, способные вылиться в нежелательные последствия, граф изобразил радушие. Этот милостивый знак готовности к взаимодействию приободрил юношу. Он, как все боязливые люди, готовящиеся к серьëзному разговору, потирал ладонями колени и думал, с чего начать. Мигель делал вид, будто не понимает предельно красноречивых посылов племянника, чтобы Гаруцио самостоятельно проявил твëрдость и высказался. — Значит, мы едем в Англию, чтобы герцог Джон Пастер помог нам освободить Консуеллу де Мальборо? — виконт начал издалека. — Ты прав. — Дал Грандер немногословный ответ; показная сдержанность граничила с недовольством. Характер графа де ла Роса портился не по дням, а по часам, и так как виконт являлся единственным человеком, которого наиболее часто лицезрел Мигель, то он — Гаруцио — сделался для Грандера предметом удовлетворения его постоянной потребности вымещать на ком-нибудь злобу. Юноша сидел, как на иголках. — Иначе говоря, мы будем союзниками Его светлости? — поинтересовался Гаруцио, прощупывая дорогу. — Это правда. — А герцог Джон Пастер вращается в криминальных кругах... — Поистине. — И он — тот, кого мечтает, но не может арестовать даже королевская власть? — К чему вы клоните, милейший виконт? — спросил Грандер, умышленно называя племянника по титулу, чтобы обращение прозвучало грубее. — О, нет! Я не клоню, а всего-то спрашиваю... — Лжëшь. — И в мыслях не было! — Дважды лжëшь. Гаруцио не смотрел на Мигеля. Он терзался совестью ввиду того, что действительно лгал. — Ты чего-то опасаешься. — Разгадал бывший пират душевную муку виконта. — Ну? Верно сие? Говори, когда тебя спрашивают! Однако эта попытка выплеснуть на родственника свой уродливый гнев едва не обошлась Грандеру дорого: в груди снова защемило, взор помутнился. С течением времени Мигель мастерски научился скрывать короткие приступы тревоги, и Гаруцио, пристыженный дядей, ничего не заметил. Граф взял себя в руки. — Что снедает тебя, мальчик мой? — повторил он с вынужденно-вкрадчивой интонацией. — Что беспокоит? — Не знаю, в праве ли я озвучивать это... — Озвучить придëтся в любом случае. — Вы правы. — Разумеется. — Да, я боюсь. — Продолжай. — Боюсь связываться с Его светлостью. Вы всю жизнь были при нëм, среди этих... — Виконт задумался над тем, как культурно обозвать подчинëнных герцога. — Среди преданных Пастеру людей. Я же впервые пойду под его знаменем, впервые увижу человека, с именем коего в Англии ассоциируют понятия «безграничная власть», «зло» и «преступность». — Соответственно, ты не хочешь отваживаться на данный шаг? Атмосферу раскалило изнурительное молчание. В продолжение его Грандер сидел с невозмутимым видом, и статуя молчания в Афинах была бы более выразительна, чем он. Виконт не отвечал. — Да, дядя, мне страшно совершать беззаконие. — Подытожил Гаруцио. Мигель испепеляюще глядел на виконта и различал в душе племянника сопротивление, подобно бывалому водолазу, видящему жемчужину на дне океана. Грандер догадывался о задуманном Гаруцио бунте и понимал, что, вероятно, сопротивленческие помыслы зародились у него ещë раньше, однако превратить их в слова у молодого человека хватило смелости лишь сейчас. — Стало быть, ты отказываешься содействовать мне? — произнëс граф тоном, не терпящим возражений. — Отказываюсь? Помилуйте! Я не желаю содействовать только Пастеру, а не вам. — Это равносильно. — Не совсем. Герцог Джон Пастер никогда ничего не делает даром — этим правилом руководствовался Грандер, беря с собою нежного и наивного Гаруцио на авантюру по незаконному освобождению Консуеллы. Мигель получает временное покровительство могущественного вельможи, а Пастер — нового шпиона, которого можно воспитать если не до уровня Грандера, то приблизительно. «Почему вы, граф, не остаëтесь сами, а преподносите герцогу в качестве подарка своего родственника?» — озадачатся любознательные умы, и вопрос этот будет уместным. «Оттого, что мои дни в здравом рассудке сочтены. Более я не гожусь в ищейки, ибо плох тот шпион, что может в любой момент потерять контроль над ситуацией». — подготовил Грандер оборонительную отповедь. Гаруцио не представлял, что его приносят в жертву ради блага сестры и не предполагал, что ему придëтся остаться у Пастера на служении. Это сломило бы хрупкого по натуре юношу. Мигель, внутренне взбешённый противодействием, встал на ноги. Виконт проделал то же. — Во-первых, — краска поднималась к бледному лицу графа, — во-первых, обратной дороги нет, мы на полпути к Англии; прежде чем совершать, нужно обдумывать. Во-вторых, почему ты решил, дражайший племянник, что за добро ты имеешь право отплачивать неблагодарностью? — Неблагодарностью? — изумился виконт. — Разве ты запамятовал о дуэли с графом Пьето? Что бы сталось с тобою, не будь меня рядом? Как бы извела себя твоя невеста? Выстрел угодил прямо в цель; Гаруцио поник головой, но сумел побороть желание по обыкновению рассы́паться в благодарностях и извинениях. — Нет. Я не забыл. — Выдавил он, машинально теребя пуговицы на рукаве своего серого камзола. Мигель смягчился опять и шагнул к виконту, тогда как юноша, испуганный этим движением, шарахнулся вбок. — Так что помни, Гаруцио, — Грандер плавными движениями расправлял складки на воротнике племянника, снизу вверх глядя ему в глаза, — помни, что я спас тебе жизнь. И не забывай во веки веков.