I
По высокой винтовой лестнице, погружëнной в сумрак облачной туманной ночи, среди тишины всеобщего сна и покоя, размеренно ступая, двигались две фигуры — женская и мужская. Женщина шла впереди и в согнутой руке несла свечу; мужчина, пристроившись сзади, бережно поддерживал полы длинной мягкой накидки на плечах госпожи. Луна изредка заглядывала в полукруглые узкие окна и бросала холодный свет на каменные ступени. Весь народ — челядь и господа — в большом доме Лоренсо давно почевал, и ни единой души не повстречалось спутникам по дороге. — Нет, сеньор Диего, мне известно, чем заканчиваются подобные браки. — Громким шëпотом говорил первый льющийся голос. В полураскрытое окошко с воем ворвался ветер. — Ах, госпожа Домилитта, я не совсем понимаю... — Вторил ей второй старческий глас. — Поймëте. Земфира спит? Вы проверяли? — Проверял. — Хорошо, идëм. Госпожа Лоренсо и старый лакей поднялись в комнаты Домилитты. Очутившись в безопасной роскоши дорогой мебели и мягких ковров, где их никто не мог слышать, девушка продолжила недавно начатый разговор: — Ваша бессонница мне на руку, сеньор. — Кивнула она, небрежно улыбаясь одним уголком губ. — Я хотела с вами посоветоваться. — Это великая честь для меня. — Понимаете, я волнуюсь за Гаруцио. — Произнесла Домилитта, нервно теребя розовый носовой платок. — Прогнозы на его будущее после свадьбы не блещут привлекательностью. Эта мысль измотала меня так, будто бы я вернулась из дальней дороги! — Вы полагаете... — Я полагаю, что женитьба на особе без рода без племени заставит моего брата страдать, пусть и не сразу. Жить счастливо в нищете возможно только в сказках. Тем более это невыносимо тем, кто, подобно виконту, родился в знатной семье. — И как же нам быть? — А как считаете вы? — Я? О, я опираюсь лишь на ваше мнение. — Сеньор Диего, я произнесу страшные слова, но свадьбу необходимо расстроить. — Расстроить свадьбу? — Диего вскинул на госпожу ошарашенный взгляд. — Именно. Вы считаете эту затею непристойной? Старый лакей сделал над собою усилие, чтобы усмирить нарастающее недовольство подлой задумкой Домилитты. Он беспрецедентно любил госпожу, но данная идея показалась Диего жестокой. «Я дал на Библии обет, обещая во всëм сохранять сеньоре Лоренсо верность». — Подумал прислужник. — «И клятву я принëс не Грандеру, а Богу». — Раз вы спрашиваете моего совета, госпожа, — вздохнул лакей, — то, да... Я тоже считаю нужным отдалить Земфиру от виконта. — Я рада, что вы поддерживаете меня. — Домилитта сложила руки на коленях, словно Магдалина. — Понимаете, я бы не стала препятствовать свадьбе, будь невестой Гаруцио женщина богатая. Но и он, и она, увы, бедны. У виконта нет капитала, ибо семья Пьето давно разорена, а за Земфирой приданого быть и не могло. Если бы я имела возможность принять его в своëм доме, вопрос бы не стоял столь остро. Но у меня нет такого шанса, потому что... В связи с тем, что... В общем, посмотрите, сеньор Диего. — Госпожа Лоренсо приблизилась к массивному высокому шкафу и достала оттуда красивую шкатулку из красного дерева с перламутром и инкрустациями. Изнутри шкатулки показалось ослепительно блестящее кольцо с изумрудом в дорогой оправе, усыпанной переливающимися на свету бриллиантами. — Барон Васко де Белло сделал мне предложение. — Домилитта вертела кольцо в руках. — И я согласилась. Однако присутствие в доме другого мужчины, пусть даже брата, может повредить нашей будущей семье. Вот почему я не могу пригласить виконта жить с нами. Ему нужно подыскать невесту с состоянием, иначе он рискует всю жизнь прозябать в бедноте. — Занятное расположение вещей, — протянул старик. — А как же Земфира? Куда деваться ей? — Туда, откуда она пришла. — Вынесла неумолимый приговор госпожа Лоренсо. — Она рождена прислугой, но по ошибке судьбы едва не получила титул, который, в сущности, не даст ей ничего, кроме удовлетворëнного тщеславия. Я пережила страшный бунт, два года томилась в монастыре, а потом в роли служанки; вышла замуж за старика, что разлюбил меня, стоило мне родить дочерей; Руфино отправили в тюрьму, — Домилитта умолчала о собственном содействии в этом деле, — и я осталась одна. И только теперь, о, только теперь я более-менее влиятельна в кругах знати! Диего слушал разгорячившуюся госпожу и не смел возражать. Ему было жаль Земфиру — эту бедную девочку, ставшую объектом незаслуженной немилости хозяйки дома. Но старый лакей помнил данную им священную клятву и не нарушил бы еë и под прицелом револьвера. Способствовала ему и безграничная преданность молодой госпоже; в расположенности к Земфире им руководила сухая, бесцельная жалость, жившая лишь в разуме, но не в сердце слуги. Домилитта не проследила, как еë благородная речь по содействию