Мурена

      — Присаживайтесь, Ваше Превосходительство! — стрельнула глазами леди в белом, имя которой Леон благополучно забыл.       — Благодарю! Но я, с вашего позволения, лучше пройдусь. Пешие прогулки очень полезны.       Леон, потерев поясницу под тем, что он называл пиджаком, неспеша двинулся к озеру, оставив дам на расстеленных под деревьями пледах. Слуги, стоящие рядом, подливали дамам в бокалы разбавленное водой вино и раскладывали по тарелкам нарезанные фрукты и орехи. Леон и в обычное время пикники не любил, он всегда чувствовал себя лишним в любой компании, даже в семейном кругу, но сейчас сесть не мог по другим причинам — его правая ягодица была укушена и начинала болеть, если долго находиться в сидячем положении.       Все потому, что кое-кто с острыми зубами не успел обуздать свой темперамент. Вчерашний вечер выдался урожайным на впечатления, да что там говорить, Леона вжало в постель будто удвоенными гравитационными силами, когда сверху навалилось жилистое твердое тело Мурены. Пеньюар к этому времени успел сползти еще ниже и забиться Леону между ног. Еще позже он очутился под задницей, и Леон устроился на нем с большим комфортом. Если не считать, что к этому же времени из него вытекало масло, а икры сводило от напряжения, однако ноги сдвигать было нельзя, пока между них наконец не устроился Мурена, вытирая пальцы о тот же пеньюар.       — Леон, — произнес тот, и от того, как прозвучало это из чужих уст одновременно с распирающим нутро членом, захотелось потянуться всем разгоряченным телом. — Не стесняйся. Хочется выть — вой. Утром придумаем, как это объяснить.       Выть хотелось, но Леон сдерживался, путаясь пальцами в падающих на лицо прядях, а потом подмахивая остервенело, перевернувшись на живот. Он наконец нашел свой темп, в котором его собственный член шлепал по животу мокрой головкой, когда он насаживался до упора и ощущал кожей каждое такое прикосновение. Это состояние становилось похожим на то, когда он однажды накурился в колледже и залипал на крутящуюся в микроволновке тарелку с пиццей. Только тут с каждым толчком он, помимо азарта, испытывал еще и какой-то безумный восторг от собственной раскрепощенности.       Правда, сразу после того, как они оба кончили, Мурена воспользовался позой, чтоб куснуть за подставленную ягодицу, на которой и без того горел след от пятерни.       — Мм-хм! — произнес Леон, бодая подушку, а укушенное место тотчас горячо поцеловали.       — Увлекся! Ты уж меня прости, — Мурена заполз ему под руку, и пришлось переворачиваться на спину, чтобы тот еще и улегся рядом. — Знаешь, тебе идет рыжий цвет. Отражает скрытые таланты.       Спать с ним в одной постели было невозможно — он либо спихивал Леона к краю кровати, либо прижимал к себе во сне так, что трудно было дышать. Леон, никогда ни с кем не остававшийся до утра, долго не мог уснуть, а после просыпался несколько раз, едва не оказываясь на полу. И каждый раз переживая острый приступ возбуждения, когда в шею влажно сопели, а на бедро укладывалась рука. Под утро эта рука нащупала его перевозбужденный эрегированный член и несколькими быстрыми, размашистыми движениями довела до разрядки. Леон еще шумно дышал, приходя в себя, а Мурена, усевшись, потер шею с темным засосом, хмыкнул и глянул на него из-под спутанных прядей.       — Я бы предпочел запереться в комнате и никуда не идти, — голос его звучал после сна хрипло и негромко. — Но мы в гостях, увы. Придется тащиться со всеми на пикник и жрать виноград. Вам. А я останусь тут, прикинусь больным — мигрень одолела. Благородный недуг романтичнее расстройства желудка.       — Почему это ты останешься? — возмутился Леон, ужаснувшись открывшейся перспективе жрать виноград с кучей незнакомых людей.       — Ненавижу пикники. Да и разузнать кое-что необходимо. Среди гостей затесался старый знакомый, хотелось бы выяснить для чего.       И вот теперь, пока Мурена что-то там разузнавал, Леон прохаживался у озера, изредка бросая уткам куски прихваченной булки. Утки топили куски в воде и только потом жрали — как обычные утки из немагического мира.       То, что влюблен, Мурена понял только в момент, когда пришлось заворачивать в гобелен мертвеца с волосатыми лодыжками. Потому что только влюбленному человеку могла прийти в голову эта мысль — спрятать тело господина Иво, которого он вчера охарактеризовал как «курдюк», затем, чтобы Леон его не увидел — никто не увидел — и не подумал, что ему угрожает реальная опасность.       Еще во время утренних сборов на пикник, когда все толпились в большом зале, он догадался, что произошло нечто незапланированное: служанка сообщила, что господин Иво еще спит.       — Ох, господин Иво вчера ужрались как свинья! — хихикнули за спиной, и именинник, только умывший морду и глядя на всех набрякшими глазами, собранными в кучку, сказал, что господин Иво со своей слабой печенью может поспать подольше.       