брату превратилась в сплошное поношение невестки. Юная цыганка не давала ей покоя, как мышь, сидя в норе, докучает кошке одним своим присутствием. Диего безмолвствовал, приложив к виску два сморщенных пальца. — Сеньор Диего, — неожиданно ласково проговорила девушка, беря старика за обе руки. Лакей встрепенулся. — Вы здесь — мой единственный друг, единственный, не считая Алехандры, человек, которому могу я доверить свои тайны. А они, поверьте, доверяются не каждому; я храню их под тремя замками. Скажите честно: вы не поддерживаете меня? Не разделяете моих взглядов? Не бойтесь, отвечайте открыто! Диего сконфузился: он почувствовал — придëтся солгать. — Госпожа, смею ли я не поддерживать вас? — попытался выкрутиться лакей. — Я слепо повинуюсь вашей воле, безропотно следую за вами, куда бы вы ни направлялись. — Вы не поняли, сеньор. — Домилитта глубже устроилась в кресле. — Сейчас я говорю с вами не как со слугой, а как с другом. Истинные друзья высказываются открыто, насколько бы правда ни была горька. Прислужник наградил девушку затуманенным, наполненным преданностью и печалью взором светло-голубых глаз. — Хорошо, госпожа, я говорю открыто: да, я считаю, что Земфира — недостойная партия виконту. — Так. — Она не принесëт Гаруцио счастья. — Продолжайте. — Нельзя допустить, чтобы свадьба состоялась. — Великолепно. — Это всë, госпожа. Домилитта произвела ладонью одобрительный жест и выдохнула, словно больше всего в мире опасалась порицания со стороны старого лакея, хотя это была пустая видимость. — Благодарю, сеньор. — Госпожа Лоренсо встала. — Можете идти к себе. Что касается моей несостоявшейся невестки — то я подумаю, каким образом поступить с ней. Вероятно, я попытаюсь выдать еë замуж за одного из моих слуг. Диего покорно склонил голову, пожелал госпоже Лоренсо доброй ночи и вышел из спальни хозяйки с камнем на сердце.II
Долгое время не возвращались мы ко Дворцу знатных преступников, который три года подряд заточал в себе несправедливо обвинëнную герцогиню де Мальборо. Проследуем же к нему и увидим, что поменялось с момента бегства Грандера из древних стен и как побег этот отразился на скромных обитателях необъятного здания. Если в данный момент мы ненароком заглянем в уютную комнату герцогини, то застанем Консуеллу сидящей за туалетным столиком. Чем конкретно занималась светлейшая узница в этот поздний час — однозначно не заявить. Де Мальборо сокрушëнно подпирала пухлыми руками с толстыми пальцами голову, опущенную к столу, и тяжело дышала. Фиолетовое платье покрывало еë пышную фигуру, корсет, для удобства устроенный спереди (иметь слуг заключëнным дворца строго воспрещалось) наполовину расшнурован. Герцогиня уже разобрала невысокую, прелестную причëску, и длинные, тëмно-ореховые волосы Консуеллы лежали по спине и покатым плечам. Два часа назад она явилась с прогулки по саду, и в продолжение этого недолгого странствия между де Мальборо и влюблëнным Назарио завязался разговор. Сначала прогулка протекала без слов, но потом смотритель, явно мучимый демоном любопытства и ревности, нарушил спокойствие: — Ваша светлость сильно скучаете? — неловко поинтересовался рыжебородый великан. — Нет, Назарио, не скучаю. — Отозвалась узница. — Я научилась занимать себя мыслями и созерцанием природы. Это мои главные и единственные развлечения. — Простите, но я вкладывал в слово «скучаете» несколько иной смысл. — А, понимаю. Конечно, вот как уже три года я неизменно скучаю по дочери. — И только? — Что значит «и только»? — искривила лицо в недовольной гримасе герцогиня. — Прошу прощения, я не хотел вас задеть. — Осëкся Назарио. — Я интересуюсь, не тоскуете ли вы по... — По графу де ла Роса? Верно? — Да. Внутри Консуелла возликовала: раз ревность, этот самый подлый из недугов человеческой души, посещает надзирателя и после побега Мигеля, значит, смотритель влюблëн бесповоротно и сильно. Он не подавляет чувства, не останавливается перед трудностями в виде несовместимости их происхождений, а продолжает являться по первому зову заключëнной, разрешать ей больше, чем положено другим арестованным и смотреть на неë, как на богиню. Герцогиня сдавленно засмеялась. — Скучаю ли я по этому разбойнику! — повторила она с иронией, глядя на смотрителя нежным взором. — Разве могу я вспоминать про него, когда рядом есть ты, затмевающий собою всех мужчин? Более того: я бы не вспомнила про сеньора Мигеля даже если бы была окружена одиночеством. — Вы правда считаете, что я лучше? — с благоговейным придыханием произнëс Назарио. — По каждому пункту. — Каждому? — Абсолютно. — Консуелла развернулась ко Дворцу и устремилась к парадному входу. — Он... весьма худощав. — Осмелился на принижение соперника надзиратель. — Я бы сказала, тощ. — Невысок ростом. — Пониже среднего. — И, ко всему, имеет скверный характер. — Точное описание. А ты... — Я?... — Ты полная его противоположность. Эта личного характера беседа далась смотрителю нелегко. По могучей спине Назарио стекали крупные капли пота. Сердце надзирателя наполнилось надеждой на счастливый исход его затяжной, вечной любви, как капля по капле наполняется стеклянный сосуд змеиным ядом, сцеживаемым твëрдой и бесстрашной рукою. Вспоминала Консуелла и другое, а именно — последнюю встречу с Грандером до того, как ревность Назарио достигла высшего пика и он запретил бывшим возлюбленным видеться. Произошло это при закрытых дверях, в специально отведëнной для переговоров небольшой комнате Дворца на верхнем этаже. — Что вы соблаговолите мне сказать? — вполголоса враждебно бросила герцогиня. — Вы так усердно домогались этой аудиенции, что она просто обязана быть стоящей. — Консуелла... — Не называйте меня Консуеллой, ибо подобным образом ко мне обращаются лишь близкие люди. — Да, но раньше вы позволяли. — Я переосмыслила этот момент, когда мы впервые встретились здесь. Не пытайтесь вытягивать из меня оправдания. — Как угодно, Ваша светлость. — С неприязнью, скрытой за располагающим выражением лица, ответил Мигель. Эгоцентричную натуру Грандера вымораживала непоколебимая надменность герцогини. Но граф понимал, на чëм она — гордыня — основана, и что у Консуеллы есть веские причины ненавидеть его. От бессильного негодования становилось всë невыносимее; в будущем кипящая в Грандере желчь день за днём стала выливаться на того, кто не мог дать обидчику достойный отпор: на кроткого и доброго Гаруцио. Мигель и раньше имел дрянную привычку вымещать на племяннике злобу, но не в таких колоссальных количествах. — Я хочу внести ясность в некоторые моменты нашей прошлой совместной жизни. — Ясность? — фыркнула де Мальборо. — Уж кому-кому, а мне всë ясно. — Вы заблуждаетесь. Я намерен вывести вас из незнания. — Поторопитесь: время, к моему счастью, ограничено. — Первое, — сказал без малейшей язвительности Грандер, — то, о чëм я говорил и продолжу говорить, пока вы не усвоите: я не был истинным пиратом, убивающим мирных людей. — Опять вы за своë. — Верно подмечено, герцогиня. Моя рука никогда не лишала человека жизни. — Рука — никогда, в отличие от острого языка графа, из-за коего в вечном заточении по сей день существовали несчастные, попавшие в немилость к Пастеру, что приравнивалось к смерти. — Второе: я люблю нашу дочь и осознаю свою вину перед ней, однако я покинул вас только когда убедился, что ваше будущее обеспечено, то есть следом за тем, как вы вышли замуж за герцога де Мальборо. Консуелла молчала. Даже здесь, в этой скромной комнате, в заточении, она была поистине герцогиней, первой женщиной Испании после королевы. В ней не осталось ничего, что выдавало нищенское происхождение этой женщины, ничего, что намекало на еë плебейские корни. Дочь простого рыбака — Консуелла Перро — вознеслась на пьедестал славы благодаря супругу, герцогу де Мальборо, и благодаря ему же провалилась в пропасть позора. — Третье: знайте, что я искуплю свою вину перед ней и вами любой ценой, пусть даже ценою жизни. — Сделайте одолжение. — Это все моменты, которые я желал разъяснить. — Вы искусный лицемер, сеньор. — Мрачно вымолвила Консуелла. — Я не верю словам, я верю действиям. — Подождите немного — будут и действия. — Я ждала три года, граф. — Обращение по титулу прозвучало из уст герцогини, как насмешка. — Три года в масштабах Вселенной — мелкие крохи, но они достаточно весомы для родительского сердца, тоскующего по своему дитя. Мигель не ответил. Мысль его перебил протяжный звон колокольчика Назарио, говорившего о завершении аудиенции. Он прозвучал на десять минут раньше положенного времени, так как находился в распоряжении ревнивого безумца. Воспоминания этого дня и дня давно прошедшего очерняли герцогине сладость приятной усталости, что испытывала она после прогулки. «Любит ли меня по сей день этот двуличный мерзавец?» — обдумывала де Мальборо. — «Я бы предпочла, чтоб не любил. Он сбежал, даже не простившись, даже не попытавшись встретиться и объясниться. Побоялся, что я выдам его смотрителям... Трус и изменник!» — Консуелла оторвала лицо от ладоней и устремила взор карих глаз прямо — в небольшое резное зеркало туалетного столика. — «Странное предчувствие одолевает меня», — ужаснулась герцогиня, — «отчего я уверена, что мы ещë встретимся? Да-да, непременно встретимся... Но при каких обстоятельствах?» Консуелла вскочила и импульсивным движением настежь распахнула окно: ей внезапно сделалось нестерпимо жарко. Смешанный аромат садовых цветов помог даме успокоиться и лечь в кровать с холодной головою.