Мурена, слегший с «мигренью», тоже заперся в комнате и, дождавшись пока в доме станет тихо и слуги займутся последствиями застолья, пробрался в спальню Леона, от которой у него имелся ключ, вышел на балкон и закатал рукава белой рубашки до локтей. Однако, когда он перелез на соседний балкон, едва не угодив ногой в цветочный горшок, обнаружил, что за мозаичными дверьми кто-то стоит. Он знал кто, потому толкнул их и вошел со словами:       — Какая встреча! Не скажу, что приятная, но очень бодрящая.       — Твоя работа? — кивнул в сторону кровати Альбертино, стоящий у арки балкона со сложенными на груди руками.       Мурена искренне удивился:       — Моя? — посмотрел на лежащее на животе тело господина Иво.       — Тогда чья? Я пользуюсь методами попроще, — Альбертино, отогнув край своего жакета, продемонстрировал рукояти ножей и стилетов. — К тому же это именно я вчера посоветовал хозяйке поменять его комнатами с герцогом, якобы потому, что та спальня лучше, а Его Превосходительство человек злопамятный… Что мы имеем на текущий момент: один живой герцог и один мертвый землевладелец, вдохнувший яд, которым была пропитана подушка. Явно предназначавшаяся не ему.       — Тебя послали как гарант свадьбы, — догадался Мурена. — Его Величество перестраховывается после болезни дочери. Так? — Альбертино кивнул, скучающе рассматривая пятки трупа, и он продолжил: — Значит, вчера ты спас ему жизнь. Благодарить не буду, потому что тебе за это заплатили.       — И заплатят еще, не сомневайся. Если ты так и будешь хлопать… — взгляд Альбертино уперся ему в пах. — …ушами. Скажу больше — если ты будешь слишком мешать, то мне не составит труда…       — С мертвяком что будем делать? — спросил Мурена, прерывая возможно долгий разговор.       Альбертино повернулся к покойнику с таким видом, будто тот находился не на своей кровати, а на его.       — Пусть лежит, — сказал он. — Пока слуги не обнаружат. Скончался от сердечной болезни.       — Чтобы все догадались, что на герцога готовилось покушение? — Мурена поморщился. — Бетти, крошка, не глупи. Если оставить господина Иво в нынешнем положении, то встрянем мы все. На союз герцога и королевской дочки слишком много надежд, ты же сам мне это только что сказал.       Альбертино глупым не был, потому раздумывал недолго, и вместе с Муреной они составили план по выносу покойного господина из особняка через черный ход. Перед этим его пришлось замотать в гобелен.       — Фу, смердит как тухлая рыбина, — морщился Мурена, подтыкая края гобелена с портретом хозяйки под ледяные ступни. — Еще и ногти не стриг, мерзость!       Альбертино, спустившись вниз на лужайку за домом по увитой плющом стене, убедился, что никого нет и махнул рукой. При падении с балкона у господина Иво что-то хрустнуло.       — Хорошо, что ему уже не важно, как он выглядит, — проговорил Мурена, цепляясь за сплетения стеблей и спрыгивая потом на землю.       Из гобелена показалась часть бледного зада.       — Надо было панталоны хоть надеть, — заворчал Альбертино, берясь за сверток и помогая перевязать его шнурками от занавесей.       — Ничего. В рай проскользнет без мыла, голый-то.       Дальше разделились: Альбертино отправился на конюшню за лошадью господина Иво, которую должен был отпустить в лесу за границей владений, а Мурена, прижимаясь к стене и замирая при звуке шагов, выбрался в сад, а оттуда — к дорожке, ведущей к реке, таща неудобный гобелен. По дороге господин Иво несколько раз падал, поэтому Мурена спотыкался и шипел сквозь зубы.       — Считай, наказание за грехи твои, — произнес Мурена, остановившись на передышку под деревом. — Супругу колотил? Колотил. Тещу, говорят, зарезал. Вот тебе и…       Больше с покойником Мурена не беседовал, дотащив его до моста. Сверток сразу пошел ко дну, обязуясь выплыть уже в соседских землях, а там и кануть в неизвестность вовсе. По легенде господин Иво, проснувшись в одиночестве, обиделся пренебрежением к своей персоне тем, что уехали без него, взял свою лошадь и отбыл, никого не оповестив. Господин Иво славился самодурством, потому подобная выходка была в его стиле. Альбертино должен был еще избавиться от вещей и заметить, что видел, как господин Иво выходил из комнаты. А там одной Нанайе известно, что могло стрястись с ним в дороге.       На обратном пути Мурена задумался: а что сказал бы Леон, узнай, что он скрыл? Ответ пришел сразу: ничего. Леон бы понял все и не стал бы задавать лишних вопросов. Потому что хоть и на десятую часть, но доверял ему.       Как и ожидалось, Иво за столом обсудили до исподнего, начиная от его прапрапрадеда, который был известным повесой, маменьки «интересного» поведения и прочих родичей. Мурена как обычно жевал молча, улыбался на все вопросы и всячески поддерживал сложившееся мнение о себе как о загадочном, обеспеченном холостяке, который приехал в глушь по совету друга за целомудренной благовоспитанной невестой.       — Когда домой? — передавая ему салфетки, спросил Леон.       Мурена, глядя в его добрые, как у вселюбящего отца большого семейства, глаза, ответил:       — Скоро. Обождите. Никто еще кулюбисов не сосал.       Леон вздохнул:       — Кто их вообще придумал, эти кулюбисы.       Мурена пихнул его под столом коленом.       — Соскучились по лошадям, Ваше Превосходительство?       Леон непонимающе заморгал, а потом, когда дошло, подавил улыбку:       — Да, так люблю их, что и ночевал бы на конюшне.       Скосив глаза на сидящего напротив чуть правее Альбертино, наблюдающего за ними с самым возможно кислым выражением, Мурена хмыкнул.       Вечером Леон, обцелованный всеми дамами и поздравленный с предстоящей свадьбой, запрыгнул в экипаж, будто спасаясь от пожара.       — Наконец это закончилось! — воскликнул он, задергивая шторку на двери. — Как тут все неприспособлено! А если зима — так и ехать нараспашку?       — Это летний экипаж, — отозвался Мурена. — Зимний — глухой, без окон. Расскажи мне про слона, который с носочленом, хочу послушать про него и про то, что еще было интересного в вашем мире.       — Может, лучше ты расскажешь про зверей, которые жили на твоих болотах?       Первым почему-то вспомнился леймис, похожая на огромную сороконожку тварь, нападающая из засады на все, что могло шевелиться, причем в засаде она могла сидеть месяцами, ведь гости на болота забредали нечасто. Или вспомнить того же «пушистика» — оснащенного ядовитыми иглами многоголового и многоногого ходячего источника неприятностей. Сам по себе «пушистик» опасен не был, поедая падаль и лягушек, однако напороться на его иглы, значило найти свою мучительную смерть, от которой даже у некромагов противоядия не имелось. Вообще все, что ходило, ползало и плавало в болотах, в подавляющем большинстве обзаводилось от рождения несколькими головами и запасными парами ног, так как конечность или голову могли откусить в самый неприятный момент, например, тот же леймис, злой и голодный.       — Давай ты все же, — усмехнулся Мурена. — Ну что может быть интересного на болотах?       Леон, нащупав рядом с бедром его руку, подумал и заговорил:       — Есть в моем мире такая большая штука, похожая на лошадь, только с полосами, и еще есть с пятнами и с такой длинной шеей…       В детстве у Весты была подружка, дочка ее няньки, Хлоя, с которой они шили вместе платья куклам и играли в детской. На дружбу эту отец смотрел сквозь пальцы, хотя и говорили ему, что приплод челяди может испортить благородное дитя. Самая первая и большая дружба продлилась недолго и закончилась банально, стоило Весте подарить Хлое своего любимого игрушечного кролика, набитого цветными шелковыми лоскутами и войлоком. Такого красивого кролика с перламутровыми глазками не было ни у кого, но дарить его было совсем не жалко, однако мать Хлои в тот же вечер выпорола чадо розгами так, что она не могла сидеть еще несколько дней, выбивая всякое желание «воровать у господ». С того дня Хлоя с Вестой не обменялись ни словом.       С тех пор друзей у Весты не было, только льстивые подружки-ровесницы, боящиеся в ее присутствии сказать лишнего или неугодного.       Потому Веста удивилась, когда Нико ей сказал:       — Вы очень красивая. Но будто неживая.       Они сидели у ручья. Веста бросала в него камешки, Нико сопел в такт плюханью.       — Это еще почему? — спросила Веста.       — Вы даже улыбаетесь уголками губ вниз. Точно не уверены, стоит это делать или нет.       Для Весты, измученной сидением в комнате, чесоткой и невниманием будущего супруга, который укатил к соседу на праздник, это стало последней каплей.       — Да как ты… Как ты! Смеешь! Как ты… — задохнулась от возмущения она и разревелась, пугая сов в дуплах.       Нико, поначалу растерявшийся, смотрел, как она вытирает слезы концом богато расшитой шали. Он бы и дальше на это смотрел, как истукан, если бы под носом у Весты не надулся сопливый пузырь — прямо как у Йоло, когда тот ревел в детстве, и этого его сердце не выдержало. Сграбастав пискнувшую Весту в медвежьи объятия, он гладил ее по голове и бормотал слова утешения. Удивительно, но это помогло. Вскоре успокоившаяся Веста шмыгнула носом и нехотя отстранилась.       — Заразишься, — сказала она.       — Что вы! После того, что мы пережили, это так — собачья хворь. То есть я не имел в виду, что вы собака…       Веста разразилась хохотом — близким к истерике, но от этого ей стало легче. Домой они вернулись если не друзьями, то товарищами точно, и Веста даже хлопнула его по плечу, прощаясь у входа. Йоло, подметавший двор, замер с метлой в руках и сдвинул белесые брови.       — Она хорошая, — виновато произнес Нико.       Йоло, смотревший исподлобья, тряхнул челкой и вернулся к своему занятию.